Империя молчания
Шрифт:
– Да я сам не понимаю, как это вышло. Вчера гудели почти до утра, а утром на работе она. Потом я ее на дороге увидел и…
Антон замолчал. Оправдания он произносил, глядя на жалюзи, ограничивающие кабинет дяди от солнечного света, проникающего через окна. Произносил скорее для себя, потому что говорил правду, для дяди можно было и соврать что-нибудь. Но он снова почувствовал навалившуюся усталость, врать ему было попросту лень, язык и так чуть ли не заплетался на каждом слове. Видимо, новость о том, что с Катей все условно в порядке, снизила уровень адреналина или каких-то других гормонов, которые держали его в тонусе последние пару часов, и теперь его тело готово было расплыться, как медуза на песке, в любую минуту. Закончив, он поднял глаза на дядю. Дядя стоял, наклонив голову набок
– Ну, не переживай, парень. Всякое бывает. – Он подошел и положил ему руку на плечо.
В этом жесте и словах, сказанных с внезапно неподдельной заботой, было столько теплоты, сколько Антон не видел от дяди за всю свою жизнь. Он вдруг осознал, что дядя – это самый близкий его родственник из ныне живущих, кроме матери. До этого момента он никогда не ощущал ничего подобного к этому человеку. Он был благодарен ему за поддержку, за эту неожиданную душевность, но понимание, что заслужил он это все попыткой убить человека, переворачивало его изнутри. Ощущение неправильности и противоречивости происходящего, не давало ему покоя и шанса насладиться единением с семьей. Возможно, он таким образом продемонстрировал дяде свою принадлежность к их системе ценностей, в которой человеческая жизнь и судьба ничего не значат? При этой мысли он невольно хмыкнул. Дядя убрал руку и отошел от него.
– Я в первый раз убил человека, когда мне было двадцать лет, но то была война, – это дядя произнес, стоя к Антону спиной, затем развернулся. – Да и не убил ты ее, хотя, как видно, думал, что убил. Я понимаю. Тебе надо выпить сейчас. Поезжай домой, купи по дороге бутылку водки. Не морщись, именно водки. И выпей ее всю. Завтра на работу не ходи, отдохни. Я договорюсь.
– Спасибо, дядя. – Антон поражался тому, каким мудрым иногда казался ему родственник в подобных житейских вопросах. – А что насчет контактов доктора?
– А что насчет моего вопроса «зачем»? – парировал дядя.
– Хочу узнать, как девушка, – вновь решился на почти честный ответ Антон.
Ему было стыдно. Не за то, что он сбил ее, хотя и за это тоже. Он чувствовал стыд, потому что она ему понравилась, потому что ему действительно было не наплевать на ее судьбу и даже судьбу ее проекта. Но объяснять все это дяде он, конечно же, не стал.
– Ты совсем дурак у нас, что ли? Забудь! Если снова увидишь ее где-нибудь, когда ее выпустят, даже не смотри на нее. Ты ее не помнишь. Ее нет. Все! – он отчеканил все слова так, будто пытался вбить их ему в голову, как гвозди забивают молотком в деревянные доски.
– Я понял, – кивнул Антон. И для убедительности кивнул еще несколько раз. – Ее нет. Не смотреть. Спасибо еще раз, дядя.
Дядя слегка прищурился, будто не поверил тому, что племянник полностью согласен и не думает перечить. Антон встал и обнял огромного по сравнению с ним, родного человека. Именно таким он его сегодня увидел, первый раз в жизни. Дядя, не привыкший к таким нежностям, замешкался на секунду, потом неуклюже похлопал его по спине, невнятно бормоча что-то вроде: «Ну, ладно, хорошо, ступай уже», а главное, забыв про свое недоверие. Антон ушел и, только выйдя на улицу, вспомнил, что его машина осталась возле дома дяди.
Стоя на тротуаре одной из главных улиц города, он подумал, что рекомендациями дяди по поводу выпивки не стоит пренебрегать, как бы ему ни хотелось просто отправиться домой. Для начала он решил прогуляться. Конечно, пешком через полгорода до своей машины он идти не планировал, но день был щедр на хорошую погоду, солнце даже немного припекало спину сквозь черную кожу куртки. Свежий воздух вдохнул в него небольшое количество энергии, которой должно было хватить на скромную прогулку и поход в магазин.
