Империя проклятых

Кристофф Джей

– Да, я убил твою семью. Кровь за кровь – это правило, и мы оба его знали. И, возможно, однажды ночью ты отправишь меня в ад. Воистину, часть меня все еще молится об этом, старый друг. Но, интересно, будешь ли ты так же ненавидеть ту тварь, что у тебя за спиной? Питать к ней такую же злобу? Ведь и твоей сестры руки запятнаны кровью твоей семьи, Габриэль.

– Ты гребаный лжец. Яд нежити со словами…

– Да, да, – улыбнулся он, глаза его заблестели. – Но Селин Кастия произошла из моего рода, угодник. Как так получилось, что Железносердка

заполучила силу Отступников? По годам она всего лишь птенец. Как получилось, что в ее жилах течет сила древних?

Я повернулся к Селин, которая все еще сжимала горло Алины, высасывая последние капли из ее вен: ее силу, ее душу и ее дары. Налитые кровью глаза моей сестры переместились на меня. Голос Фабьена у меня в голове затихал.

– Бедный Вулфрик.

Тело у меня в руках вздрогнуло, а его шепот эхом отдался в моей голове.

– Спроси ее, как он умер, де Леон.

Порченый у меня в руках рассыпался в прах, и ветер развеял его по воздуху.

– А потом спроси, кому ты должен служить.

Алина закричала, ее тело дернулось, пальцы сжались, изогнувшись, как когти, когда зверь внутри нее попытался уцепиться хоть за что-то. И, издав последний сдавленный вопль, Душегубица рассыпалась дождем из пепла, который буря вырвала из рук Селин и унесла вдаль. Моя сестра опустилась на колени на то, что осталось от древней, запрокинув голову и широко раскинув руки, а вокруг нее заклубилась черная пыль. И тогда я увидел это точно так же, как тогда, в Авелине: ужасная рана на ее горле и подбородке уменьшилась, на кости снова наросли мышцы, уплотнилась кожа на изуродованной плоти.

– В крови этой, – выдохнула она, – да обрящем мы жизнь вечную.

– Мы, – понял я.

– Мы.

– Ты убила его, – прошептал я.

И в этот момент Феба, переполненная торжеством, выкрикнула мое имя. Грязнокровки и солдаты Воссов отступали после убийства хозяек, горцы объединялись, Бринн ревела, наблюдая за кровавой резней. Взгляд Селин метнулся ко мне, и я увидел, что ее глаза немного потемнели, стали почти такими же карими, какими были когда-то, и осознание этого осело пылью у меня на плечах.

Но она ничего не отрицала. И тогда я понял, что это правда.

– Ты выпила моего отца.

В темнице под Суль-Аддиром последний угодник-среброносец и последняя лиат смотрели друг на друга через мрачные и коварные воды. Глаза угодника были темно-серыми, как грозовые тучи на фоне темно-красных белков. А глаза Лиат были абсолютно черными, затопленными до краев, темными и бездонными, как река перед ними. Жан-Франсуа переводил взгляд с брата на сестру, чувствуя, что воздух между ними пропитан ненавистью. И в этой неловкой тишине историк прокашлялся и заговорил:

– Так, а что же с Граалем? Что в это время происходило в дуне?

Брат и сестра злобно пялились друг на друга целую вечность, но все же заговорили. Странная это вещь – быть братом и сестрой. Столько злобы и любви. Ненависти и историй. Эти узы выкованы из железа. И чтобы разорвать их полностью, нужно приложить немало усилий.

Но это возможно.

– На крепостных стенах, – прорычал Габриэль, – у нас теперь

не было глаз. О том, что происходило, я знаю только от тех, кто выжил. Закатные плясуны и угодники-среброносцы рвали Дивоков на части, и некоторые из них сломались и бежали к своему флоту в заливе, чтобы выжить и столкнуться с нами в другую ночь. Но вокруг Никиты бушевали буря и ярость: вампир сражался на крепостной стене со своим смертным братом, которого он воспитывал, мучил, ваял из камня. От его схватки с Лакланом кровь стыла в жилах, я это точно знаю. О таких битвах слагают стихи поэты и поют баллады менестрели: Черносерд против угодника-среброносца, брат против брата, и все вокруг них превращалось в прах и руины.

А внизу, среди разрушенных строений Ольдтунна, едва дышал Батист. Он спас жизнь Аарону, когда сбросил себя вместе с ним со стены, но ему после удара о каменные плиты стало хуже. У него уже была сломана рука, а теперь треснули и ребра. Аарона обезоружил Лаклан, но он извлек из-под обломков топор, достаточно большой, чтобы снести человеку голову. И все выглядело так, будто именно это он и намеревался сделать, преследуя хромающего Батиста по руинам города Ниав.

Батист, убегая, взывал к Аарону, все еще отчаянно пытаясь разрушить чары крови Никиты. И среди всей этой резни и ужаса он рассказывал ему истории о радости и горе, о том, что было между ними: о маленьких эпизодах из прошлого, которые два живущих вместе человека помнят так же хорошо, как собственные имена.

Батист напомнил Аарону, как на день святого тот сделал букет цветов из обломков железа. О ночи, когда они только поселились в Авелине, и об их ужасном споре, кто кого внесет в дом на руках. Но когда Батист заговорил об их юности в Сан-Мишоне, забрезжил луч надежды.

– Ты тренировался в Перчатке, – сказал чернопалый. – Снова и снова орудовал Косой. А я устанавливал новое препятствие на Шраме, помнишь?

Аарон зарычал от досады, преследуя свою жертву по разрушенному поместью без крыши. Батист уклонился от удара и поднял для защиты молот, уже совсем отчаявшись.

– Я подозревал, что ты, возможно, наблюдаешь за мной. – Здоровяк почему-то улыбнулся, парировал удар и отклонился назад. – Краем глаза. Поэтому я снял рубашку, чтобы проверить свою теорию, и ты тут же налетел на одно из бревен, помнишь?

Аарон споткнулся, занеся топор для удара, но так и не опустил.

– Ты чуть не сломал себе челюсть, – ухмыльнулся Батист, тяжело дыша. – Помнишь?

Теперь они стояли среди падающего снега и пепла, в двадцати футах друг от друга, посреди обломков и руин. Посреди этого хаоса, под действием слов Батиста, на них снизошла тишина, и хотя глаза Аарона все еще пылали, теперь в них горела не ярость, а… воспоминание.

– Ты… смеялся надо мной, – прошептал он.

– Так и было. А потом предупредил тебя, чтобы ты следил за своим лицом.

Губы Аарона чуть заметно изогнулись.

– А я спросил… что не так с моим лицом.

Голос Батиста смягчился, улыбка исчезла. И, еще не смея надеяться, он сделал один маленький шажок навстречу своей любви.

– А я ответил, что я в своей жизни не видел ничего прекраснее.

Аарон стоял на снегу, и его золотистые волосы развевались на ревущем ветру. Битва была оглушительной, но их будто объяло тишиной. Тогда огромный топор задрожал, а затем выскользнул из пальцев Аарона, и мой друг посмотрел на свою окровавленную руку, как на чужую.