Инсектариум
Шрифт:
Я не помню, кто довел меня до каюты. Не помню сквозь дрожащее светлое марево, кто уложил меня в постель, ласково гладил мой лоб прохладными крыльями. Не помню, кто сидел подле меня сладкоголосою тенью, оставив лишь после того, как томительный и жаркий сон снова овладел мною. Только слова, безотчетные, как любовный поцелуй, все рвались прочь из выхлопной трубы моего горда, освещая темную комнату искрящимся звездным облаком. Из глубины ночи, душной и безумной, лишь однажды вынырнуло передо мною лицо доктора, которая взволнованно и быстро что-то говорила. Мне было тяжело разобрать ее речь, смешивавшуюся с горьким и лихорадочным бредом; но глаза этой доброй женщины были ясны
— «Рита, я же велела Вам беречься. Велела лежать и не выходить из каюты, пока не окрепнете!.. Сегодня будет интересный день, замечательная поездка в святые Дивеевские земли, на которой Вы не сможете присутствовать из-за своего упрямства! С такой-то температурой, в такую-то бурю расхаживать по теплоходу! Бегать по открытой палубе! Глупая упрямая девочка. Странно, что Вы вообще до сих пор живы!»
Отмолить грехи. Очиститься. Дивеево. Дивеево, Господи!
— «Я поеду в Дивеево», — говорю гулко — и странно обжигаю собственные уши.
— «Ни в коем случае! Вы подумайте: дорога от пристани займет более четырех часов! Тряска в душном автобусе, затем полтора километра пешком. Да Вы просто не доедете! Даже не помышляйте о поездке. Вам нужен покой».
Русь грозно глядит на меня, притулившись на письменном столе. Я чувствую на себе ее укоризненный и умоляющий взгляд.
— «Но ведь это несправедливо… Я же заплатила деньги…» — говорю слабо и тихо.
— «Вам их вернут. Вы сами себя наказали. Я решительно не рекомендую Вам ехать».
Отчаяние.
— «Пожалуйста!.. Пожалуйста, доктор. Мне нужно увидеть Пресвятую Деву. Мне нужно, очень нужно окунуться в источник и очиститься от грехов…»
Доктор встает. Теперь Русь глядит на нее. Смотрит в упор.
— «Рита, послушайте. Вы хоть сами понимаете, на что меня провоцируете? Вода в источнике просто ледяная! Не более трех градусов. Вам просто противопоказан такой стресс. Ваш каприз будет Вам дорого стоить!»
— «Каприз! Каприз?! Вы называете это капризом?!» — ободряемая Русью, резко сажусь в постели. — «Везите меня в Дивеево! Везите! Да мне плевать на Вашу врачебную этику, на Вашу клятву Гиппократа и иже с ним! Мне нужно, нужно… Я чувствую, понимаете?..» — добавляю тихо и вкрадчиво, обессиленно падаю обратно на подушку.
Врач смотрит жестко, прямо и сочувственно.
— «Вы правы. Это совсем не мое дело. Поступайте, как Вам угодно. Мое дело — предупредить. Поступайте, делайте. Поезжайте, если такая смелая».
Она выходит из каюты и немного резко затворяет за собою дверь. С видом победителя моя Русь ликующе что-то шепчет мне в самые легкие, которые расслабляются — и дыхание становится ровнее и спокойнее.
Я еду в Дивеево. Еду навестить твою матушку, Господи.
Доктор говорила со мною строго и холодно, но все же договорились с какими-то добрыми людьми обо мне. Когда теплоход пристал к нижегородскому берегу и пришло время отправляться в дорогу, они зашли за мной и, держа под руки, фактически дотащили до автобуса. Стыд, только мерзкий, струящийся по позвоночнику стыд за свою слабость да теплая благодарность к ним окутывали меня.
В шесть тридцать утра солнце уже пробудилось и заняло свое законное место на небосклоне. На улице было жарко, словно в бане. Поднявшись в свою карету, болезная бледная Маргарита ушла в самый ее хвост и там легла на пару сидений, вытянув ноги в проход. Ее добровольные провожатые — молодая семейная пара — взяли с девочки обещание сообщать им в случае чего и сами заняли места чуть поодаль от нее, в нескольких метрах от последнего ряда, где осталась их подопечная. Автобус двинулся в путь медленно и натужно, как первый верблюд каравана. Пустынное песчаное марево окутывало
Ни конца, ни края не сулила дорога, мучительная до нестерпимости. Не раз вспомнила упрямая девочка предупреждение женщины, ответственной перед Гиппократом. Душная душащая жарь смешивалась с темными сгустками тяжелой музыки, испускавшей гудение в самые Ритины барабанные перепонки, вздувшимися жилками проступал в их переплетении пронзительный звон усиленного микрофоном высокого женского голоса. Ехать долго, долго… Однако долг перед всем миром, перед честью, перед Пречистою Девой заставляли девочку собирать в кулак всю свою силу, устремляя мысли к неминуемому концу этого полета сквозь адовы вотчины.
Я лежу и смотрю в потолок, дергаемый нервною судорогой. Потолок серый и тусклый, как петербургское небо. Вернусь ли?
Сидящие спереди люди оборачиваются и хмурятся, стоит мне закашлять. Один нестарый мужчина с седыми уже висками довольно вежливо советует мне «лучше послушать экскурсию, нежели продолжать распространение бацилл среди желающих мирно настроиться на посещение одной из четырех земных обителей Богородицы». Надо полагать, он к настраиванию уже приступил. А перестройка — она вещь непростая, тут особый антураж нужен, однако! Никаких кашляющих девочек и прочих раздражающих факторов: человек на святую землю едет!..
До святой земли мы доехали в тот самый момент, когда казалось, что финита путешествия нашего окончательно затерялась в неизвестности, а цель его погибла в утробе. Я, потерявшая счет минутам, от резкого и неожиданного торможения едва не падаю со своего узкого ложа. Радостный шепот, чьи-то аплодисменты слышатся мне сквозь вату полузабытья, дремливого и горячего. Чьи-то сильные руки помогают мне подняться и почти выводят на свободу. Кругом — толпа недавних сокамерников, полупустая сельская улица, пара блеклых сельских магазинов встречает меня советским шиком потертых вывесок. Улица зелена и пахнет нагретой солнцем свежею травой, свежими пирожками, свежей нерасторопной жизнью. Бабушки в повязанных по-деревенски платочках продают огородную землянику, старые темноокие иконы, потемнелое от от времени серебро и можжевеловые крестики на шнурках. Их покрытые скатерками деревянные столы — островки средь многодревесного зеленого моря.
Монастырская решетка встает передо мною внезапно и четко, точно впечатавшись в сетчатку глаз. Храм. Белоснежный многоголовый великан отделен от меня ею одной, только одним вымученным шагом. Влечет. Тянет. Тянет и манит со странною, неизведанною, светозарной мощью. Веет прохладой и свежестью недостижимо близкой горной вершины; горное плато укутано в снежистый плат. Единственный новый шаг — есть плата за восхождение.
Низина. Холм. Низина. Холм. Энное количество раз, до той горы, взобраться на которую — суть. Высшая точка = высшая цель.