Инженер Петра Великого 2

Гросов Виктор

Более того, по мере того как мой «образцовый завод» все больше обретал реальные очертания, а моя импровизированная служба безопасности и секретности начинала по-настоящему работать, я стал потихоньку привлекать своих самых толковых и преданных учеников и к этой, совершенно новой и необычной для них, деятельности. Они ведь знали на заводе каждый угол, каждую тропинку, каждого рабочего, каждую собаку, которая тут бегала. Они могли заметить то, чего никогда не увидит ни один, даже самый бдительный, солдат из караула, — какое-то подозрительное оживление у склада с материалами, странного, неизвестного посетителя, нарезающего круги возле цеха, обрывок пьяного разговора, случайно подслушанный в заводской курилке. И они

аккуратно, без лишнего шума, докладывали мне обо всем, что казалось им необычным, подозрительным или просто выбивающимся из привычного порядка вещей. Их преданность мне была абсолютной, почти фанатичной. Они видели во мне не просто начальника или учителя, который делится с ними знаниями, а человека, который открыл им дорогу в другую, осмысленную жизнь, дал им в руки настоящее, интересное дело, поверил в них, разглядел в этих чумазых, неграмотных пацанах будущих мастеров и инженеров. И они готовы были за меня и за наше общее дело стоять горой, не задумываясь.

Так, незаметно для многих, почти подпольно, моя «школа Смирнова» превратилась в кузницу высококвалифицированных кадров для нового, невиданного доселе в России производства, и при этом имела негласную, но очень эффективную службу внутренней безопасности. Мои ребята стали моими глазами и ушами на заводе. Они работали на совесть, следили за порядком в своих бригадах, пресекали на корню мелкое воровство (которое тут, к сожалению, было делом почти обыденным, национальной традицией, так сказать), выявляли откровенных лентяев и замаскированных саботажников (тех, кто по старой привычке пытался работать спустя рукава, «отбывать номер», или, что еще хуже, сознательно портить инструмент и оборудование). И я знал, что на них можно положиться, как на самого себя.

И вот, когда до предполагаемого официального запуска завода, до того момента, когда он должен был предстать во всей своей красе перед высокими гостями, оставались буквально считанные дни, когда, казалось, все основные трудности уже позади и можно было немного перевести дух, расслабиться, — грянул гром среди ясного неба. Прискакал запыхавшийся гонец из Петербурга, из самой Тайной Канцелярии, с депешей от Якова Вилимовича Брюса. В ней, сухим канцелярским слогом, сообщалось, что Его Величество Государь Петр Алексеевич, весьма вдохновленный недавней славной викторией под Нарвой (где, как я уже краем уха слышал, наши новые пушки и усовершенствованные фузеи показали себя с самой лучшей стороны, внеся немалый, а то и решающий, вклад в сокрушительный разгром шведов), решил не дожидаться официальных рапортов и пышных церемоний, а лично, без лишней помпы, посетить Охтинские заводы и самолично посмотреть, как там обстоят дела с производством нового, столь необходимого армии и флоту оружия. И прибыть его величество намеревался… через три дня!

Три дня! Я-то, наивный, рассчитывал, что у меня в запасе есть еще хотя бы неделя, а то и две, чтобы все окончательно довести до ума, подчистить все мелкие хвосты и недоделки, навести, так сказать, окончательный лоск и блеск. А тут — такой вот сюрприз! Царский визит — это экзамен по самому высшему разряду. И от того, какое впечатление произведет на Государя мой «образцовый завод» зависело очень многое: и дальнейшее финансирование моих проектов, и моя собственная карьера, которая только-только пошла в гору, и, что самое главное, судьба всех моих начинаний.

