Игра на гранях языка
Шрифт:
Прежде всего отметим, что говорящий может стремиться к тому, чтобы продемонстрировать свое знание всей системы словоизменения (в лингвистике она называется парадигмой). Он как бы пробует вслух «заполнить все клеточки» таблицы склонения, поворачивает слово к читателю по очереди разными его гранями, предвкушая всевозможные его употребления, как в следующих цитатах:
«Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью:Заезжий музыкант играет на трубе!Что мир весь рядом с ним, с его горячей медью?..Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе…» «Сладострастная отрава – золотая Брич-Мулла,Где чинара притулилась под скалою.Про тебя жужжит над ухом вечная пчела:Брич-Мулла, Брич-Муллы, Брич-Мулле,Бывает, однако, что языковая игра заключается в противоположном стремлении говорящего: свести всю парадигму к одной форме. Тогда в качестве полномочного представителя слова выступает, как правило, именительный падеж. Существительное как бы застывает в своей наиболее репрезентативной, т. е. представительной (и, в общем-то, «безликой» в смысловом отношении), форме и начинает обозначать целую ситуацию. Такой прием характерен, в частности, для так называемого телеграфного стиля – разновидности современной прозы, которая пытается показать внутреннюю речь героя (в том числе автора), фрагментарную и малосвязную. Это своеобразный пунктир из образов-мыслей, намеченный «про себя» и «для себя». Приведем в качестве примера отрывки из дневниковых записей Марины Цветаевой за 1919 год:
«Мой день: встаю – верхнее окно еле сереет – холод – лужи – пыль от пилы – ведра – кувшины – тряпки – везде детские платья и рубашки. Пилю. Топлю. Мою в ледяной воде картошку, которую варю в самоваре… Потом уборка… потом стирка, мытье посуды… полоскательница и кустарный кувшинчик без ручки «для детского сада»…»
Но тот же прием может содержать в себе и пародийную, ироническую окрашенность. Что, например, если представить всю новейшую историю нашего государства в виде перечня «ключевых слов»? Получится примерно то, что фельетонист Ю. Макаров назвал «Слово за слово, или Очень краткий курс»:
«…Расстегай, окорок, канарейка, ананас, городовой, маевка, листовка, забастовка, митинг, оппозиция, декрет, революция, винтовка, мандат, белые, красные, зеленые, вобла, террор, тачанка, лимонка, комбед, мироед, бандформирование, национализация, экспроприация, электрификация, мятеж, шашка, наган, конница, буденновцы, махновцы, деникинцы, контра, пайка, совдеп, бронепоезд, анархия, расстрел, расход, распыл, разгон, разгром, ликбез, помгол, наркоминдел, разверстка, продналог, червонец, частник, нэпман, расстегай, окорок, канарейка, ананас.
Мавзолей, генсек, ликвидация, индустриализация, коллективизация, бедняк, середняк, кулак, гулаг, колхоз, завхоз, совхоз, голод, двадцатипятитысячник, спайка, смычка, чистка, лишенец, иждивенец, приспособленец, попутчик, чека, зека, паек, партаппарат, распределитель, лимит, карточка, троцкист, центрист, ревизионист, оппортунист, уклонист, фракция, санкция, стенка, вождь, отец, учитель, торгсин, жмых, макуха, сталь, чугун, прокат, тачка, стахановцы, ударницы, мичуринцы, кадры, темпы, органы, вредители, отпор, заслон, шпион, распознание, дознание, недонесение, тройка, статья, десятка, ссылка, клеймо, вертухай, лагерь, пионеры, барабаны, фанфары, вождь, отец, учитель, соколы, самолеты, танки, парады, мощь, сила, ненападение.
Оккупация, отступление, плен, штрафбат, заградотряд, котел, таран, амбразура, прорыв, захват, похоронка, лендлиз, блокада, осада, атака, капитуляция, реляция, демонстрация, генералиссимус, трофеи, разруха, недобитки, лазутчики, диверсанты, вейсманисты, морганисты, космополиты, перерожденцы, проработка, зона, колючка, карцер, соцлагерь, смерть.
Жизнь, съезд, культ, тиран, реабилитация, химизация, механизация, совнархоз, целина, кукуруза, кукуруза, кукуруза, белка, стрелка, космонавт, империализм, абстракционизм, коммунизм, отставка, волюнтаризм, коллегиальность, держава, процветание, удовлетворение, рост, подъем, успех, созидатели, вершители, зодчие, брови, поцелуи, афганцы, инсинуация, поклеп, измышление, диссидент, психушка, эмиграция, герой, герой, герой, герой, герой, маршал, смерть, дисциплина, смерть, мелиорация, смерть.
Апрель, застой, провал, завал, коррупция, проституция, стагнация, ускорение, перестройка, гласность, экстремисты, рекетиры, кооператоры, дубинки, реформа, подвижка, парламент, митинг, оппозиция, консенсус, революция, резолюция, декрет, свобода, голодовка, забастовка, листовка.
Ананас, канарейка, окорок, расстегай?..»
