Интим не предлагать, или Новая жизнь бабушки Клавы
Шрифт:
– Ладно, прям завтра и начну, – пробормотал Митрич, затаскивая авоську с картошкой в кухню. – Благо хоть на рынок сходили. С паршивой овцы хоть шерсти клок, да мой будет.
Николай никак не мог решиться на предложение старика. Терпеть не мог зависеть от кого-то. Свободу свою превыше всего ценил. И спокойствие. Понимал, что вечерние улеты в винные дали никому не могут нравиться. Но и остановиться не мог. Ради чего? У каждого своя жизнь. Какая кому досталась. Чего мучиться угрызениями совести и терзаниями всякими – переделал дела, улегся под теплый собачий бочок, выкушал бутылек – и отдыхай.
С
Николай и не заметил, как привязался к собаке. Почувствовал родственную, если хотите, душу. А если хотите, и полюбил. Как любил когда-то жену. А потом сына. И куда все ушло? В какие чувства трансформировалось? Или затаилось до поры до времени, пока не найдется на земле подходящее существо. Чтобы снова запульсировать, запылать, забить фонтаном. Засосать под ложечкой. Запечь под сердцем. Загудеть шмелем в мозгу.
Он не раз ловил себя на мысли, что снова торопится жить. Спешит отработать, заработать, получить, накормить, приласкать, сгонять за бутыльком, «причаститься». И, наконец, улечься под крепко пахнущий псиной теплый бок Шарика. Затаить на несколько секунд дыхание. Почувствовать растекающееся по душе тепло. Улыбнуться в темноту обалдевшей от счастья улыбкой. И дождаться какого-нибудь теплого и приятного сна.
Чтобы утром все начать заново. Обхватить рукой собачий бок, снова почувствовать почти родной запах. Снова бежать, искать, волноваться – как бы на обед хватило. А лучше и на ужин.
Дни летели за днями. Казалось, новому счастью не будет конца. Николай даже пить меньше стал, чтобы лучше чувствовать навалившиеся радости. До вечера – ни глотка. А заветного бутылька теперь хватало на два дня. И здоровью полезнее, и с материальной стороны выгода. О душевных перипетиях он предпочитал не думать: не дай Бог сглазить!
И все-таки не уберег. Проспал счастье. Почти проспал. Как-то поутру в подвал явилась целая делегация. Николай только-только глаза продрал. С подачи Шарика. Тот давно волновался под боком у приятеля. Предчувствовал опасность. Но уверен не был. А потому до последнего сон Николая берег. Опоздал с предупреждением.
Хозяин рванулся к выходу.
– Туточки он, туточки, – гнусавил дворник, – давеча сам видел, как пришел. И собаченцию страшенную с собой приволок. Повадились, нет на них управы!
– Найдем, не волнуйтесь, гражданин! Засадим вашего приживалу на пятнадцать суток на казенные харчи. Еще спасибо скажет! – в голосе за стеной звучали убежденность и оптимизм. – Эй, есть тут кто? Вас приветствует участковый Карапузов.
– Нужны нам ваши приветствия, – прошептал Николай, пятясь в сторону выходящего в соседний двор окна, – как и пятнадцать суток. Это раньше меня подобными привилегиями можно было соблазнить. А теперь баста – отсоблазнялся. Теперь я не один. Ну что, друг, – обратился он к Шарику, – возьмем окошко штурмом?
– Попытаемся, – «ответил» Шарик, примеряясь к узкому проему
– А я тебе помогу. Ну-ка! – хозяин рванул на себя застекленную раму с решеткой.
С превеликим трудом Шарик протиснулся в открывшийся лаз. Николай подталкивал сзади. Торопил, боясь опоздать. Не зря боялся. Участковый Карапузов предотвратил эвакуацию правонарушителя легким захватом за правую брючину.
– Пройдемте, гражданин, – строго прохрипел он, запыхавшись от непривычной потасовки. – И ведите себя потише, а то сопротивление властям в протокол запишу. Так и до уголовного дела дойдет. А оно вам нужно? И чего петушитесь? Пятнадцать суток в тепле и заботе еще никому не помешало. Бесплатный санаторий практически. Мылись-то давно?
– Позавчера. Я, уважаемый, два раза в неделю в баню хожу. Привык, знаете ли. С детства парок люблю.
– И ладненько! – обрадовался адекватности задержанного участковый. – У нас как раз сауна открылась. На месте прежней парилки. Лепота! Даже сотрудники захаживают. Отсидите две недельки в вип-условиях. Другие обзавидуются.
– Послушай, майор, – обратился к милиционеру задержанный, – я, конечно, со всем уважением к вашему заведению. Но нельзя мне туда. Никак нельзя! Обещаю: в подвал этот больше ни ногой. Отпусти, будь другом!
– Еще чего! – возмутился Карапузов. – Нарушать, значит, можно. А отвечать нельзя? Интересный получается рассказ. А с сигналом что делать прикажешь? Сигнал вчера поступил. И оформлен как полагается. Сегодня мне по сигналу рапорт писать. И что я, по-твоему, там напишу? Отпущен по уважительным причинам? – Он приосанился, прокашлялся и продолжил строго: – Пройдемте, гражданин!
Николай поплелся следом, лихорадочно соображая, как выпутаться из затруднительного положения. Раньше подобного рода задержания воспринимались досадными приложениями к его ненадежному статусу. Ежели положено, так и отсидим. Вымоемся, отогреемся. По врачам пройдемся. Да и кратковременное воздержание для здоровья полезно.
Теперь же другое дело – Шарик один останется. Куда ему деваться? Не привык бродяжничать. Разве что на старое место вернется. А там уж и не ждут. Пропадет бедолага! Из-за него и пропадет. Перед глазами серой киношной лентой поплыла картинка: за милицейским УАЗом несется Шарик. Машина набирает ход, пес отстает. Спотыкается. Больно ударяется грудью о бордюр. Вскакивает. Падает снова. Тяжело поднимается…
Сердце Николая вдруг набухло, налилось болью. Отяжелело, медленно опустилось куда-то вниз. Ноги сделались ватными, коленки подгибались. Он будто постарел лет на двадцать. Осунулся. Втянул голову в плечи.
– Эй, что за дела? – забеспокоился Карапузов. – Плохо, что ли?
– Плохо… – прохрипел задержанный, бледнея на глазах. – Нельзя мне ехать, майор.
– Лейтенант я, – не поддался на лесть участковый, – старший. Давай подмогну чуток. Машину сейчас вызову. Или сразу скорую? Чегой-то колбасит тебя, мужик. Сердце?
– Будь оно неладно! Прихватило, сил нет.
– Тогда скорую…
– Ты лучше отпусти меня, капитан. Нельзя мне в участок. Не один я.
– Подельника имеешь?
– Собаку. Пойми, нельзя ей без хозяина оставаться. Погибнет. Будь человеком…