Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

ЮСУФ ВЫХОДИТ ИЗ ТЮРЬМЫ. ФАРАОН ВОЗВЫШАЕТ ЕГО. УМИРАЕТ АЗИЗ. ЗУЛЕЙХА СТРАДАЕТ В ОДИНОЧЕСТВЕ

Так этот мир устроен с древних лет: Без горечи в нем жизни сладкой нет. Одетый как вельможа величавый, Отправился Юсуф к царю державы. Повсюду — злато на его пути, Чтоб нищий мог богатство обрести. Когда, завидев царские чертоги, Юсуф сошел с коня, ему под ноги Поспешно постелили мех, атлас,— Чтоб голова высоко вознеслась! И по мехам и по шелкам ступал он,— Нет, как луна по облакам ступал он! Как светлый день, что счастьем напоен, К нему навстречу вышел фараон. Он крепко сжал в своих объятьях тесных Живую пальму цвета роз чудесных, Юсуфа пред собою на престол Он усадил и разговор повел. Сон объяснить он попросил сначала, И речь Юсуфа снова зазвучала. Потом беседа во дворце пошла Про всякие событья и дела, И царь, Юсуфа мудростью согретый, Расцвел, услышав точные ответы. Затем сказал: «Мне речь твоя ясна, Уразумел я толкованье сна, Но как, скажи, могу предотвратить я Погибельные для страны событья?» Сказал Юсуф: «Пока цветет пора Богатства, изобилия, добра, Пусть каждый, будь он бедным, будь владельцем, Отныне станет только земледельцем. Скажи им раз и повтори опять: Ногтями камни следует взрыхлять! Не бойся голода и недорода, Когда зерно есть в закромах народа. Зерно, отложенное про запас, Насытит египтян в тяжелый час». Царя потряс Юсуфа ум глубокий, И царь возвел Юсуфа в сан высокий, Юсуфу подчинил он всю страну, Вручил ему и войско и казну, Назвал главой над верхом и над низом, Нарек его египетским азнзом. Когда его так возвеличил бог, Так высоко взойти ему помог, Померкло прежнего азнза счастье, Затмился день, обрушилось ненастье. Оп быстро от позора постарел, Мишенью стал для смертоносных стрел. Так Зулейха познала участь вдовью, В разлуке с милым обливаясь кровью, Свой стан под гнетом горести согнув: Ушел азиз и не пришел Юсуф…

ЗУЛЕЙХА СЛЕПНЕТ ОТ ГОРЯ. ОHА ВСТРЕЧАЕТСЯ С ЮСУФОM. ТОТ НЕ ОБРАЩАЕТ НА НЕЕ НИКАКОГО ВНИМАНИЯ. ТОГДА ЗУЛЕЙХА РАЗБИВАЕТ ИДОЛОВ И ОБРЕТАЕТ ВЕРУ В ЕДИНОГО БОГА

Кто страсть заставит на колени пасть? Безумная неодолима страсть! Вот Зулейха, что в горе поседела, Увидеть вновь Юсуфа захотела. Поставив идола перед собой, Склонилась ночью перед ним с мольбой: «О ты, пред кем я — словно горстка пепла! О господин, твоя раба ослепла. Всю жизнь я поклонялась лишь тебе,— Яви же милосердие рабе, Взгляни