При всей пунктирности такого изложения, состоящего из цепочек именительных падежей существительных, получилась довольно полная и, увы, цикличная, где-то пробуксовывающая, картина жизни общества. А если подобным образом представить жизнь одного человека? Последовательность имен-событий наверняка обнаружит шаблонность и суетность человеческого бытия. Предложим на сей раз читателю поэтическую версию – стихотворение О. Молоткова «Человеческая комедия»:
«Мама, сказка, каша, кошка,Книжка, яркая обложка,Буратино, Карабас.Ранец, школа, первый класс,грязь в тетради, тройка, двойка,папа, крик, головомойка,лето, труд, колхоз, солома,осень, сбор металлолома,Пушкин, Гоголь, Дарвин, Ом,Ганнибал, Наполеон,Менделеев, Герострат,бал прощальный, аттестат.Институт, экзамен, нервы,конкурс, лекция, курс первый,тренировки, семинары,песни, танцы, тары!бары,прочность знаний, чет!нечет,радость, сессия,И наконец, третья вариация на ту же тему – точнее, эксплуатация того же приема. В стихотворении Г. Вакар «Дни нашей жизни» описывается распорядок будней: каждый день, с утра до вечера, – одно и то же:
«Будильник. Туфли. Мыло. Бритва.Зубная щетка. Душ. Молитва.Газета. Почта. Булка. Чай.Пальто. Галоши. Шарф. Трамвай.Контора. Цифры. Документы.Диктовка. Телефон. Клиенты.Двенадцать. Завтрак. Автомат.Табак. Скамейка. Парк. Назад.Контора. То же… Пять. Трамвай.Ключи. Жена. Жаркое. Чай.Диван. Камин. Ти! Ви. Кровать.Будильник. Грелка. Штепсель. Спать».Как видно уже по трем приведенным образцам, данный прием пользуется популярностью в современной литературе: это вид языковой игры, в полной мере опирающийся на номинативную (т. е. назывную) функцию языкового знака и абсолютизирующий ее.
«Сокращение» склонения может также использоваться как признак недостаточного владения русским языком – например, при изображении речи иностранца. Заметим: тут не просто смешиваются, перепутываются разные падежные формы, но именительный падеж на правах исходного и «наиболее простого» теснит все остальные. Вот, например, как разговаривает иностранец в рассказе Ф. Искандера «Англичанин с женой и ребенком»: «Я наш санаторий наблюдайт – мало спортсмэн» и т. п.
Традиционное поле языковой игры – склонение несклоняемых существительных. Таких слов в русском языке, в общем-то, немного, и свою несклоняемость они сохраняют главным образом как память об иноязычном происхождении, а также в силу некоторых формальных причин. Но в литературных произведениях этот запрет, бывает, нарушается. Разумеется, отклонения используются здесь для речевой характеристики отдельных персонажей (показа их недостаточной образованности и т. п.):
«Подаю банщику веревку – не хочет. – По веревке, – говорит, – не выдаю. Это, говорит, каждый гражданин настрижет веревок – польт не напасешься»
«Я, товарищи, — из военной бюры.Кончили заседание — тока-тока…»Подобные факты встречаются и в разговорной речи: «кина не будет», «не могу спать на бигудях» (уже почти нормальная форма), «отдыхала в Сочах», «из всех кин для нас важнейшим является искусство» и т. п. Хотя здесь довольно трудно отграничить случаи явной языковой игры (когда человек сознательно нарушает норму) от ненамеренных ошибок (когда человек пробует «исправить» языковое правило по своему разумению).
Очень своеобразная разновидность языковой игры связана с вариативностью падежных форм, которая, хотя и в ограниченном объеме, все же встречается в текстах. Так, в русском языке многие существительные мужского рода имеют две формы родительного падежа: одну – с окончанием-а, – я, другую – с окончанием-у, – ю (сахара – сахару, покоя – покою, толка – толку и т. п.). Причем эти формы различаются оттенками своего значения и условиями употребления – об этом говорится в любой русской грамматике. Но главное здесь для нас то, что форма на-а (-я) является господствующей: она образуется от любого существительного и используется часто; форма же на-у (-ю) ограничена в своем употреблении, требует особых условий (чтобы при существительном было отрицание или чтобы оно обозначало часть чего-то и т. п.) и, судя по опубликованным данным, постепенно выходит из употребления. Это составляет, так сказать, преамбулу к выбору конкретной формы. И далее, если говорящий вместо более редкой и обусловленной формы на-у употребляет более частую и естественную на-а (например, говорит: «он убежал из дома» или «налейте мне, пожалуйста, чая»), то можно считать, что он находится под влиянием общеязыковой тенденции. А вот если он, наоборот, вместо более естественной и частой формы на-а выбирает более редкую и специальную на-у – почему он это делает? Ответ напрашивается сам собой: это он играет, «подмигивает» собеседнику. Перед нами очередной случай того, как в высказывании на фоне основной, «объективной» информации о событиях передается еще информация дополнительная, «субъективная», об отношениях между собеседниками: