Инженер Петра Великого 2
Шрифт:
— Кто, Лыков? — спрашиваю, хотя и без особого удивления. От этого прохиндея, который и мать родную за копейку продаст, всего можно было ожидать. — Что, опять какую мелочевку слямзил, и его за руку поймали, негодяя?
— Да какое там по мелочи! — Орлов расплылся в широченной ухмылке, явно предвкушая, как я сейчас удивлюсь. — Люди Якова Вилимовича, ну, ты понимаешь, те, которые по особым государственным поручениям работают, кое-что узнали. Хищения казенные в особо крупных размерах, поставки для флота государева — сплошь гнилье да брак, а денежки казенные — тю-тю, испарились! А еще, представь себе, связи с купчишками такими мутными, что, по слухам, и со шведами не брезгуют делишки обделывать, барыши наживать на крови солдатской… И наш Игнашка Лыков, в этом самом клубке — далеко не последняя
Я аж присвистнул от таких новостей. Вот те на! Лыков, конечно, тот еще фрукт, я на него и сам зуб имел за его делишки. Но чтобы так серьезно влипнуть… Хотя, если подумать, чему тут удивляться? Рыба ищет, где глубже, а человек — где карман потуже набить можно. А для таких, как Лыков, «лучше» — это всегда там, где можно урвать кусок пожирнее, не особо задумываясь о последствиях и не брезгуя ничем, даже государственной изменой. И вот, похоже, доурвался, голубчик сизокрылый. Орлов просто сиял, наблюдая за моей реакцией, — видать, Лыков и ему поперек горла стоял изрядно, натерпелся он от него за время службы.
Честно говоря, первая моя мысль была — ну и черт с ним! Скатертью дорога! Поделом ворюге! Меньше пакостить будет, да и воздух на заводе чище станет. Но потом я немного остыл и призадумался. Во-первых, арест Лыкова, да еще и с таким шумом, с таким скандалом, — это же неминуемый паралич всего заводского снабжения на неопределенное время. Пока найдут ему замену, пока тот новый человек в дела войдет, пока все ниточки распутает… А у меня стройка горит, как торфяник, каждый день на счету, простой смерти подобен. Во-вторых, как ни крути, а Лыков, при всей своей гниловатой натуре, знал ходы и выходы в этом заводском муравейнике. Знал, где что достать, даже из-под земли, с кем договориться, кому на лапу дать. И, что самое смешное, в последнее время, после того как я его пару раз хорошенько прижал к стенке, популярно объяснив, что бывает с теми, кто мне мешает, он начал работать на удивление справно, почти честно. Боялся, видать, или чуял, что со мной лучше не шутить, себе дороже выйдет.
И тут у меня в голове мелькнула совершенно шальная, почти бредовая мысль. А что, если попытаться этого Лыкова… перевербовать? Сделать из врага, пусть и мелкого, но досадного, союзника, пусть и вынужденного, повязанного круговой порукой?
Мотивация моя была проста и цинична. Мне нужен был человек, который знает всю эту подноготную заводского снабжения, как свои пять пальцев; который может достать что угодно и когда угодно, хоть черта лысого из преисподней. И, что самое главное, человек, который будет мне обязан по гроб жизни и будет есть у меня с руки. Да, Лыков — вор, казнокрад. Но, возможно, он вор поневоле, втянутый в эту порочную систему круговой поруки и всеобщего воровства, где не украдешь — не проживешь. А если дать ему шанс работать честно, да еще и с выгодой для себя, но уже в рамках закона (ну, или почти в рамках, с небольшими, так сказать, отклонениями от генеральной линии партии)? Может, он и ухватится за эту соломинку, как утопающий? Ведь страх перед дыбой или каторгой — это, знаете ли, отличный стимул для переосмысления жизненных ценностей и выбора правильного пути.
К тому же, я прекрасно понимал, что если Лыкова просто уберут, арестуют, сошлют, то на его место придет другой, такой же, а то и похуже, еще более жадный и менее сговорчивый. И снова начнется та же самая канитель с поставками, срывами сроков, бракованными материалами. А у меня нет времени на эту мышиную возню, борьбу
Решено! Попробую. Рискованно, конечно.
