И жили они долго и счастливо

Дмитриевна Алёна

в такой непростой ситуации?»

Пару раз Василисе пришлось покраснеть:

«У меня большие планы на эту ночь.»

«Прости, но я пас. Жутко устал.

Хочу лечь и забыться.»

«Кош, я уже не помню, когда мы в последний раз были вместе.

Скоро начну отмечать эти дни в календаре красным».

«Ладно, просто скажи, черное или

белое».

«Василиса, ты вышла замуж за старика.

Чего ты от меня хочешь?»

«Да, ты угадал, это мой план: загонять тебя

до смерти и остаться богатой вдовой».

«Всегда знал, что ты ме ркантильн аи

просто хорошо это скрываешь».

«Кош, я серьезно».

«Я тоже. Надо серьезно подумать

н ад своим завещанием».

«Я требую отдельную компенсацию за

невыполнение супружеского долга».

«На ком я женился?»

«Стоп. Как мы скатились от постели к завещанию?»

«В общем, жду тебя дома».

После этого Василиса отложила сотовый подальше и долго ходила по своему кабинету, пытаясь отдышаться. Лицо жгло огнем. Дошла до туалета, умылась ледяной водой: другой в центральном здании Конторы никогда и не водилось. В мутном зеркале над раковиной отразились ее раскрасневшиеся щеки.

Она не могла такого написать. Никогда. Никому. Не могла облечь подобные мысли в слова. Не могла их помыслить. Разве можно ей, женщине… Вспомнила последние десять лет брака с Иваном. Все внутри нее умирало, когда он приходил на ее половину, она старалась не показывать, но не хотела этой близости. Радовалась, когда все заканчивалось, и он уходил. Разве могла она захотеть всего этого теперь добровольно, да еще и с… Нет. Она предпочитала никак не называть того, переписку с кем читала. Не задумываться о том, кто был по ту сторону сообщений. Ей хотелось прочитать это как сказку. Как будто бы не про нее. Как будто она подглядывает за кем-то. Но это все было про нее, потому что…

«Настя беременна».

«И что чувствуешь ты?»

«Не знаю».

«То есть, я рада за нее».

«Кош, пожалуйста, не надо, мы все это уже обсуждали».

Василиса снова отложила сотовый, но на этот раз умываться не пошла, долго смотрела в окно.

Если допустить всего лишь на мгновение, что все, о чем говорят окружающие — правда, то почему у них не было детей? Разве это нормально, за такой большой промежуток времени не родить хотя бы одного? Или Кощей был против? Или против была она, а он почему-то согласился? Или же кто-то из них не мог иметь ребенка?

«Мы все это уже обсуждали»…

Что они обсуждали? Ей было почти жизненно необходимо знать это.

Василиса погасила экран телефона и закинула его в верхний ящик стола. Ее пугало уже то, что она так легко рассуждала об этом. С тех пор, как она съездила к нему домой, все усложнилось, его

поцелуй до сих пор жег ей макушку. Во время ее заточения он ни разу не прикоснулся к ней, даже не заходил в ее комнату, не приближался. А теперь… Она то и дела машинально терла палец, тот, с которого Кощей снял кольцо. Убеждала себя, что о нем ей не дает забыть исключительно белая полоска на коже. И было еще кое-что, самое страшное, то, за что Василиса почти себя ненавидела: тоска. Она тосковала по кому-то. И знала по кому. По вечерам она гуляла до последнего, не желая возвращаться в свою комнату в общежитии, которую предоставил ей Баюн, когда обнаружилось, что милая квартирка, которую она снимала когда-то, уже давно занята другими людьми. В этой комнате было слишком тихо, слишком пусто. И все это было не ее. А по ночам ей снился дом, из которого она забрала свои вещи. Дом, в котором она знала каждую комнату, каждый закуток. Она приходила в кабинет того, кого должна была ненавидеть, сворачивалась в клубочек в кожаном кресле в уголке и все ждала, ждала… В этом кабинете стояло зеркало. Ей казалось, он должен появиться оттуда. Когда она однажды позволила себе подумать обо всем об этом при свете дня, решила, что в этом был смысл. Кощей был достаточно силен, чтобы ходить зеркальными путями.

И в конце концов Василиса не выдержала и снова поехала в тот дом. Она просто не могла жить со всем этим. Она должна была убедиться. Она прошла весь путь почти машинально и только у калитки сообразила, что ни разу не задумалась, куда нужно идти. Собаки во дворе бросились к ней, она помертвела, но они лишь облизали ей руки, весело поскуливая и требуя, чтобы она их погладила. Василиса потрепала шелковистые головы и спины, почувствовала, как по щеке скользнула слеза. Прочитала незнакомые имена на бирках, но они не показались ей странными.

А потом, ясно осознавая, что ей не стоило сюда приезжать, она вошла в дом.

Ключ она нашла еще в первые дни в сумке. Но забыла отдать, когда приезжала за вещами, а теперь вот довелось воспользоваться. Она никак не могла понять, чего ей хочется больше: чтобы Кощей объявился, накричал на нее, напугал, снова похитил, в общем, чтобы показал свое истинное лицо, и она могла уже успокоиться и продолжить его ненавидеть и точно знать, что все это рук дело темной магии…

…либо чтобы произошло в точности наоборот.

Она прошла по дому, заглядывая в комнаты. На кухне выбрала один из ящиков, мысленно перечислила то, что должно было в нем лежать, и открыла. Каждая ложка была именно там, где и должна была быть. Руки дрожали. Она чувствовала себя глубоко обманутой. Кто-то подделал ее жизнь, только никак не получалось понять, в какой именно части. А что если это был ее дом, а Кощей присвоил его магией и теперь выдает за свой?

Она поднялась на второй этаж. В спальни не пошла, это было уж слишком, дотронулась до ручки кабинета и долго стояла, не рискуя толкнуть дверь. И так и не решилась. Ей казалось, сделай она это, и пути назад не будет. Она вернулась на первый этаж, села на диван в гостиной, взяла в руки рамочку с фотографией.

Лицо Кощея отрезвило ее. Все это не могло быть правдой. Надо было уезжать, но Василиса столько ночей провела, ожидая, когда раздастся звук шагов, что просто не смогла уйти до. И вздрогнула, когда хлопнула входная дверь.

Он появился в дверном проеме. Тот, кого она ждала в снах, о ком тосковала, не называя имени, тот, кого представляла, когда думала — а вдруг правда, одна единственная возможность, но вдруг… Он появился, и она ощутила лишь усталость и застарелую боль. Как она вообще могла допустить, что все это правда?