Иисус. Человек, ставший богом
Шрифт:
В руках Отца
Как переживает Иисус эти страшные муки? Что он чувствует, видя крах своего замысла о Царстве Божьем, бегство самых близких учеников и враждебное отношение окружающих? Как он встречает эту сколь позорную, столь и мучительную смерть? Будет ли правильно попытаться развить исследование психологического характера, которое погрузило бы нас во внутренний мир Иисуса? Источники не концентрируются на психологическом анализе страстей, но они призывают внимательно вглядеться в его положение, обозначаемое как «страдание неповинного праведника», описанное в разных и хорошо известных иудейскому народу псалмах.
У первых христиан сохранилось воспоминание о том, что в конце своей жизни Иисус пережил тяжелую внутреннюю борьбу. Он даже просил Бога, чтобы Он избавил его от столь мучительной смерти [996] . Возможно, никто точно не знает, какие именно слова он тогда произнес. Чтобы как-то приблизиться к его опыту, обратимся к Пс 41: в тоске молящегося слышно эхо того, что мог переживать Иисус [997] . В то же время его горячие мольбы в этот ужасный момент соотносят с той формой молитвы, которая исходила от самого Иисуса: несомненно, он первый пережил их в глубине своего сердца [998] . Может быть, сначала и невозможно уточнить, когда и где Иисус испытал этот кризис, однако очень скоро обнаруживается, что это происходит в Гефсиманском саду, в драматический момент перед самым арестом [999] .
996
Этот
997
Молящийся восклицает: «Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? Уповай на Бога, ибо я буду еще славить Его, Спасителя моего и Бога моего. Унывает во мне душа моя; посему я воспоминаю о Тебе» (Пс 41:6–7).
998
«Авва Отче» (Марк); «Да будет воля Твоя» (Матфей); «Отче! Прославь имя Твое» (Иоанн); «Не введи нас в искушение» (Матфей).
999
Ученые по-разному оценивают историческую достоверность этой сцены в Гефсимании. Некоторые считают ее вымыслом христианской общины, а не сведениями, полученными от реальных свидетелей (Людеман, Кроссан, Семинар по Иисусу). Многие воспринимают это событие как одно из наиболее правдоподобных; никто бы не выдумал такую нелицеприятную неблагоприятную для образа Иисуса сцену (Лицман, Шнакенбург, Гнилка). Другие считают этот рассказ «историчным в своей основе», но сильно доработанным христианской традицией, поскольку не были известны слова, произнесенные Иисусом (Леон-Дюфур, Грело, Браун). Я придерживаюсь как раз этой, более акцентированной точки зрения.
При виде этой сцены сжимается сердце. Среди ночных теней Иисус поднимается на «гору Елеонскую». Он «начал ужасаться и тосковать». Затем он удаляется от своих учеников, следуя привычному желанию немного побыть в тишине и мире. Вскоре он «пал на землю» и лежал, припав лицом к земле [1000] . В текстах авторы описывают его подавленное состояние в разных словах и выражениях. Марк говорит о «скорби»: Иисус исполнен глубокой печали, смертельной тоски; ничто не может порадовать его сердце; он стенает: «Душа Моя скорбит смертельно». Здесь также говорится о «тоске»: он ощущает собственную беззащитность и разбитость; Иисус охвачен одной мыслью: он умрет. Иоанн говорит, скорее, о «смятении»: Иисус пребывает в ступоре, он внутренне расколот. Лука акцентирует внимание на «мучительном беспокойстве»: Иисус испытывает не тревогу или озабоченность, а ужас перед тем, что его ждет. В Послании к Евреям говорится о том, что Иисус плакал: во время молитвы у него текли «слезы» [1001] .
1000
По описанию Луки, Иисус молится «преклонив колени», что может служить примером для молящихся христиан (22:41). Иоанн не рисует его «павшим на землю», но говорит о том, что зерно принесет плод только если «пав в землю… умрет» (12:24).
