Империя проклятых
Шрифт:
Слова у меня закончились, ее голос затих, когда она прижала красную руку к моей щеке, и на губах у нее снова запузырилась кровь.
– Я не требовала от тебя никаких об-бещаний. Н-никаких клятв. Но сейчас… поклянись, что спасешь Цветочек.
– Не собираюсь я тебе ни в чем клясться. И ты никуда не уходишь…
– Ты н-нужен Диор, Габи. Попрощайся с ней от меня. И скажи… – прохрипела она, запрокидывая голову, чувствуя серебряный яд в венах. – О-о, простите, тетя Цинна… Я попыталась…
Феба свернулась калачиком, тихо всхлипывая, а мои глаза распахнулись.
– Тетя Цинна… – прошептал я.
Провидица. Странница по снам. Величайшая целительница
– Она сможет тебя вылечить? Твоя тетя?
Закатная плясунья только поморщилась, страдая от боли, вызываемой ядом.
– Я же говорила тебе, дурак, – простонала она. – Если ты отправишься в горы, ты умрешь.
Это было все, что я хотел услышать. Когда Феба застонала в знак протеста, я перевязал ее раны, натянул на нее платье и завернул в меха. И закинув себе на плечи все, что смог найти, я поднял раненую плясунью на руки. Кровь у меня все еще кипела, а в жилах бушевала какая-то отчаянная темная сила, пока я несся во двор замка, перепрыгивая через шесть-семь ступенек за раз. Теперь Лаклан стоял на коленях посреди разбитого двора, а истекающий кровью Робин помогал ему подняться с каменных плит, наблюдая, как я бегу в конюшню.
Из конюшни я выскочил на спине Аржена, Колючка следовала за нами. Окровавленная Феба лежала у меня на руках. Взгляд моего ученика был прикован к моим глазам, когда я резко остановился, и дыхание паром вырвалось в холодный воздух.
– Не преследуй меня больше, Лаки, – предупредил я. – Или, если все же решишься, приведи с собой гребаную армию в серебряных доспехах. Потому что тебе потребуется целая армия, чтобы помешать мне вернуться к той девушке.
С этими словами я развернул Аржена, подгоняя его. Глаза Фебы были закрыты, ресницы прилипли к окровавленным щекам, и мы устремились вперед, в затихающую бурю, мчась так, словно в спину нам дышал сам ад.
– Держись, Феба, – сказал я ей, целуя в лоб. – Просто дыши.
Это был глупый ход. А моя история, скорее всего, закончится тем, что меня зарежут и освежуют, как добычу. Но женщина в моих объятиях спасла мне жизнь, возможно, в большей степени, чем я готов был признать, и яд в ее вены проник из-за меня. И хотя это еще больше отдаляло меня от Диор и, скорее всего, вело прямиком к моей смерти, я все равно развернул разрисованную черепами морду Аржена к ветру и изо всех сил погнал его по нашему новому пути.
К залитым кровью горным пикам Лунного трона.
К теням, что танцевали в сумерках Дэсвельда.
К Высокогорью.
XI. Не время умирать
Я провел в седле шесть ночей, и все они слились в одно размытое пятно. Я почти ничего не ел. Постоянно курил. Каждую ночь сворачивался клубочком рядом с Фебой, чтобы поспать несколько минут, страшно боясь, что, проснувшись, могу обнаружить рядом с собой ее окоченевшее тело. Серебро в ее венах почернело, дыхание стало редким, кожа серой. Но я замедлил ее пульс с помощью чая из празднотени и дивношлемника, собранных в лощинах Дэсвельда, который становился все гуще. Никогда в своей гребаной жизни я не был так благодарен грибку. И все же, по мере того как мы поднимались выше, к утесам могучего Банн-Фигеал, моя благодарность улетучивалась. Деревья вокруг выглядели все более мрачными и уродливыми: опутанные тенеспином и душильником, они принимали кошмарные формы. Зловоние разложения пропитывало каждый вздох, по напоминающим когти ветвям ползли странные тени. Темные птицы пели голосами призраков, а между деревьями тянулась паутина, слишком большая для любого живущего под этим мрачным небом паука. Та мелкая дичь, что попадалась мне на глаза, погибала, шкуры зверьков покрывала бледная плесень и темные пятна
Так я и ехал, день и ночь сливались в один бесконечный, леденящий душу и тело мрак.
Жил-был парень в Старом Лайлсе.
Он жонглерством увлекался,
Гильзы с порохом любил,
Но однажды затупил.
Оторвало ему я-яйца,
Разметав их по пригоркам,
Ну а ч-член его несчастный
улетел на острова.
– Ужасно. – Я взглянул на меч в своей руке. – Яйца ну никак не рифмуются с пригорками.
«Всякую х-х-хрень вообще очень трудно рифмовать, Габриэль. Одно из величайших разочарований в жизни».
Я нахмурился, пытаясь придумать слово, которое доказало бы, что Пью неправа. Но я был в полном смятении, и в голову ничего не шло. Уже три дня я ехал, крепко сжимая ее в руках, и хотя ее вес несколько утешал меня среди загаженного скверной сухостоя, ее болтовня, стоит признать, немного поутихла.
«Я подумала, что ты, м-может, хотя бы улыбнешься. Ты совсем перестал улыба-улыбаться, Габриэль…»
– Я улыбнусь, когда Феба и Диор будут в безопасности.
«Ты п-п-переживаешь за нее».
– Конечно, переживаю, Пью. Только из-за этой девушки я…
«Не-не-не Диор. О-огневолосая».
Прекрасная дама на рукояти меча уставилась на меня: эти незрячие серебряные глаза видели все и все замечали. Я уставился в ответ, и ее взгляд был почти так же тяжел, как и мое обручальное кольцо. Пьющая Пепел тоже разделила с нами день, когда Астрид надела мне на палец это кольцо. И даже после того, как меня изгнали из Ордена, клинок остался мне верен. Несмотря на величие ее истоков, на славу, которую она снискала за столетия своего существования, ей нравилось быть частью моей жизни. Она висела над камином в нашем маленьком доме-маяке, а вокруг нее цвела моя семья. Она была у меня в руках в ночь, когда пришел Король Вечности. И слышала, как я поклялся потом на могилах моих любимых.
«Позор, вот как я это н-н-назову».
Я опустил голову, проклиная себя и свою слабость, и взглянул на Фебу.
– Я знаю. Я не должен был допускать, чтобы наши отношения зашли так далеко.
«Нет-нет-нет. Ты не понял, что я хотела сказать. П-позор не потому, что ты нарушил свою клятву, мой друг. Но п-позор, что ты вообще дал такой обет».
– А что я должен был сделать? – прорычал я. – Похоронить ее и все воспоминания о ней в придачу?
«Когда крылья Манэ закрывают солнце, делай то, что д-должны делать все. Пой л-ласковые песни для своих усопших любимых. Но потом возьми в руки перо и н-напиши следующую строфу поэмы своей жизни».
– Я ненавижу менестрелей, Пью. Да и петь я ни черта не умею.
«А что ты тогда хочешь? Остаться угрюмым холостяком до конца своих дней?»
– Я не угрюмый. И не…
«Может, побреешь голову, отрастишь б-бороду и сменишь кожаные штаны истребителя вампиров на вретище монаха? Может, и кастрируешь себя заодно, а? В конце концов, для я-яиц очень трудно найти подходящую рифму. Но толку-то от этого вечному вдовцу».