Империя проклятых
Шрифт:
– Дерьмовый план. А я что? Должен просто сидеть тут и молиться?
– Уверена, твои браться-среброносцы не дадут тебе скучать.
– Ага, позволив болтаться в петле, – нахмурился я, бормоча сквозь стиснутые зубы. – Чертовы придурки. Из-за них мы потеряли целых десять дней. Ладно Ксавьер, он всегда был туп, как свиное дерьмо. Он, наверное, и руку потерял, когда пытался найти свой член, чтоб отлить. Но Лаклану следовало бы поразмыслить и понять, что все не так, как выглядит.
– Когда мы впервые встретились в Авелине, вы казались неразлучными друзьями. Неужели теперь он намерен увидеть, как тебя повесят?
– Не уверен, заметила ли ты, Кисуня, но у меня дар находить
Она усмехнулась, сверкнув острыми зубами.
– Это точно. Но, послушай, он для тебя кто? Знаю, что ты всех среброносцев называешь братьями, но этот показался мне особенным.
– Он и был таким, – ответил я, набивая трубку. – Таким и остается.
– Тогда расскажи мне о нем, шевалье. – Феба оглядела нашу маленькую комнату, заправляя одну косичку за острое ухо. – Если только ты не придумаешь, как лучше скоротать время.
Я вздохнул, вглядываясь в потрескивающее пламя.
В залах моей памяти тлели угли.
Кровь, серебро и сталь.
– Первым городом, который мы взяли во время оссийских кампаний, был порт под названием Бах-Шиде, – тихо начал я. – На самом деле это был всего лишь плацдарм для главного вторжения Толева. Пока он продвигался к Оссвею, у него за спиной в качестве охраны остались лишь пара высококровок и сотня рабов-мечников. По указу императрицы я возглавил атаку. Мне было девятнадцать. Черный Лев, любимец Изабеллы. Мы напали с моря, нанесли удар на рассвете. И хотя большинство воинов Дивока были обычными рабами, среди них нашелся один, который сражался как демон. Сильный, как высококровка, даже несмотря на черное солнце в небе. Я встретил его на стенах и был готов покончить с ним, но, когда мы столкнулись, по клейму у него на руке и по клыкам я понял, кто он на самом деле. Бледнокровка, как и я. Отданный в рабство Неистовым. Я спросил его, кто он и откуда. И он ответил, что он дитя Толева. Смертный сын самого Приора Дивоков. А потом он изо всех сил постарался снести мне голову.
– Но Черный Лев был величайшим из всех живущих мечников, – пробормотала Феба.
– Так поют менестрели. – Я пожал плечами. – А я скажу только одно – я получил от него все, что мог, но дал немного больше, и в итоге он лежал на окровавленном камне под острием моего меча. Он был врагом, я знал это. Сыном чудовища, убить которое меня и отправили в Оссвей, но… он был всего лишь мальчишкой. Самое большее лет пятнадцати. Я тогда и не знал, что подобные мне служат врагу. Мне стало его жаль. Поэтому я сохранил ему жизнь.
Феба слегка кивнула в знак одобрения.
– Милосердие – это благородно.
– Лаклан не разделял моих чувств. Он поклялся, что убьет меня, когда представится возможность. Толев вырастил его среди Неистовых, где выживают только самые безжалостные. Сострадание считалось уделом слабых. Милосердие – уделом трусов. По-видимому, Никита бросал Лаки в ямы с голодающими порчеными, когда ему было лет десять, желая посмотреть, кто выберется. Я счел это пыткой, а Лаклан в ответ назвал меня дураком. Он сообщил мне, что старший брат учит его быть сильным. Что благородный отец искренне любит его. Что Дивоки рождены править бесконечной ночью, а Толев будет ее бесконечным императором. Но он был всего лишь ребенком. Выросшим во тьме и не знавшим ничего другого. Грехи отца – это не грехи сына, уж мне-то это было известно лучше остальных. И я не стал его осуждать. Наоборот, я садился к нему в клетку каждую ночь. Читал Священное Писание. Проявлял доброту. Пытался доказать, что мы не враги, как его учили с детства. Конечно, ничего этого он никогда не видел.
Я покачал головой, глядя на огонь и назад, в прошлое, сквозь красную пелену времени.
– А потом мы освободили скотобойни
Я опустил голову и провел большим пальцем по имени на своих пальцах.
– А потом он узнал об Астрид и обо мне.
– Ох ты ж, Матушки-Луны. – Феба сощурила глаза. – Это он рассказал вашим братьям о романе?
Я покачал головой.
– Если бы сложилось так, мне было бы легче ненавидеть его. Но честь была для Лаки важнее жизни, и он никому не сказал ни слова. Но я видел разочарование в его глазах, когда он смотрел на меня. Узнав, что я нарушил клятвы, которыми учил его дорожить. Думаю, в этом он винил Астрид. Все еще стремясь удержать меня на пьедестале, который сам же и воздвиг. Но он предупредил меня, что она станет моей погибелью, что Бог обязательно накажет нас за грехи. Естественно, я его не послушал. Настолько был глуп. Глуп и тщеславен.
Я смотрел в грозовую ночь, тяжело вздыхая.
– Знаешь, я до сих пор задаюсь вопросом. Что бы произошло, если бы я послушал Лаклана, когда он предупреждал меня. Да, мы бы не жили вместе, зато Астрид была бы жива.
– Не стоит так думать, – сказала Феба, поднимая голову. – Пролитая кровь – потерянная кровь. Ищи утешение в радости, которую вы дарили друг другу, и сожги все остальное во имя Отца-Земли.
Я только нахмурился, уставившись в темноту. Феба со вздохом поднялась на ноги и направилась ко мне по холодному камню. Я слышал, как билось ее сердце, чувствовал запах дыма в ее волосах и огонь в венах. Она посмотрела мне в глаза, но я отвел взгляд.
– Матери-Луны, на тебе лежит такая тень, что она запросто может поглотить солнце.
– Многие бы сказали, что я ее вполне заслужил, мадемуазель.
Феба покачала головой.
– Я говорила Цветочку и повторю еще раз для тебя: в скорби можно найти утешение. И я понимаю, почему ты считаешь, будто заслуживаешь этого мрака. Легко найти спасение в выпивке, в ярости, послать все к черту и оттолкнуть от себя всех. Ведь кажется, легче жить с холодом, чем с болью, которая непременно придет, если ты снова впустишь в себя тепло только для того, чтобы опять обжечься. Но именно этот огонь и дает нам понять, что мы еще живы, Габриэль.
Я покачал головой, и у меня за спиной возникли две бледные тени.
– Сломанный клинок не починишь, Феба.
– Неужели ты не понимаешь? Мы не ломаемся. Нас уже создали сломанными. Мы не целое. Но если нам посчастливится, если нам хватит храбрости, мы сможем найти кого-то, чьи изломы совпадут с нашими. Как кусочки одной головоломки или осколки одного разбитого клинка. Того, кто по-своему дополнит недостающие в нас фрагменты.
В воздухе витал аромат ландыша, тени у меня за спиной густели, а в опустившейся голове звенело эхо моего обещания земле. Но Феба прижала свои когтистые ладони к моим щекам, заставляя посмотреть на нее.