на мой позор и, как даренье, Дай свет моим глазам, верни мне зренье. Хочу узнать, хоть издали взглянув, Каков теперь красавец мой Юсуф!» Так плакала страдалица впустую, Осыпав прахом голову седую… Взошла заря, как властелин земли. Юсуфа пегий конь заржал вдали, И Зулейха, одетая убого, Пришла туда, где сузилась дорога. Стонала, словно нищенка, в пыли, И слезы но лицу ее текли, А стражники кричали сверху, снизу: «Дорогу благородному азизу!» Толпа кругом сжималась все тесней, В ушах гремело ржание коней. Никто не слышал горького стенанья, Не обращал на нищенку вниманья. Кому нужна в сумятице такой Незрячая, объятая тоской? Ушла, рыдая, женщина седая, Ушла, вздыхая, громко причитая. В лачугу тростниковую вошла, Тростник огнями вздохов подожгла И, чтобы в сердце успокоить рану. Сказала каменному истукану: «Бездушный идол, рукотворный бог! Мне тяжело, а ты мне не помог: Ты только камень, с богом схожий камень, А у меня на сердце — тоже камень. Еще страшней ты сделал скорбь мою, Тобою, камнем, камень разобью! Ты камень — камнем я тебя разрушу, Тогда избавлю от позора душу!» И, камень взяв, движением одним Разбила идола, как Ибрагим. Когда она разбила истукана,— Омылась от порока и обмана. Все идолы разбила на куски,— Очистилась от скверны и тоски. Она к единому взмолилась богу, Провозгласив хвалу его чертогу: «Пречистый, чье признали торжество И идол, и ваятели его! Пришли бы разве к идолу с мольбою, Когда б он не был озарен тобою? Ваятель потому богов творит, Что он в душе с тобою говорит. Кто пал пред идолом, — на самом деле Свои мольбы возносит не тебе ли? Была я долго идола рабой, Насилье совершила над собой. Прости меня, хотя я согрешила, По глупости ошибку совершила. За то, что шла неверною тропой, Меня, о боже, сделал ты слепой. Омыв меня от скверны, отчего же Ты зренье мне не возвращаешь, боже? Даруй душе скорбящей благодать, В саду Юсуфа дай тюльпан сорвать!» …Когда правитель царства прибыл снова,— Пришла, сказала скорбно и сурово: «Ты помни, что и царь пред богом — раб, Всего лишь раб, что немощен и слаб, Что в царский сан его возвел всевышний, Что дал ему венец, престол — всевышний!» И устрашился этих слов Юсуф, Затрепетал, на нищенку взглянув, Сказал главе придворных: «Голос гневный И скорбный отнял мой покой душевный. Ту женщину, что славила творца, Ты приведи ко мне под сень дворца. Услышать я хочу ее кручину, Узнать ее страдания причину. От слов ее почувствовал я вдруг Доселе мне неведомый испуг. Сей странный страх я ощутил, наверно. Лишь потому, что скорбь ее безмерна…» Да проживет сто жизней властелин, Который, вздох услышав, стон один, Поймет, что истинных скорбей основа, А где притворство мнимого больного, Поймет, где правда истинных святынь, А где всего лишь марево пустынь! Но в наши дни не таковы владыки. Смотрите, — за динар золотоликий Оправдан будет ими и злодей, Который грабил, убивал людей. У этих шахов правды не найдете, Лишь золотой динар у них в почете!

