"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
Он дотаскивает её до кровати сажает на край сам начинает быстро раздеваться. Он него пахнет потом, от его одежды, одежды уличного торговца, пахнет сыростью. Но тело у него очень крепкое, сбитое, может на это польстилась глупая Агнес. Как он остался гол, так кидается на неё. Но она снова вырывается:
— Да погоди же ты, — девушка злится, — давай хоть поговорим о чём-нибудь.
— Да о чём же нам говорить сейчас, потом поговорим, я уже готов, вон, поглядите.
Он и вправду готов, это видно издали. Пирожник суёт ей руку меж ног:
— Да и вы тоже готовы, чего болтать то зря. Уж прошу вас, моя госпожа, допустите уже меня до себя, мочи нет теперь, со вчерашнего
«Дурак».
Вот возьми бы он, да и повали её в перины, да не спрашивая разрешения сам раздвинь ей ноги, даже пусть и не хочется ей. Ей бы может и не так скучно было бы.
— Ладно уж, — говорит Агнес, — бери, раз невтерпёж тебе.
А сама всё думает о том, когда же зелье начнёт действовать.
Вечером Агнес открыла тетрадь. Теперь, когда готовила она всякие снадобья, то делала записи, чтобы не забывать и не путаться. Зелье, что вводило людей в беспамятство на первый взгляд удалось на славу, темное, тягучее, со смолянистым запахом. А дурак- пирожник даже не уснул от него. Так и брал её, пока на улице темнеть не начало. Лишь потом сказал, что в голове у него туман, словно он во сне. Хотел тут у неё лечь спать, но она его прогнала. Нечего, не ночлежка для бродяг тут. Он сказал: «Спасибо и на том, госпожа», оделся и ушёл. А она, приняв свой естественный вид, взяла тетрадь, снова улеглась в кровать, и стала думать почему же это варнак не упал без сил, не потерял чувств и не забыл всё, что было с ним сегодня?
Но утомил её пирожник страстью своею, так утомил, что глаза у неё закрывались над тетрадью. Ничего не надумала она, бросила тетрадь на пол рядом с кроватью и позвала Уту. Когда та пришла, повелела
— Вазу ночную подай.
Было ей лень идти до нужника. А как управилась, сказала служанке:
— Лампы погаси, только ночник оставь.
И тут же заснула, даже не подумав о том, что платья у неё к завтрашнему обеду нет.
Карета осталась во дворе, Игнатий на козлах, Ута, она её взяла с собой на всякий случай, сидела в карете. Девушка, как вышла, пошла по ступеням вверх, там слуги приняли её шубку. Так и пришлось ей идти в платье старом, платье позорном. И у нижних юбок её подолы были не белоснежны. И башмачки её не были безупречны. Но разве в том её вина, а не вина её дяди. Но кое в чём она не удержалась — к белилам и румянам добавила себе немного губ, потолще их сделала. Ну и волос немного прибавила, самую малость, чтобы причёска попышнее была. Лоб чуть покрасивее. Скулы чуть повыше. Грудь. Ну тут она не удержалась. Стала даже сомневаться, уж не переборщила ли. Аж немного дышать было тяжко. И роста прибавила. Вон Брунхильда какая каланча церковная, оттого, видно, к ней мужчины так и льнут. Платье стало мало. Ну да ладно. Ничего. Она оправила одежду свою пред огромным зеркалом в прихожей. Ей тоже такое зеркало было нужно. Интересно, сколько такое стоит? А кругом лакеи, лакеи. Все одеты не хуже господ.
Мажордома и вовсе с вельможей можно спутать, он ей низко кланялся:
— Как прикажете доложить?
— Агнес Фолькоф, — отвечает она, а сама волнуется.
Они с ним идут по лестнице вверх. Девушка волнуется ещё больше. Так они доходят до больших дверей. А тут он подлец, вдруг делает ей рукой знак остановиться. Прямо перед дверями.
Что? Что случилось? Может с ней что-то не так? Может платье её недостаточно хорошо для этого обеда? Так отчего же он её сюда вёл, а сразу ей не сказал?