1001
Евр 5:7. Описание Иисуса, обуреваемого смятением и тоской, упавшего на землю и молящего Бога об избавлении от такой участи, сильно контрастирует с описываемой Платоном смертью Сократа. Вынужденный принять яд, Сократ принимает свою смерть без слез и драматических молений, с уверенностью в том, что он переходит в мир совершенной истины, красоты и добра.
Простершись на земле, Иисус начинает молиться. Самый древний источник так передает его молитву: «Авва Отче! Все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты» [1002] . В этот момент тоски и полного отчаяния Иисус возвращается к своему особому переживанию Бога: Авва. С этим призывом в сердце Иисус с доверием отдается бездонной тайне Бога, Который предлагает ему испить столь горькую чашу страданий и смерти. Ему не нужно много слов для разговора с Богом: «Ты можешь все. Я не хочу умирать. Но я готов к тому, чего хочешь Ты». Бог может все. Иисус абсолютно не сомневается в этом. Он мог бы воплотить свое Царство как-то иначе, что не привело бы к этой страшной муке распятия. Поэтому Иисус кричит о своем желании: «Отодвинь от меня эту чашу. И больше не приближай ее ко мне. Я хочу жить». Должен существовать какой-нибудь другой путь реализации намерений Бога. Несколько часов назад, прощаясь со своим окружением, он сам, держа в руках чашу, говорил о своей полной преданности служению Царству Божьему. А теперь, тоскуя, он просит Отца уберечь его от подобной чаши. Но он готов ко всему, даже к смерти, если именно этого хочет Отец. «Пусть будет так, как Ты хочешь». Иисус полностью полагается на волю своего Отца в тот момент, когда она представляется ему чем-то абсурдным и непонятным [1003] .
1002
Мк 14:36.
1003
Необходимо хорошо разобраться в этом. В Евангелиях ни разу не говорится, что Бог хочет «уничтожить» Иисуса. Распятие — это «преступление» и «несправедливость». Как же Отец может захотеть, чтобы Иисуса предали пыткам? Чего действительно желает Бог, так это чтобы он без колебаний был верен служению Царству, чтобы его проповедь о спасении не превратилась в ложь в этот час решающего противостояния, чтобы он не перестал защищать обездоленных и быть с ними солидарным, чтобы он продолжал проявлять ко всем милосердие и дарить прощение.
Что лежит в основании этой молитвы? Откуда берут начало тоска Иисуса и его взывание к Отцу? [1004] Без сомнения, его крайне удручает то, что он должен принять смерть так скоро и в такой насильственной форме. Жизнь — самый большой дар Бога. Для Иисуса, как и для любого иудея, смерть — самое большое несчастье, потому что она разрушает все хорошее, что есть в жизни, и ведет лишь в пространство теней — в шеол [1005] . Возможно, его душа содрогается еще больше при мысли о том, что такую позорную смерть, как распятие, многие считают признаком покинутости и даже проклятия Божьего. Но для Иисуса есть еще нечто более трагичное. Он умрет, не увидев воплощения своего замысла. Он отдавался ему с такой горячей любовью, он так отождествлял себя с делом Бога, что теперь его терзания еще более ужасны. Что будет с Царством Божьим? Кто станет защищать бедных? Кто подумает о тех, кто страдает? Где грешники встретят теплое принятие и прощение Бога?
1004
В некоторых богословских трудах тоске, обуревающей Иисуса в Гефсимании, приписывают различные причины: Иисус осознает бессмысленность своей жертвы, которая не предотвратит «кары за грехи» многих; Иисус проживает внутри себя «проклятие греха», «наказание, предназначенное для грешников», «гнев Божий»… Такие прочтения идут намного дальше самих текстов, где не говорится ни о «грехе», ни о «наказании». Чаша символизирует не «гнев Божий», направленный на нечестивцев, а тяжелую и неизбежную участь распятия.