ЗУЛЕЙХА ПРИХОДИТ ВО ДВОРЕЦ ЮСУФА. БЛАГОДАРЯ ЕГО МОЛИТВЕ, К НЕЙ ВОЗВРАЩАЮТСЯ ЗРЕНИЕ, МОЛОДОСТЬ И КРАСОТА

Когда, от дел державных отдохнув, Уселся во дворце своем Юсуф, Пошел глава придворных, молвил слово: «О ты, чья честь — венец всего земного! Ты помнишь ли ту нищенку? Теперь Она пришла, в твою стучится дверь. Ты приказал мне, чтобы я с дороги Ту женщину привел в твои чертоги». Сказал: «Тогда войти ей разреши. Пусть нам откроет боль своей души». Тогда, как пламя заплясав живое, Смеясь, она вошла в его покои. Была ее улыбка так светла, Что скажешь: роза снова расцвела! Таким веселым удивлен приходом, «Кто ты? — спросил Юсуф. — Откуда родом?» Ответила: «Я — та, что, полюбя, Всем царствам мира предпочла тебя. И злато и каменья раздала я И жизнь свою сожгла, тебя желая. Тоскуя по тебе в чужом краю, Я погубила молодость свою, Но ты, влеком красавицею-властью, Ушел, забыл меня с моею страстью». Юсуф заплакал, зарыдал навзрыд, Когда узнал, кто перед ним стоит. Спросил: «Что стало, Зулейха, с тобою? Как сделалась ты нищенкой седою?» Когда он имя произнес ее, Она упала, впала в забытье. Казалось: от беспамятства хмельная, Забылась, голосу его внимая. Когда она в себя пришла опять, Юсуф ей стал вопросы задавать: «Где молодость твоя, краса былая?» «Увяли без тебя та и другая». «Какая ноша стан согнула твой?» «Грусть по тебе — тяжелый груз живой». «Кто виноват, что стала ты незрячей?» «Моих кровавых слез поток горячий». «Где золото твое, твои венцы? С камнями драгоценные ларцы?» «Тем, кто о красоте твоей рассказы Рассказывал, рассыпав слов алмазы,— Я отдавала, к их припав ногам, Всю жизнь мою в придачу к жемчугам. Их головы венцами украшала И прахом у порога их дышала. Нет злата у меня и нет камней. Лишь сердце есть — ларец любви моей!» «Что за мечта теперь тебя тревожит? Твое желанье кто исполнить может?» «Лишь о тебе — все просьбы и мечты, Меня утешить можешь только ты. Дай клятву мне, что жребий мой суровый Ты облегчишь, — я с уст сниму оковы, А если нет, — уста свои сомкну, Останусь у тоски своей в плену!» Поклялся он призванием пророка, Могуществом, не знающим порока, Способным вырастить в костре цветник И божьей милости открыть родник: «Все то, что я смогу, исполню сразу, Твоей внимая просьбе, как приказу!» «Сперва красу и юность мне верни, Чтоб расцвела я, как в былые дни, Затем верни мне зренье, — молви слово, Чтоб на тебя взглянуть могла я снова». Он для мольбы уста раскрыл тогда,— Из уст живая пролилась вода, II к мертвой красоте душа вернулась, И юность, радостью дыша, вернулась! Избавились глаза от пелены И снова стали зрением сильны. Стан распрямился — кипарис высокий, Вновь посвежели и чело и щеки. Где сорок лет и нищеты и бед? Ей снова стало восемнадцать лет! Она такой блистать красою стала, Какою даже прежде не блистала! Сказал Юсуф: «О прелесть чистоты, Скажи, чего еще желаешь ты?» Она: «Лишь об одном просить я буду,— Хочу я быть с тобой всегда и всюду, Ты нужен, словно свет, моим глазам, Измученному сердцу — как бальзам. Как благодатный ливень нужен нивам, Так нужен мне союз с тобой, красивым!» Юсуф не сразу произнес ответ, Ей не сказал Юсуф ни «да», ни «нет». Пока душа сама с собой боролась, Таинственный послышался ей голос. С колеблющимся вдруг заговорил Всевышнего посланец Джабраил; «О царь, предвечным взысканный премного, Услышь слова, идущие от бога: «Мы Зулейхи услышали мольбу, И пожалели мы свою рабу. Любви так велико ее служенье, Что море доброты пришло в движенье, И мы, ее жалея, в добрый час На небесах соединили вас. Да крепнут узы. да истлеют путы Былого горя и недавней смуты. Ты в узах, сочетающих сердца, Найдешь свободу и любовь творца!»

ЮСУФ ВИДИТ ВО СНЕ СВОИX РОДИТЕЛЕЙ И ПРОСИТ БОГА ДАРОВАТЬ ЕМУ СМЕРТЬ, ЗУЛЕЙХА В ТРЕВОГЕ

Когда сбылось все то, о чем мечталось, И Зулейха с Юсуфом сочеталась, Она постигла счастье, свет, покой, Она рассталась навсегда с тоской. Так свыше четырех десятилетий Жила с Юсуфом в ласке и совете, Плодоносила пальма для царя, Детей и внуков с гордостью даря, И днями счастья дни ее сменялись, И все ее желанья исполнялись. Однажды ночью в храм вступил Юсуф И, в храме неожиданно заснув, В чудесном сне отца и мать увидел: Сияющую благодать увидел! Он услыхал: «Мы ждем тебя, сынок, Послушай нас, настал давно твой срок! Оставь свое добро воде и глине, О нас и о душе подумай ныне». Юсуф проснулся в чуткой тишине, Из храма он отправился к жене. Он Зулейхе поведал сна значенье. Растолковал родителей реченье. Услышав, что творцу сказал Юсуф, Поникла Зулейха, свой стан согнув. Все уговоры — поняла — излишни, Его мольбу осуществит всевышний: Слова Юсуфа — стрелы, а досель Всегда те стрелы попадали в цель…