Он достал сигареты, закурил и пошел в направлении дома дяди. Проходя мимо городского ЗАГСа, он присмотрелся к фасаду и крыльцу здания, выглядели они даже хуже, чем внутренности отдела полиции. Из ступеней крыльца выпадали целые блоки плитки темно-серого, бетонного цвета, между которыми пробивалась различная растительность, сбоку на третьей снизу ступени даже росла маленькая березка. Фасад был покрыт штукатуркой. Облупившаяся местами, она демонстрировала миру
Покачав головой в знак несогласия и порицания, Антон отвернулся и пошел дальше, стараясь не смотреть по сторонам. Свернув на очередном перекрестке на улицу, в конце которой располагалось место его работы, он подумал, что получится очень нехорошо, если его увидит кто-то из коллег, которые во время обеденного перерыва, как раз наступившего, могут встретиться ему по дороге. Но, отбросив опасения, он зашел в ближайший магазин с намерением купить бутылку водки и пару литров пива, чтобы не умереть на следующий день. Положив в корзину пять бутылок по пол-литра, он попытался представить, как выглядит содержимое его холодильника прямо сейчас. Вспомнил, что, кроме медленно умирающих трех баклажанов, купленных им около двух недель назад в приступе тоски по этим тушеным овощам, которые когда-то давно готовила его бабушка, был еще сгнивший почти полностью лук, который он не трогал то ли из брезгливости, то ли из надежды, что он догниет уже в скором времени до конца. Еще была упаковка фарша в морозилке. В принципе, можно было разморозить быстренько фарш и сделать макароны по-флотски. Получилось бы быстро и питательно. Но сил у Антона после этого сумасшедшего дня, точнее утра, оставалось слишком мало для таких кулинарных изысков. Он прошел до ларей с полуфабрикатами и выудил оттуда сразу две пачки пельменей на случай, если и завтра не поймает кулинарное вдохновение.
Направившись к кассам, он остановился в отделе овощей и фруктов. Его взгляд упал на кочан капусты. Пожухлые сверху листы прятали внутри сочные белые хрустящие листики. Представив себе процесс приготовления салата из свежей капусты, он разочарованно опустил глаза. Резать, мять листы капусты, натирать морковь он не хотел. Термическую обработку этого продукта он считал категорически неприемлемой. Даже любимое многими блюдо голубцы не мог есть.
Каждый раз, представляя себе приготовленную каким-либо способом, помимо нарезанной в свежем виде, капусту, он вспоминал одну и ту же картину. Опустошенная едва ли наполовину тарелка с супом, остывшим настолько, что на его поверхности уже образовались бляшки застывшего, твердого жира. Это были щи из свежей капусты из его детства, которые он должен был съесть полностью, но он ненавидел это блюдо настолько, что смог запихнуть в себя лишь несколько ложек. Угроза матери о том, что, пока он не справится с обедом, не сможет выйти из-за стола, спустя час сидения над этой тарелкой уже не казалась просто угрозой. Ощущая полное бессилие в отношении и запрета выйти из-за стола, и своих возможностей по преодолению остывшего препятствия на пути к свободе, он сидел, склонившись над тарелкой, и слезы из его глаз капали прямо в эту ненавистную капустную жижу. Мать вскоре сжалилась над ним, тоже заметив, что суп совсем остыл. Он выиграл ту битву, но не любил с тех пор капусту и практически все супы, которые существовали в природе.
Отвлекшись от неприятных воспоминаний, он заметил старушку, тщательно осматривавшую содержимое ящика, перед которым стояла, в руках у нее был пакет, в котором уже лежало несколько томатов. Мысль о свежем помидоре, разрезанном на несколько аппетитных частей и посыпанном солью, заставила его желудок сжаться, и он по-настоящему впервые за день почувствовал, что проголодался. Подойдя, он заглянул в ящик с томатами, над которым склонилась бабушка. Помидоры были мятые, многие из них уже покрывались темно-серыми пушистыми пятнами плесени, такого же цвета, как и репчатый лук в его холодильнике. Стало понятно, почему бабуля не спешила с выбором: она пыталась найти что-то, что еще можно было съесть. Отвращение от увиденного мигом ослабило чувство голода и вернуло легкую, уже ставшую привычной за это утро тошноту.