Я почти не спал эти трое суток, забыв про еду и отдых. Голова шла кругом от тысяч неотложных дел и мелких забот. Надо было ведь не только навести внешний марафет, пустить пыль в глаза высоким гостям, но и подготовиться к возможным каверзным вопросам самого Государя. А Петр, я это уже хорошо знал, был человеком дотошным, въедливым, любил вникать в каждую, даже самую незначительную, мелочь. И он наверняка уже был наслышан не только о моих технических «хитростях»

и «диковинных машинах», но и о моих «порядках», которые я тут заводил с такой настойчивостью. И о моей службе безопасности, и о системе контроля качества, и о моих учениках, которых я готовил по своей, особой программе. И я должен был быть готов не просто ответить на его вопросы, а объяснить, растолковать, доказать, что все это — не моя блажь, не самодурство выскочки, а суровая производственная необходимость, продиктованная исключительно интересами дела и пользой для государства.

В ночь перед приездом Государя, когда на заводе наконец воцарилась относительная тишина, я в последний раз обошел все цеха, все участки. Тишина. Только мерно и успокаивающе шумело огромное водяное колесо, да где-то в караулке у ворот посапывали мертвецки уставшие солдаты. Цеха были вычищены до блеска, станки любовно смазаны и накрыты чистыми холстинами, инструмент аккуратно разложен по своим местам на верстаках. Все было готово. Или почти все. А в душе все равно противно сидел какой-то мелкий, назойливый червячок сомнения. А вдруг что-то важное упустил? А вдруг в самый ответственный момент подведет какой-нибудь пустяк, какая-нибудь мелочь? А вдруг Государь спросит о чем-то таком, к чему я совершенно не готов, и я сяду в лужу перед всей этой высокой комиссией?

Я вернулся в свою каморку, выпил залпом большую кружку холодного, как лед, кваса. Спать совершенно не хотелось, да и не моглось. В голове, как в калейдоскопе, крутились мысли, планы, расчеты, обрывки фраз.

Завтра. Завтра все решится.

От этого «завтра» зависело, без всякого преувеличения, мое будущее.

Глава 18

В день, когда Государь должен был нагрянуть, я решил устроить генеральный прогон. Для себя, для успокоения. Проверить механизмы, а главное — мой новый порядок, систему безопасности. Это важнее начищенных станков: враг не дремлет, и любая дырка могла нам всем боком выйти.

С утра, еще петухи не пели, обхожу посты. Караульные — орлы! Ребята Орлова их вымуштровали: амуниция подогнана, ружья блестят. У главного КПП унтер аж подпрыгнул:

— Здравия желаю, ваше благородие!

— Вольно. Как служба?

— Так точно! Посторонних ни души, все строго по пропускам.

Тут к воротам подваливает телега, на ней купчишка, залетный. Пытается нахрапом, кошелем трясет, орет, что товар архиважный для полковника Шлаттера. Унтер — кремень: «Пропуск, ваше степенство». Купчина в крик, мол, всегда так пропускали.

— Не положено, — отрезал унтер. — Без бумаги от поручика Смирнова али полковника — ни-ни. Приказ.

Солдаты — стена. Купчишка побухтел, проклятиями посыпал, да развернул клячу. Работает система!

Дальше — по ключевым точкам: литейка, механический, лаборатория, чертежная — везде часовые, службу несут. Сунулся «случайно» в механический, где мои орлы сверлильный станок доводили. Караульный у двери вежлив, но непреклонен:

— Ваше благородие, виноват, но без вашего же особого распоряжения аль сопровождения мастера — не велено пущать.

— Молоток, служивый! Порядок — он и в Африке порядок.

Федька, старшой, выглянул: «Петр Алексеич, заходи, принимай работу». Зашел. Чистота, станки в ряд, смазаны, готовы. Ученики мои — уже молодые мастера, опрятные, каждый при деле.

Особый пункт — Лыков. После нашего разговора и заступничества Брюса преобразился. Страх да перспектива честно заработать роль сыграли. Поставил его рулить снабжением, но с приглядом: приставил Ванюху да Семена из «школы» — контролировать каждый шаг, каждую бумажку. Система, скрипя, заработала.