ЮСУФ УМИРАЕТ. ЗУЛЕЙХА ГИБНЕТ, НЕ В СОСТОЯНИИ ПЕРЕНЕСТИ С НИМ РАЗЛУКУ

Когда лучи рассвета заблестели, Юсуф поднялся поутру с постели, Решил, в одежды шаха облачась, Поехать на прогулку в добрый час. Юсуф одну лишь ногу вставил в стремя, Как Джабраил возник. «Скакать не время, Сказал. — Другую ногу только вдень,— Наступит сразу твой последний день. Отвергни суету и бремя жизни, Твоей ноге не нужно стремя жизни». Приятен был Юсуфу сей совет. Он в помыслах отринул бренный свет. Отринул блеск и славу властелина. К себе наследника призвал он — сына, Взамен себя нарек его царем,— Да правит с благом, счастьем и добром. Затем рабов послал он за женою: «Пускай простится Зулейха со мною». Ему сказали: «Горем сражена. В крови и прахе возлежит она. Ее убьет прощание такое, Оставь ее, несчастную, в покое». Сказал: «Боюсь я, что пройдут века, А не пройдет вовек ее тоска». Ответили: «Ей бог поможет вскоре, Он укрепит ее в тяжелом горе». Тогда вручил Юсуфу Джабраил То яблоко, что бог в раю взрастил, И, запах райских кущ вдохнув, из тела Легко душа Юсуфа улетела. Так жизнь обрел он вечную свою: Покинул землю, чтобы жить в раю. Когда Юсуф с юдолью слез расстался, В его чертоге громкий плач раздался,— Он увеличивался каждый миг, Он свода бирюзового достиг. И Зулейха спросила: «Что за крики? И отчего повсюду плач великий?» Сказали: «Тот, кто нашим был главой, Свой трон сменил доскою гробовой. Из этих тесных он ушел расселин Туда, где мир извечный беспределен». Утратила она сознанья свет, Когда услышала такой ответ. Для пальмы был ответ настолько жуток, Что, словно тень, лежала трое суток. Пришла в сознанье на четвертый день — И наземь вновь низринулась, как тень. В беспамятство три раза погружалась,— Судьба забыла, что такое жалость! Придя в себя и руки протянув, Спросила: «Где Юсуф? Где мой Юсуф?» Пошла — и не нашла его на ложе. Он умер? Но и гроб не виден тоже! Заплакали невольники навзрыд, Сказали: «В землю этот клад зарыт». Прокляв небесный свод, как лиходея, Разорвала свой ворот, пламенея, Ногтями Зулейха в лицо впилась, И ручейками кровь лилась, лилась. Oнa из сердца исторгала стоны, И мир внимал ей, горем потрясенный: «Где мой Юсуф? Где жизни красота, Величье, милосердье, доброта? Он помыслы от суеты избавил И в царство вечности коня направил. Я не успела милого обнять И ногу в стремени поцеловать. Увы, Юсуф простился с бренным светом, Но не присутствовала я при этом, Погасших глаз не видела его, В последний раз не видела его! Зачем не стала я его охраной, Когда он ранен был смертельной раной? Когда Юсуф с престола в гроб сошел, То превратился гроб его в престол. В душистый сок мне превратить бы слезы, Омыла б я Юсуфа соком розы! Когда он в саван был одет, увы, И зашивать пора настала швы, Измученная этой тяжкой пыткой, Сама бы стала я иголкой с ниткой! Когда печаль пронзила все сердца И друга выносили из дворца, Над ним не причитала я, рыдая, В слезах к его носилкам припадая. Увы, я плачу, сердце опалив. Увы, как этот мир несправедлив! Юсуф, приди, взгляни, как я несчастна, Как небом я наказана ужасно! Я жду твоей любви, а ты ушел. Я в прахе и крови, а ты ушел. Уйдя, меня подверг таким мученьям, Что только смерть мне будет излеченьем!» Услышали носильщики приказ, Чтоб снарядили палапкип тотчас, И Зулейха отправилась в смятенье Туда, где друг обрел успокоенье. О нет, не клад ее глаза нашли, А холмик бедной и сырой земли! Она блистала, словно день, бывало,— Теперь на холмик, словно тень, упала, Грудь обнажив, припав к земле в слезах, Она могильный целовала прах. К чему ей мир, что