1005
Шеол — это «страна мертвых». Согласно иудейским верованиям, она находится в глубине земли. Там нет света, а есть лишь тьма и плотная мгла. Там нет ни жизни, ни гимнов, ни хвалебных песнопений Богу. Туда нисходят все мертвецы, хорошие и плохие, и никто уже не может вернуться обратно в этот мир. Во времена Иисуса многие воспринимали шеол как место ожидания воскресения.
Бесчувственность бросивших его учеников вызывает у Иисуса ощущение одиночества и тоски. Происходящее показывает масштаб его поражения. Он собрал вокруг себя небольшую группу учеников и учениц; с ними он начал создавать «новую семью» для служения Царству Божьему; он выбрал именно Двенадцать, так как это число учеников символизирует восстановление Израиля; он пригласил их на свой последний ужин, чтобы поделиться с ними своей верой в Бога. А теперь он видит, что они вот-вот разбегутся и оставят его одного. Все рушится. Рассеяние учеников — самый очевидный признак краха. Кто впредь объединит их? Кто будет жить, служа Царству?
Одиночество
1006
Невозможно узнать точно и с исторической достоверностью о различных реакциях людей у подножия креста Иисуса. Христианские источники сосредоточивают свое внимание на насмешках и оскорблениях, навеянных Пс 21:7–9. Согласно различным версиям, над Иисусом насмехаются «проходящие» мимо, «первосвященники», «воины» и даже «распятые с Ним». Только в Евангелии от Луки (и в Евангелии (апокрифическом) от Петра) говорят о чувстве жалости со стороны некоторых людей.
Только Лука говорит о сострадательном и участливом отношении некоторых женщин из числа тех, кто проходит мимо креста; они с плачем подходят к Иисусу [1007] . К тому же там присутствовали некоторые ученицы Иисуса, они «стояли вдали и смотрели», так как солдаты никому не позволяли приближаться к распятым и подниматься на вершину холма [1008] . Нам называют имена этих храбрых женщин, пребывающих там до конца. Все евангелисты сходятся в том, что на Голгофе присутствовала Мария из Магдалы, которая так любила Иисуса. Марк и Матфей говорят еще о двух женщинах: о Марии, жене Алфеевой, матери Иакова Младшего и Иосии, и о Саломии, матери Иакова и Иоанна. Только в Четвертом евангелии упоминается о «Матери Иисуса», одной его тете, сестре его матери, и о «Марии Клеоповой». Хотя уже немало сказано о том, что присутствие этих женщин могло ободрить Иисуса, историческая достоверность этого факта маловероятна. Иисус был окружен солдатами Пилата и людьми, которым было поручено провести казнь, так что трудно предположить, что, находясь в состоянии агонии, он мог заметить их присутствие, тем более им было разрешено находиться лишь на определенном расстоянии, затерянными в толпе.
1007
Лк 23:27–31. Был ли в распоряжении у Луки какой-то особый неизвестный другим евангелистам источник (Фицмайер, Тейлор)? Верно то, что в каждой строчке можно заметить руку и дух Луки (Браун).
1008
В основном, этот факт признают историческим, однако возможно, что эту деталь упомянули, вспомнив Пс 37:12: «Ближние мои стоят вдали» (Браун).
Возможно, первые поколения христиан точно и не знали, что именно еле слышно шептал Иисус во время своей агонии. Никто не стоял настолько близко от него, чтобы расслышать конкретные слова [1009] . Существовало воспоминание о том, что Иисус молился Богу, а потом, в конце, издал сильный вопль [1010] . И немногим более. Почти все слова, вложенные в уста Иисуса, вероятно, отражают представления христиан, рассматривающих смерть Иисуса с разных позиций, выделяя такие моменты его молитвы: отчаяние, доверие и отдание себя в руки Отца. За отсутствием конкретных воспоминаний, которые могли бы сохраниться в преданиях, они прибегают к хорошо знакомым в христианской общине псалмам, где раздаются призывы к Богу во время страданий [1011] .
