Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
Шрифт:
Он вышел из квартиры минут через пять после нее. Запер дверь, спустился вниз. По времени получалось в самый раз. Пройдя вдоль аллеи до конца ее, он свернул налево, в переулок, прошел и его и оказался на перекрестке возле маленького безлюдного сквера, скрытого под густыми кронами старых деревьев. И как раз в то же время с другой стороны к скверу подходил, улыбаясь навстречу ему, молодой человек в клетчатой ковбойке. Оба они оказались точны.
– Здравствуй, Алексей, - подал ему руку Свист, едва они сблизились.
– Пойдем, сядем.
Пожимая руку его,
– Здрасьте, Михал Михалыч. Ничего себе предложеньице для начала.
Они сошли по нескольким покореженным ступенькам в сквер, расположенный чуть ниже уровня тротуара, и присели на единственную стоявшую там скамейку, сооруженную кустарно из пары едва обструганных досок. Заметно было, что Свист нервничает слегка.
– Куришь?
– спросил он, достав из кармана коробку "Герцоговины Флор".
– Иногда, - угощаясь, кивнул Алексей.
– Последнее время что-то хороших папирос не достать.
– Даже у вас?
– удивился Свист.
– А что у нас? У нас объедки от ваших харчей. Вам-то на набережную все прямо со склада возят, в райком - остальное. А нам уж, что остается. В Москве в любом продуктовом в два раза больше товару, ей-богу.
– Так ты и ходи тогда к нам. Дорога не дальняя. Я тебя хоть завтра припишу.
– Да мне чего надо-то?
– махнул рукой Алексей.
– Пожрать это я в буфете. А из одежды - в Москве могу.
– Часто в Москву ездишь?
– поинтересовался Свист.
– По выходным обычно. Нынче вот из-за дня рождения этого остался.
Михаил Михайлович глубоко затянулся.
– А я ведь тебя как раз собираюсь попросить в Москву съездить.
– Это зачем же?
– удивился Леонидов.
Свист помолчал немного.
– Ты знаешь, Алексей, мы ведь с твоим отцом старинные знакомые, - начал он издалека.
– Еще в Москве на рабфаке, я парторгом был...
– Знаю, знаю, - кивнул Леонидов.
– Он тогда ВУЗы курировал.
– Верно. И тебя однажды вот таким карапузом еще видал. У отца в кабинете. Скажи, а почему ты здесь работаешь?
– А почему бы нет?
– Ну, в Москве-то, наверное, интересней.
– Распределили, - пожал он плечами.
– Обязательно что ли у него под крылом сидеть. Чтобы все кивали - вот, мол, папенькин сынок. По-вашему, много радости?
– Да нет, я бы тоже, пожалуй, не стал.
– Здесь свобода, Михал Михалыч. А там - в одной квартире, хотя и большой. К тому же, ведь посмотреть нужно, чего я сам по себе стою.
– Ну, вот об этом-то как раз я с тобой поговорить хотел.
– То есть?
– Ты какого мнения о Баеве, Алексей?
– А какая разница?
– насторожился он слегка.
– Зачем мне о нем какого-то мнения быть? Он мой начальник.
– При Баеве ты, Алексей, здесь ничего не добьешься.
– Это почему же?
– А потому что ты для него выскочка - человек со стороны. Как пришел, так и уйдешь - на таких он ставку не делает.
– Я не лошадь, Михал Михалыч, чтобы на меня ставить.
– Да не в этом дело, - поморщился Свист, вздохнул.
Ясно
– Не в этом дело, - повторил он.
– Ну, ладно. Я с тобой начистоту, Алексей. У меня к тебе разговор очень серьезный. Ты можешь отнестись к нему как угодно, но я надеюсь по крайней мере, что ты меня не продашь. Ты умный парень, и должен понять, что я не ради себя, а ради дела болею. Я с тобой о Баеве поговорить хочу.
Леонидов молчал. У Свиста было такое чувство, как, наверное, бывало у игрока в русскую рулетку. Ну, была, не была.
– Ты посмотри, Алексей, как он ведет себя тут, в Зольске. Ты здесь сколько уже?
– Год без малого. Девять месяцев.
– Девять месяцев. Рожать пора, - от нервного напряжения глупо пошутил Свист.
В голове промелькнуло тут же - кровать, руки на коленках. Перелом какой-то в жизни настал. Пан или пропал. Да ведь не впервой, постарался он успокоить сам себя. Бывали с ним передряги и похлеще. Что он, в самом деле, нервничает, как школьник перед этим пацаном. А когда его в девятнадцатом двое офицеров вели по степи до ближайшего дерева, чтобы повесить? Воспоминание это до сих пор призывал Свист на помощь в критические моменты своей жизни. И помогало.
– Ты не хуже меня должен видеть, - заговорил он ровнее. Он же натуральную вотчину тут себе устроил. Феодальщину какую-то неприкрытую. Захочу - казню, захочу - пожалую. И над райкомом он начальник, и над исполкомом, и в каждом заведении главный. А ведь он начальник только у вас - в РО НКВД, он должен от преступников, от врагов народ защищать; конечно, дело это важнейшее, но ведь не значит же, что все остальные дела не важные. Ну, а то что вчера он выкинул - это уж ни в какие ворота не лезет. Я думаю, ты в курсе.
Леонидов молчал.
– Кандидата этого в депутаты - Мальков его фамилия - мы больше месяца в райкоме проверяли - по всем статьям. Грамотный, честный, ответственный, отличный работник - наш человек до кончиков волос. Выдвинули единогласно, статью в газете напечатали. А он его вчера посадил. И почему? Да только потому, что его, Баева, в пятницу на комитете не дождались. Полтора часа мы его ждали - звонили, секретаря посылали - не пришел. Дела у него, видите ли, поважней. И вот вчера этот фортель с Верой Андреевной. А Малькова посадил. Она, возможно, девушка-то хорошая, Вера Андреевна, но разве такие дела так решаются. Это ведь не шуточки - это Верховный Совет России - высший республиканский орган. А он - как левая нога решила. И чем, скажи на милость, Мальков виноват - тем, что Баев на комитет не пришел? А ты видел вчера, как он с Матвеевым - он и Мумриков напару. Это ж натуральная дискредитация ответственного партийного работника - второго секретаря райкома. Там ведь и почти посторонние люди были. Что они подумают, что в городе расскажут? Я уж не говорю о том, что просто хамство. И так он со всеми. И со мной при случае, и с тобой, поверь мне. Ни ты ему не нужен, ни я, никто вообще.