И всюду слышен шепот тьмы
Шрифт:
– Зна-а-аю я таких, как вы.
Прозвучал вдруг голос гостя, вернувшегося в реальность; Ксавье опираясь рукой, не стянутой нелицеприятными шрамами, о стол, поднялся и сделал несколько шагов в сторону выхода.
– Приезжаете в тихие места, чтобы опорочить их своей магией. Коварные тва-ари. Думаете, что затаившись никто не узна-ает, но вас всегда находят. Все-егда-а. Находят и сжигают, наслаждаясь вашими истошными криками.
– Дак как вы смеете, ваш разум повредился! Сначала пугаете мою дочь, потом приходите в мой дом, оскорбляете мою семью. Мы давно не живем в каменном веке, господин Ратте, пользоваться магией в рамках закона нашего мира, и мне жаль, что это против ваших личных убеждений,
– Я не выжил из ума, мальчишка! Пусть весь мир и вертится безостановочно, но такие места, как Локронан ценят свою историю и устои. Я выведу вас на чистую воду, и тогда-то заговоришь иначе!
Махнув рукой и брызгая слюной, прокричал Ксавье, ковыляя к выходу. На это Эгон уже не смог сдержаться, подхватив под руку мужчину, изрыгающего проклятия, и силком поволок наружу. Молчавшая все это время Моник, почувствовала, как дрожат ноги, подгибаются колени. Этот мужчина изрядно напугал ее, заставил понервничать в который раз за день. Чего хотел от них этот борец против магии? Значит ли его приход то, что маленький островок безопасности, их ферма, больше таковым не является? Поток мыслей прервал плеск за спиной, и Моник с криком побежала в ванную комнату, лихорадочно перекрывая кран.
Горячая ароматная вода дарила желаемое умиротворение; каждая клеточка тела шептала хозяйке о благодарности, расслабляясь. Раны щипало, но эта боль была незначительна, по сравнению с тем, что испытывала Зоэ-Моник в душе. Девушку терзала мысль о том, что ей навеки придется прослыть лгуньей, и иного выхода не предвиделось. Она врала и продолжает лгать родителям, а теперь придется нести на устах ту же ложь и подругам.
Внезапное чувство одиночества закралось в груди, пожирая внутренности, оставляя после себя дыру, заполненную пустотой. Чтобы не терзаться, по хорошему счету лучше вовсе не водиться ни с кем, держаться особняком, никого не любить, тогда, и только тогда количество наносимого ей вреда значительно сократится. Но как теперь отступить, когда проклятое сердце познало всю прелесть дружбы? Словно зависимое оно, стуча и бьясь о ребра, просило еще. Единожды почувствовав на языке вкус таящего шоколада, вы уже не сможете остановиться, так и одинокая душа, коснись ее любовью, никогда не перестанет желать большего. Она хотела познакомиться поближе с Арлетт, Леони и Эрве, но имела ли права требовать от них искренности, тогда как сама могла взамен лишь притворяться таковой.
Тьма не оставит девушку, умоляй она даже на коленях, убивайся, угрожай, темнота не уйдет, поселившись бок о бок, кормясь чужим страхом. Когда впервые Моник столкнулась с ней? Об этом девушка вдруг подумала, опустившись в ванной под самый нос, наблюдая за танцующими под толщей воды прядями волос. Она помнила себя еще совсем малышкой, играющей на полу в одной из череды съемных квартир. Девочка знала, что родители тайком заглядывают в отведенную под детскую комнату, чтобы проверить, чем та занята. Моник стеснялась этого и не хотела, чтобы таинство детского воображения раскрылось хоть кому-то, пусть это были и родные матушка и отец.
Решая поиграть в прятки с Элайн и Эгоном, девочка зажмурилась, сжав крохотные кулачки, желая прямо сейчас оказаться в ином месте. Темнота пошла рябью, Моник на миг растерялась, думая, что открыла глаза, но нет, веки трепетали тогда, как взору предстал зал с высокими потолками каменного дворца принцессы, которая уже ожидала гостью для совместных игр.
