Игроки и жертвы
Шрифт:
– Если я что и ненавижу больше всего в этой жизни, - мастерски вскрывая пробку, заметила она, - так это ждать. Сидеть и понимать, что от тебя больше ничего не зависит. От этого и пью. Ты со мной?
– Наливай, - буркнула я, подставляя стакан. – Предлагаешь пробухать все дни, пока нет Кира?
Илона наливала, сосредоточенно и молча, словно это было чем-то вроде ритуала. Подняла стакан и, глядя куда-то сквозь меня, сказала:
— Знаешь, это не худшая идея. Пробухать дни, пока не вернется тот, кто держит всю эту махину на своих плечах. Раз уж делать мы всё равно больше ничего не можем… — она сделала большой глоток, — так хотя бы выпьем
– И как? – хмыкнула я.
– Держался геройски… первые три часа! А потом лег под стол.
– А ты?
– А я – на стол.
Илона заливисто рассмеялась, будто сама представила эту сцену. Я, не удержавшись, рассмеялась вместе с ней. Идея пить до возвращения Кирилла казалась все лучше и лучше. Алкоголь снимал барьеры, выгонял из головы лишние мысли и, главное, чувства.
– Как вы познакомились, Илона?
– Он вытащил меня из дерьма. В стриптизе мы познакомились, Агата. В стриптиз-клубе. Я бухала, он приехал… отдохнуть. У него за плечами развод был… тяжелый. Сама знаешь. А я…. я провалила кампанию из-за дебила, который своих баб поделить не мог… любовницу и жену. И вот за две недели до выборов они обе сошлись на поле брани местного ток-шоу! Прикинь? А потом все это еще и коррупционным скандалом шлифанулось. Эх, хороша атака была…
Илона хохотнула, взмахнув рукой, словно отгоняя остатки воспоминаний. Я не могла удержаться от улыбки, удивляясь, как мало на самом деле знала о её прошлом.
— И вот, представь, — продолжала она, делая еще глоток, — сижу я, значит, в этом клубе, уже на грани, когда готова бросить всё и укатить в какой-нибудь глухой поселок, где ни одного журналиста в жизни не видели. А тут он. Как из какого-то тупого фильма про спасителя на белом коне. Слово за слово…. Я уже пьянущая была…. Утром просыпаюсь в его доме. Даже не помню, как до него доехали. Испугалась, если честно…. А он меня и пальцем не тронул. Завтраком покормил, выспросил подробно про все. И предложил его кампанию вести. Он же разведен был…. Хотел, чтоб как-то…. это прикрыть.
Я горько улыбнулась.
– Тебя даже пьяную не тронул… а меня трезвую…. Так отделал….- выпила бокал залпом.
– Никогда не простишь?
– Простила, Илона. Забыть не могу, вот в чем беда. Как вещью для него была, грушей для битья…. Любовь и ненависть к другой женщине заставили его забыть человечность. Сейчас он чувством вины полон, но рано или поздно это пройдет. Что тогда останется у него ко мне? И зла ему не желаю больше…. Больше всех хочу, чтобы все у него получилось, и наша жизнь хоть немного вернулась в норму.
– Нда…. Проебал Кир свое…. В прямом смысле проебал…, - Илона тихо кивнула, рассматривая бокал в руках с задумчивым видом. – Дебил… А ведь мог бы получить все, о чем так долго мечтал… Нда…
Весь день субботы был посвящен попыткам оправиться от вчерашнего и восстановить ясность мысли. Каждый шаг отзывался в голове пульсирующей болью, и только доносившиеся из кухни редкие фразы Илоны напоминали, что мир всё-таки продолжал вращаться. Между короткими паузами, когда обе старались сдерживать приступы тошноты, она объявила, что наши рейтинги снова в плюсе и даже превысили докризисный уровень. Я, слыша её слова, почувствовала лёгкую радость сквозь мутное состояние и мысли о том, что, может быть, всё это было не зря.
— Видишь, — пробормотала
– Ты мне лучше скажи, как мы до дому добрались? Надеюсь не водителя Кирилла выдернули? Не хватало еще, чтобы он узнал….
– Нет. Не поверишь. Мы с тобой Макса вызвонили, и он нас довез спокойно. И держались мы почти как трезвые. Ты только в квартире и свалилась с ног….
— Макса? — удивилась я, стараясь вспомнить хоть что-то. — Надеюсь, хоть благодарить не придётся со стыдом.
— Не-а, — ухмыльнулась Илона, пытаясь принять вертикальное положение и проигнорировать головную боль. — Он с юмором отнёсся. Сказал что-то вроде: «Видно, что рабочий процесс у нас идёт вовсю».
Она пробыла у меня почти всю субботу и ушла ближе к вечеру. Подозреваю, что по большей части из-за того, что не хотела оставлять меня одну эти дни. Жить в квартире Кирилла без него было почти физически больно. Все здесь напоминало хозяина: его сдержанность, его вкус, его интересы. Прошло полтора месяца, а я так и не стала частью этого дома, словно боялась оставить свой след. Ни разу не решилась потревожить его книги, не прикоснулась к его вещам, будто что-то останавливало, напоминая, что это не мой дом, и не моя жизнь, ни разу ничего не приготовила на кухне, кроме чая и бутербродов – еду мы предпочитали заказывать. Я словно боялась нарушить его заведённый порядок, понимая, что являюсь лишь временным гостем.
А сейчас позволила себе признаться, что, покинув это место, возможно буду скучать по нему….
Встреча с опекой в понедельник принесла еще больше тревог и страха. Но это был какой-то осознанный страх, несущий понимание того, что даже этот момент будет зависеть теперь только от Кирилла.
Каждый вопрос двух женщин, которые смотрели на меня с выражением безразличного презрения, каждая их холодная фраза вызывала даже не страх, а презрение и злость. Те, кто должны были соблюдать права детей, сейчас делали все, чтобы уничтожить мою маленькую семью в угоду прихоти тех, кто посчитал нас помехой. Сдерживая гнев, я ровно отвечала на каждый, даже самый позорный вопрос, уверенно и четко проводя границу личного, понимая, что все это значения не имеет – цель визита додавить меня, уничтожить, унизить.
– Вы понимаете, Агата Викторовна, что если вы не напишете заявление на Богданова, это будет расценено как занятие проституцией и мы вынуждены будем обратиться в суд по вопросу лишения вас родительских прав?
– Для начала вам придется доказать факт занятия проституцией, - ровно ответила я, глядя им прямо в глаза. – Удачи в этом нелегком деле. Встретимся в суде.
Арина была далеко, и это придавало сил.
Илона тоже не осталась в стороне. Когда я вышла из отделения, меня окружили блогеры и репортеры, которым я дала четко выверенные комментарии, спокойные и уверенные, пусть внутри меня все кипело от гнева и злости.
От Кирилла вестей не было, хоть он и обещал вернуться к пленарной неделе.
Ложась в кровать, я чувствовала, как дрожат у меня руки и холодеют ноги. Отсутствие Кирилла усиливало это чувство неуверенности. Казалось, что, несмотря на всю мою стойкость, один его взгляд, одно прикосновение могли успокоить этот внутренний шторм. Я натянула одеяло до подбородка, стараясь согреться и успокоить дрожь. Но даже эта квартира, в которой он был везде — в каждом предмете, каждой вещи, — не давала ни тепла, ни утешения.