пуст и безотраден? Глаза-нарциссы вырвала из впадин И бросила их наземь, закричав: «Должны расти нарциссы среди трав! Нужны ли мне два глаза, два нарцисса, В саду, где нет тебя, нет кипариса?!» В могилу тот, кого гнетет печаль, Бросает цвета черного миндаль. Но вряд ли люди, как она, дарили Такие две миндалины могиле! Она к земле, склонясь над мертвецом, Припала окровавленным лицом. И вот взлетела над землей могильной Ее душа, расставшись с ней, бессильной. Блажен, кто душу потерял в пути, Зато сумел свою любовь найти! Увидев, что мертва жена владыки, Все подняли неистовые крики, И причитанья преданной жены Там были двести раз повторены. Умолкли причитанья на могиле,— И домочадцы Зулейху омыли. Омыли, горько плача: так весной Над розой дождь струится проливной. Ее — о нет, жасмин благоуханный! — Затем одели в саван златотканый, И вот в земле, как лепесток, тиха, Легла с Юсуфом рядом Зулейха. Делить и после смерти с другом ложе,— Нет в мире счастья выше и дороже!

КНИГА МУДРОСТИ ИСКАНДАРА (Из поэмы)

НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ

Былых времен историки для нас Об Искандаре начали рассказ: В тот год, как Фейлакусова страна Над миром засияла, как весна, Творец миров, по милости своей, Дал сына шаху на закате дней. Ты скажешь — это с высоты высот Звездою новой вспыхнул небосвод. Грядущего владыку всей земли, Младенца Искандаром нарекли. А на восьмом его году отец На голову надел ему венец, Назвал его наследником царей, Под власть его привел богатырей. Когда же все вельможи той земли Присягу Искандару принесли: Служить ему на всем его веку, Послал он сына к знаний роднику. И с просьбой царь пред Арасту предстал, Чтоб муж премудрый сына воспитал. Ученому сказал: «Ни мгла, ни тьма Не скроют солнца твоего ума. Ты звезды отразил, как океан, Ты знаньем озарил страну Юнан, Ты, мудрый, как гармонию светил, Мир меж людьми и строй установил. И тот путями истины идет, Кто из ключа твоих познаний пьет. Когда б не ты — от неразумных дел И от раздоров мир бы потемнел. Познанья благо в людях неравно, Природой все не каждому дано. Пусть к мудрому несведущий придет. Чтоб научиться двигать жизнь вперед. По если неуч презрит свет наук, Ему не даст добра небесный круг. И если царь не будет мудрецом, Он родину не озарит венцом. И если царь в невежестве погряз, Он — горе для народа и для вас… Возлюбленный — он у меня один, Моя надежда, Искандар, мой сын. Чиста его сознания скрижаль, Достойна начертания скрижаль. Пусть учится у вас наследник мой Быть мудрым в управлении страной. Пусть так он будет вами обучен, Чтоб государство возвеличил он, Чтоб в начинаньях добрых был счастлив И к людям всем, к народу, справедлив, Чтоб завершил он замыслы отца, Утешил обездоленных сердца!» Услышал Арасту наказ царя И приступил, усердием горя, К наставничеству и своим огнем Зажег светильник в сердце молодом. Его учил он управлять собой, Справляться в жизни с трудностью любой. Глубокой любознательности пыл В душе измлада Искандар таил. Он сверстников своих опередил — Такой в нем был запас духовных сил. Наука Арасту не зря прошла И пышно в Искандаре расцвела, Покров с лица природы он сорвал, Строенья мира тайну ои узнал. Ключ знанья он у Эклидуса взял. Кругов планетных знаки прочитал. И стал он мудр и в помыслах велик, Вершины зданий разумом достиг. Расцвел и вырос — мощен и высок,— Принес плоды посаженный росток. Познал законы он небесных сфер, Лишь истина была ему пример. Не обольщался внешним видом он, Пытливой мыслью к сути обращен. И, возмужав душой, он был готов Писать на свитке мира и веков,