Сердце упало у неё. Так она перепугалась, что руки вспотели. Остановилась и в необыкновенном волнении стала ждать, что дальше будет. А дальше лакей перед мажордомом распахнул двери, тот вошёл в ярко освещённую залу
— Девица Агнес Фолькоф.
Кажется, от волнения Агнес даже пошатнулась, замерла, а мажордом, повернувшись, шепчет ей любезно:
— Госпожа, прошу вас, входите.
Она еле смогла сделать шаг в залу. А там… Окна огромные, солнце в них светит, зеркала, зеркала повсюду. Света столько, что зажмуриться впору. И люди, разные, вельможи, городская знать. Дамы и господа, священники. И молодые и старики, что у стен сидят. И все на неё смотрят.
Девушка встала у двери, не зная, что делать дальше, слава Богу, к ней навстречу уже шли плотный и седеющий Кальяри, сын одного из основателей дома, и сын другого основателя банкирского дома, великолепный Энрике Ренальди. Агнес обоих знала. Не раз, и с тем и другим говорила об аренде и даже о продаже дома, в котором жила.
Они ей улыбались и когда подошли, то низко кланялись, и она присела в таком же низком реверансе перед ними.
— Госпожа Агнес, — говорил красавец Ренальди беря её руку, — дозвольте я познакомлю вас с гостями.
И он повёл её по этой великолепной светлой зале.
«Ах, какие же здесь светлые и блестящие паркеты, — думала девушка, глядя на пол. — Они здесь не хуже, чем зеркала».
Улыбающийся Кальяри шёл рядом, он остановился около благородной пары и, указывая на этих двух великолепно одетых людей, заговорил:
— Фердинанд Иоганн Лейвених, член ландтага Фринланда и личный советник его высочества курфюрста Ланна и его жена Клотильда.
Все друг другу кланялись.
— Премного наслышан о славных победах вашего дядюшки, — произнёс господин
Лейвених.
— Все о том только и говорят, — добавила его жена. — Очень желаем видеть его у себя, как он будет в Ланне.
— Я передам дяде ваше приглашение, — едва слышно от волнения отвечала девушка.
— И вас, и вас желаем видеть, дорогая моя, — продолжал господин Левейних.
— Да, уж не пренебрегайте нашим приглашением, — молитвенно сложив руки говорила Клотильда Левейних. — Вот хоть в следующую среду приезжайте, госпожа Агнес.
— Обязательно буду, — отвечала Агнес с вымученной улыбкой. Но она тут же подумала о своём платье, не может же она пойти в гости опять в этом платье, и посему сразу добавила. — Если с делами управлюсь.
— Уж управьтесь, пожалуйста. Мы пришлём вам человека с напоминанием, — говорила госпожа Клотильда.
А молодые банкиры уже вели её к другим людям:
— Штатгальтер Его Императорского Величества господин Ульрик, — представлял нового, безусловно богатого вельможу Кальяри.
— Я немного знаком с вашим дядей, — говорил тот после поклона. — Как и все, восхищаюсь его победами.
— Рада это слышать! — делала перед ним книксен Агнес. — Я передам дяде ваше восхищение.
Как хорошо, что она умела читать, как хорошо, что она читала книги, читала романы про любовь, которые брала у мерзкого книготорговца, романы про дам и рыцарей. Иначе она и не знала бы, как отвечать на все эти вежливые слова, что то и дело говорили ей эти вежливые люди.
Потом её вели к новым людям и новым, Агнес, хоть и, кажется, начала успокаиваться, но всё равно была очень возбуждена, она почти не запоминала ни их имен, ни титулов, ни званий. К стыду своему! Были они лишь картинки говорящие. И это при её-то великолепной памяти, при которой она с одного прочтения могла наизусть проговорить сложный рецепт какого-нибудь редкого снадобья!
— А вот и тот, о ком вы просили, — ей на ухо произнёс Энрике Ренальди, когда они подходили к священнослужителю в великолепном лиловом одеянии.