Поначалу несмело Зоэ-Моник прошла вглубь замка, минуя колонны, спрятавшись за одной из них, но любопытство, проснувшееся от услышанной песенки, заставило девочку покинуть временное убежище. Странные строки напевал тонкий голосок, то была девочка, примерно того же возраста, что и Моник, сидевшая
– «В зыбком лунном свете, милый друг Пьеро,
Мне для пары строчек одолжи перо.
В доме - тьма с порога, нет в печи огня...
Друг мой, ради Бога, обогрей меня.
В зыбком лунном свете проворчал Пьеро:
«Спят в кроватках дети, спит в столе перо.
Постучать к соседке, видно, невдомёк?
У неё на кухне жарок огонёк!»
В зыбком лунном свете к ней он постучал.
«Кто в такую пору?» - голос отвечал.
Он в ответ: «Откройте, я не вор, не плут –
Ищет в этом доме Бог Любви приют!»
Ночью под луною не увидел я,
Что нашли те двое в поисках огня.
Так и не узнал я, где перо теперь...
Лишь закрылась, скрипнув, за двоими дверь».*
На последней фразе незнакомка громко хихикнула, и заколотила ногами, обтянутыми светлыми носочками, о пол, одна из туфелек слетела и угодила в настенный канделябр, мгновенно погасив единственный источник света. Моник не понимала ни слова из впервые услышанного ею языка, будто девочка просто промурлыкала под нос выдуманные строки, радуясь собственной шалости. Уже гораздо позже, когда Эгон Гобей начнет обучать дочь французскому, она вдруг вспомнит колыбельную, звучащую в устах малышки приговором для несчастного Бога Любви.
Кромешная темнота проглотила просторный зал, Зоэ-Моник вздрогнула, понимая, что больше не слышит песенки, лишь шорох одежд незнакомки подбирался ближе, пока на щеке она не почувствовала чье-то дыхание. Словно по щелчку пальца перед лицом загорелись свечи ручного канделябра, ослепляя на миг, но рыжеволосая незнакомка только рассмеялась, заметив гостью, закрывшую глаза ладонями, схватила ту за руку, усадив рядом с собой на ковер.
– Мы будем играть, а то мне скучно здесь одной.
Зоэ-Моник снова не поняла слов, но на всякий случай кивнула. Рыжеволосая принцесса, чьи веснушки в тусклом свете свечей казались скорее кратерами от оспы, вложила в руки гостье миниатюрные фигурки, напоминающие обугленных, выточенных из костей человечков, поднявших неестественно короткие ручки вверх. Не дожидаясь ответа Зоэ-Моник, девочка затянула новую песню:
– Жил-был молоденький кораблик,
Мечтал он землю обогнуть.
И вот на Средиземном море,
Пустился он в далекий путь.
Вот три недели пролетели,
Матросы съели всю еду,
Кого бы съесть? Бросают жребий,
Подняли шум и суету.
На юнгу выпал жребий скорый,
Хоть мал, но задница мягка,
Пошли тут споры и раздоры,
Как им зажарить паренька!*
Последние строки звучали все громче, пока девочка не соскочила с места, прыгнув на гостью, желая напугать. Моник с визгом побежала туда, откуда пришла, под заливистый смех рыжеволосой принцессы, добившейся вожделенного.
После случившегося Зоэ-Моник долго не посещала место обитания пугающей маленькой девочки, и в мыслях стараясь не возвращаться туда, но спустя несколько лет это вновь случилось. После смерти тетушки Элайн Мелтон-Гобей – Мишель Гатинэ, которую девушка любила, словно вторую мать, тьма больше не желала отпускать Моник. Пребывая в мрачном настроении, Моник по глупости и неосторожности позволила разуму унести ее в пучину мрака, живущую по собственным правилам.
Зоэ-Моник погрузилась в начавшую остывать воду с головой, вспоминая тот первый раз, когда тени вознамерились убить ее. Замок принцессы за годы пришел в запустение, обветшал, покрылся грязью и мхом, торчащим клочками в швах между грубых камней. Десятилетняя Моник ни за что не осмелилась бы войти внутрь, а потому бродила по примыкающей к нему территории, обнимая себя руками, пока промозглый ветер «кусал» нежную кожу.