РАССКАЗ О ТОМ, КАК ОТЕЦ ИСКАНДАРА ПРОСИТ АРАСТУ НАПИСАТЬ ДЛЯ СЫНА КНИГУ ЗАВЕТОВ

Сын шаха, завершив ученья круг, Вооружился мощью всех наук. Но, вечными заботами горя, В те дни пришла в упадок мощь царя. Шестисторониий мир тщеты земной Всех дел и дум царя нарушил строй. Услышал он призывный барабан К отходу в даль потустороппих стран. Шах Фейлакус за Арасту послал, Приветствовал и мудрому сказал: «О верности и мудрости гора! Я чувствую, мне уходить пора. Во мне угасла сила бытия, Мне плоть не подчиняется моя. Явись ко мне с твоим учеником, Тебе не прекословящим ни в чём. Смерть подступает. Конь мой боевой На поле жизни пикнет головой…» Лишь Арасту об этом услыхал, Он с Искандаром пред царем предстал. И пали пред царем они, скорбя, И этим не унизили себя. Владыка Искандара увидал И, увидев, душой возликовал. Созвал он мудрецов своей земли. Когда же те с поклонами пришли, Велел, чтоб испытал ученый круг Наследника в познании наук. На все вопросы их ответил он, А круг ученых был им восхищен: «Шах! Все, что истиной озарено, Все твоему наследнику дано! Да, он всего достиг, чего хотел, Всей мудростью столетней овладел. Коль кладезь мудрости такой открыт, Невежество вселенной не грозит». Когда услышал это Фейлакус, Подвластным странам — будь то Рум иль Рус Он имя Искандара объявил, Венец и жезл царей ему вручил. Воздавши благодарность мудрецам, Мудрейшему сказал: «Возьми калам, Для сына книгу мудрости живой Пиши, учи, как управлять страной, Чтоб направляла все его дела, Царю путеводителем была. И что на месте лучше б он сидел, Чем приступать к свершенью черных дел». И внял наказу шаха Арасту, К каламу обратился и листу. За труд взялся он, именем творца Довел свой труд великий до конца. Он с книгою перед царем предстал, И сердцем Фейлакус возликовал. Живых письмен узор увидел он, Вздохнул — и погрузился к вечный сон. Застыла кровь его, затмился взор, Как кровью, горем обагрился двор. Власть — с подчиненьем, с милой жизнью — смерть Безжалостная чередует твердь. О смерть! Ты то в табут кладешь отца, Растерзывая сыновей сердца, То, саваном на сыне заменя Парчу и шелк, идешь, отца казня. Будь счастлив, смертный! С братом по крови И с другом лишь в согласии живи. О дальнем и о близком не жалей. Нет друга ближе совести твоей.

РАССКАЗ О ТОМ, КАК ИСКАНДАР БЛАГОДАРЯ СВОЕЙ СКРОМНОСТИ ВОЗВЫСИЛСЯ HАД ЛЮДЬМИ СВОЕГО ВРЕМЕНИ

Мудрец, кем был прославлен Рум и Рус, Повествовал, как умер Фейлакус, Как Искандар вступил на трон отца И светом жизни озарил сердца. И приближенным он сказал своим: «Вот о царе ушедшем мы скорбим! Поистине он нашим был отцом, А я, ваш брат, не выше вас ни в чем О первенстве средь вас не мыслю я. Пусть ваша воля будет и моя. И что вам в мире свет — мне тоже свет. И что для вас во вред — и мне во вред. И кто из вас хоть ногу занозит, Заноза эта грудь мою пронзит. Так изберите из среды своей Старейшего, всех лучше и мудрей. Чтоб он народом правил, как отец, Чтобы отмыл он ржавчину сердец, Чтоб он людей, средь бедственных дорог, От холода и зноя уберег, Чтоб добродетель в мире уберег, Примером чести поразил порок!» Когда же Искандар умолк, кругом Из всех грудей раздался клич, как гром: «Ты будешь нам главою и вождем! Ты выше всех нас сердцем и умом!» И вновь ему присягу принесли Богатыри и знатные земли. Шах Искандар ответил им тогда: «Владейте жизнью долгие года! Вы подняли меня, как солнце дня, Вы в пыль, как тень, не бросили меня. Клянусь по справедливому пути, По честному пути всю жизнь идти! Клянусь сердца печальных исцелить! Несчастных от несчастий защитить! Ведь если шах людей потопчет в прах, Душой он жалкий нищий, а не шах. Коль сердцем шах изменчив, что ни час, Какая польза от него для вас? Для блага подданных я жить клянусь! На страже прав народа быть клянусь!» И удивлялись все его словам. Да будет в них пример иным царям.

