Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)

Гусейнов Рустам

– Ты что?
– сказала она ему.
– Ты же мой муж - ты можешь смотреть. Ты ведь мой муж, да?

– Да, - сказал он.

Тогда она вздохнула, легла ему на грудь щекой, слушала - и он сам слышал - как бьется его сердце.

– А Павел Кузьмич все-таки был не прав, - сказала она вдруг.

И он отлично понял, почему она сказала это теперь.

– А кто это говорил тебе, - спросила она еще через минуту, - что все окажется поправимым?

– Его зовут Глеб. Это мой друг, лучший друг с детства. Он приехал к нам из Вислогуз,

спасаясь от ареста, и Надя написала на него донос. Его взяли вчера утром, этапируют теперь в Ростов.

Она подняла голову, с ужасом посмотрел на него.

– Бедный мой, бедный, - прошептала она, провела ладонью по его щеке.
– И ты хотел пойти вместо нее?

– Я хуже ее, - сказал он.
– Она не так уж виновата. Она боялась за меня, за Игоря. Я в сотню раз хуже ее. Я не знаю, как ты могла полюбить меня.

– Молчи, - прижала она палец к его губам.
– Все окажется поправимым - это правда. А я знаю тебя лучше, чем ты сам.

Она опять опустила голову ему на грудь, гладила его по груди ладонью, слегка касалась губами, глядя куда-то далеко.

– Ты знаешь, - сказала она через несколько времени, - мне немного грустно сейчас оттого, что мы встретились с тобой так поздно. Я бы хотела прожить с тобой всю жизнь, каждый твой день - видеть тебя ребенком, мальчиком, подростком, любить всех тех же, кого любил ты, дружить с твоими друзьями. Я хотела бы быть твоей сестрой, потом женой - первой женой и единственной. И, мне кажется, так и будет когда-нибудь, понимаешь? А ты хотел бы этого?

– Да.

Она полежала с ним еще минуту - последнюю минуту. Потом, вздохнув, встала, начала одеваться. Одевшись, села ненадолго перед зеркалом у окна, расчесала волосы. Потом подошла к двери.

– Подожди немного, не выходи пока, ладно, - улыбнулась она ему, отпирая замок.
– Я подготовлю слегка Аркадия Исаевича, не то он рухнет в обморок.

– Послушай, - сказал он, - может, все-таки не стоит все ему рассказывать.

– Не волнуйся, - покачала она головой.
– Ему - стоит. Неужели ты думаешь, я могла бы рисковать тобой.

И она вышла в коридор, прислав ему поцелуй на прощание.

Тогда он тоже встал и оделся, присел на стул возле стола. Оглядываясь вокруг, стал рассматривать ее комнату. Ему слышно было, как на кухне о чем-то разговаривает она с Эйслером. Разговаривали они довольно долго, но слов было не разобрать.

За окном уже был ясный день. Солнце смотрело в комнату, и в этом светлом замкнутом пространстве все было о ней. Вот небольшое зеркало на подоконнике, которое отражало ее столько раз; рядом цветы, которые поливала она; на столе перед ним синяя чашка с золотым ободком, которой столько раз касались руки и губы ее; рядом флакончик с духами - он осторожно взял его, поднес к лицу - да, это был ее запах; рядом маленькие золотые сережки, которые иногда замечал он у нее в ушах - он положил их на ладонь - и даже к ним он чувствовал сейчас нежность.

Он словно находил в душе неиспользованные

запасы ее, или заново вложены они были в нее вместе с чувством, которого он не знал до сих пор. Это чувство - эта любовь - было сильнее и больше его самого. Оно не могло родиться в нем - вот что было теперь очевидно ему - оно пришло. Оно было - чудо. Оно было дар.

И вдруг он поймал в слова ту каплю тоски, которая почти незаметно жила в нем вместе со счастьем с самого утра. И тогда надолго замер, пораженный.

Да, но за что же ему этот дар? За что ему это неправдоподобное счастье? Он ничем не мог заслужить его. А этого не может быть так.

– Этого не может быть так, - прошептал он сам себе.
– Не может быть - я знаю.

И как же, зная это, мог решиться он соединить их судьбы?

Он долго смотрел на пару крохотных золотых сердечек у себя на ладони. И потом впервые за много-много лет непривычным уже движением, как будто стыдясь кого-то постороннего в комнате, вдруг перекрестился.

"Господи, - прошептал он про себя.
– Только одно - не дай ей страдать из-за меня."

Вскоре она появилась в двери.

– Умывайся и пойдем пить чай, - сказала она, улыбаясь.
– В ванной зеленое полотенце. У тебя есть зубная щетка?

Он кивнул.

Когда, умывшись, он прошел на кухню, там уже накрыт был стол к завтраку. На столе был чай, хлеб, масло, вареные яйца. Эйслер и Вера Андреевна сидели за столом.

– Здравствуйте, Аркадий Исаевич, - сказал он.

Эйслер чуть кивнул ему. Взгляд его казался что-то уж очень серьезен. Паша сел за стол, чувствуя себя неловко. Скорее, чтобы занять руки, чем от желания есть, стал намазывать хлеб маслом. Минуту сидели молча. Вера Андреевна, улыбаясь, поглядывала время от времени, на них обоих.

– Вы решили взять к себе Шурика?
– сообразил он, наконец, тему для разговора.

– Да, - ответил Эйслер.

– Я бы хотел вам посоветовать, - заговорил он с наигранной заинтересованностью.
– Не пытайтесь оформлять это официально. У вас ничего не получится. А если никто не вспомнит о нем, вы сможете жить вместе сколько угодно.

– Я и сам так думал. Спасибо, - сказал Аркадий Исаевич, и тема оказалась исчерпанной.

Еще помолчали. Пили чай. Через минуту заговорил уже Эйслер.

– Вера говорит, вчера был суд над Иваном Сергеевичем, произнес он.

– Да.

– За что же его все-таки арестовали?

– За пристрастное конспектирование Ленина.

– И под какую статью подпадает нынче конспектирование Ленина?

– Пятьдесят восемь, пункт шесть - шпионаж. Он признался на следствии, что составлял конспекты по заданию английской разведки.

Аркадий Исаевич прерывисто как-то засопел.

– Павел Иванович, - произнес он через некоторое время, впервые поглядев ему прямо в глаза.
– Скажите, пожалуйста, что же могут делать с человеком на следствии, чтобы он признал такое?