1009
«Семь слов» Иисуса на кресте слабо отражены традицией. Лишь возглас: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» засвидетельствован более чем одним евангелистом (Марк и Матфей). Остальные слова появляются одни у Луки, другие — у Иоанна, без каких-либо совпадений.
1010
Похоже, это исторический факт. Так полагает большинство авторов. Возможно, он запомнился потому, что такой крик ненормален для распятого, который умирает от удушья.
1011
Такой способ интерпретации «семи слов» может кого-то смутить, однако это точка зрения большинства экспертов, в том числе и таких взвешенно подходящих к изучению подобных вопросов авторов, как Браун, Леон-Дюфур, Грело, Данн.
В таком случае не должны ли мы признать, что нам ничего не известно наверняка? Представляется вполне ясным, что «диалог» Иисуса с его «матерью» и «любимым учеником» — это выдуманная евангелистом Иоанном сцена [1012] . То же самое можно сказать и о «диалоге» между разбойниками и Иисусом, почти наверняка сочиненном Лукой [1013] . И в то же время грустно осознавать, что слова, возможно, самой прекрасной из всего текста описания страстей молитвы исторически недостоверны. Согласно евангелисту Луке, находясь на кресте, Иисус говорил: «Отче! Прости им, ибо не знают, что делают». Несомненно, именно таковым было его внутреннее отношение к происходящему. И оно всегда было таким. Он просил своих последователей «любить врагов» и «молиться за гонящих их»; он настаивал на том, чтобы прощать «до седмижды семидесяти раз». Те, кто знал Иисуса, не сомневались, что, умирая, он прощал, но, вероятно, он делал это молча или, по крайней мере, так, чтобы никто не мог его услышать. Именно Лука или кто-либо из переписчиков II века вложил в его уста то, о чем думала вся христианская община [1014] .
1012
Согласно Ин 19:26–27, «Иисус, увидев Матерь и ученика, тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: «Жено! Се, сын Твой». Затем говорит ученику: «Се, Матерь твоя!». Трудно признать историческую достоверность этого эпизода. Ни в одном другом источнике не говорится о присутствии матери Иисуса у креста. Кроме того, персонаж «любимого ученика» появляется только в Евангелии от Иоанна. Вполне вероятно, описываемая сцена придумана самим Иоанном.
1013
Согласно Лк 23:39–43, пока один из злодеев злословит Иисуса, другой, порицая бранящегося, защищает невиновность Иисуса. А затем, обращаясь к нему, говорит: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое». Иисус отвечает: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю». Этот диалог злодеев, висящих рядом с Иисусом, описанный только Лукой, является выдуманным. Оскорбления со стороны первого злодея почерпнуты из оскорблений тех, кто проходит мимо, описанных в Мк 15:30. К тому же, речь Иисуса звучит странно: он обычно говорил о Царстве Бога, а не о рае. Согласно Евангелию (апокрифическому) от Петра (4.10), один из злодеев упрекал воинов в плохом обращении с Иисусом, и они, желая отомстить ему, «приказали не перебивать ему голеней, чтобы он умер в мучениях». Похоже, точного воспоминания о поведении злодеев на кресте не существует. Возможно, Лука желал представить Иисуса как праведника, оскорбляемого нечестивцами, и возвестить о том, что любой раскаянный грех прощается.
1014
Этой красивой молитвы, в которой Иисус прощает своих палачей, нет в таких старейших и важнейших кодексах, как Ватиканский, кодекс Безы или в сирийской и коптской версиях Синайского кодекса. Вероятно, эта молитва берет истоки из Отче наш. Ее произнес Иисус, а записал только Лука? Она существовала в качестве независимого высказывания, а потом была вставлена писцом в Евангелие от Луки, тогда как остальные не обратили на нее внимания? Или ее сочинил сам Лука, потому что она соответствовала общему настрою Иисуса, а позднее она была упразднена писцом, так как было нехорошо «прощать иудеев»? Нам ничего неизвестно наверняка.