Вечером того же дня я, как бы невзначай, «случайно» столкнулся с Лыковым у выхода из заводской конторы. Вид у него был неважный, хуже некуда. Осунулся, под глазами мешки, как у пьяницы со стажем, сами глаза бегают, как у нашкодившего кота, а руки мелко-мелко трясутся. Видимо слухи о нависшей над ним грозе уже до него дошли, и перспектива казенного дома его не радовала.
— Игнат Семеныч, почтенный, — окликнул я его как можно спокойнее, почти ласково. — А не найдется ли у вас время для сурьезного разговора? Дело есть, государственной важности, не терпящее отлагательств.
Лыков аж подпрыгнул на месте и посмотрел на меня затравленным выражением.
— Д-да, Петр Алексеич… В-ваше благородие… К-конечно… А что за дело такое спешное, дозвольте полюбопытствовать? Неужто опять с поставками какая оказия?
— А вот пройдемте-ка ко мне в мастерскую, Игнат Семеныч, там и потолкуем по-свойски, без лишних ушей, — предложил я, беря его под локоток. — Не на улице же, на ветру, такие важные государственные вопросы решать, право слово.
В мастерской я усадил его на единственный свободный табурет, сам присел напротив на ящик.
— Игнат Семеныч, — начал я без долгих предисловий. — Дошли до меня слухи, нехорошие слухи, что тучи над вашей головой сгущаются. И прямо скажем, грозовые тучи, с молниями и градом. Говорят, делами вашими заинтересовались люди очень серьезные, из тех, что шутить не любят. И если они за вас возьмутся по-настоящему, то… — я многозначительно развел руками, давая ему самому додумать печальную перспективу.
Лыков побледнел еще сильнее, если это вообще было возможно в его состоянии. Губы задрожали.
— П-петр Алексеич… Ваше благородие… Да вы что… Клевета все это подлая, наветы врагов моих многочисленных… Я ж… я ж для казны государевой стараюсь, для самого Государя, не жалея живота своего…
— Оставим это, Игнат Семеныч, все эти слезные причитания, — прервал я его. — Не маленький мальчик, небось, сами все прекрасно понимаете. Я вам не судья. Но у меня к вам, как к человеку бывалому и деловому, предложение есть. Одно, но очень интересное.
Лыков судорожно сглотнул и вскинул на меня глаза.
— Какое такое предложение, Петр Алексеич, ваше благородие? Неужто…
— Я знаю, Игнат Семеныч, что вы человек… хм… весьма предприимчивый, — я старался подбирать слова, чтобы не спугнуть его раньше времени. — И связи у вас имеются обширные, и сноровка деловая, коммерческая жилка, так сказать. Так вот, если вы, глубокоуважаемый Игнат Семеныч, направите всю свою недюжинную предприимчивость в нужное, богоугодное русло, на пользу общему делу, а не только своему собственному бездонному карману… Если вы обеспечите мой новый завод, детище мое выстраданное, всем необходимым, да так, чтобы комар носа не подточил, — исключительно качественными материалами, точно в срок, и без всяких там проволочек и отговорок… То я, со своей стороны, обязуюсь замолвить за вас словечко перед кем надо. Поручиться, так сказать, своей честью офицерской. Объяснить, что вы человек для государства ценный, для дела нашего общего крайне нужный, и что ошибка ваша предыдущая — не от злого какого умысла или предательства, а от… ну, скажем так, от несовершенства самой системы нашей хозяйственной, которая порой и честного человека на кривую дорожку толкает.
Лыков слушал, затаив дыхание, не смея шелохнуться. Надежда в его глазах росла с каждым моим словом.
— И более того, Игнат Семеныч, — я решил дожать его окончательно. — Если вы будете работать честно, на совесть, и эффективно, то и для вас найдется теплое местечко на моем новом заводе. С хорошим жалованием, не хуже прежнего.
Он лихорадочно взвешивал все «за» и «против», оценивал риски, прикидывал выгоды. С одной стороны — почти неминуемая расправа, дыба, каторга, позор на всю оставшуюся жизнь. С другой — неожиданный шанс спасти свою драгоценную шкуру и устроиться на тепленькое местечко, да еще и под крылом у человека, которого, как он уже наверняка понял, сам Государь привечает и которому многое дозволено. Выбор, как мне казалось, был очевиден.