КНИГА МУДРОСТИ АРАСTУ

Историк мудрый, вечный правды друг, Взлелеявший прекрасный сад наук. О шахе Искандаре написал, О том, как он владыкой мира стал. О том, как врачевать недуг любой, Для нас писал он кистью золотой. Вкруг золотого слова и узор Из золота, чтоб утешался взор. Как золотая нить, несет строка Нанизанные мысли-жемчуга… От книги, им творимой, ни на час Не отрывал мудрец ума и глаз. Своих предтеч, познав их красоту, Благодарил вседневно Арасту. Но в книге той лучился каждый стих Любовью современников своих. Внемлите наставлениям того, Кого на труд подвигло божество: «О шах! Будь знаньем тайны одарен, Будь светом доброй воли озарен. Владык повелевающий язык Равно, как слух внимающий, велик. Учись разумно разуму внимать, А не гадать: принять иль не принять. Не лилией, а розой горд цветник, Хоть очень длинен лилии язык. Будь щедр и милосерд. Могучий свод Тебя отдарит от своих щедрот. Ведь если этот мир сравнить с горой, В нем эхо породит твой шаг любой. Как ни грохочет эхо громких дел, У эха и у слова есть предел. Посаженный росток тогда взойдет, Когда усерден добрый садовод. Коль подвигом снискал ты славы плод, Тебе он радость неба принесет. Ты никому Не можешь быть судьей. Пока к добру не обращен душой. И стать проводником не может тот, Кто сам не ведает, куда идет. Когда вода горька и солона — Не может жажду утолить она. Как можешь ты пороки истребить, Когда с себя порок не можешь смыть? Когда в грязи стираешь платье ты, Не жди от этой стирки чистоты. Твои слова прекрасны — от души… Поступки лучше были б хороши. Достоинству нас не научит тот, Кто недостойно сам себя ведет. А польза слов отца для сына где ж? Сам ест халву, а говорит: «Не ешь!» В тебе, как в тесте, пекарь твой смешал И добрых много и дурных начал. В победе зла — падение твое, В добре твоем — спасение твое. Не дай началам добрым пасть в борьбе, Ведь жребий той борьбы вручен тебе. Ум темный светом ясным озари, Неправды с сердца ржавчину сотри. В пути коварным мыслям не внимай И вьюк свой терпеливо подымай. Ведь иначе трудней и тяжелей Стать может ноша на спине твоей».

РАССКАЗ О ВЕРБЛЮДЕ И ЛИСЕ

Верблюд, от старости едва живой, Приплелся как-то раз на водопой. Над ним кружилось множество ворон, Глядя, что, мол, вот-вот подохнет он. Под шкурой дряхлой, на костях его Ни жира не осталось, ничего Иль мало так, что, не боясь волков, Бесстрашно пасся он среди холмов. Иссохли на спине его горбы, И плакал он под тяжестью судьбы. Однажды молвила ему лиса: «О ты, пустыни гордость и краса! Отрекшийся от роскоши земной. Довольный лишь колючкою одной, Ведь «кораблем пустынь» тебя зовет Арабский и египетский народ! Так что ж ты ходишь, тощий и больной, С облезлой и израненной спиной? Ты муравья не тронешь, знаю я, Кто ж раздавил тебя, как муравья?» Верблюд ей: «Слушай про мою беду: У изверга я в рабстве, как в аду. Мое горит и стонет существо, Лишь вспомню, ненавистного, его. Соль на горбах измученных моих Вывозит он из копей соляных. Страшнее муки нет, я говорю, Когда меня он тянет за ноздрю! А ноша так тяжка, что мочи нет, Она слону сломала бы хребет. Когда я, обессилев, упаду, Оп палкой бьет меня — и я опять иду. Невыносима, нестерпима боль, Когда мне в раны попадает соль. Когда ж реву я с горя, как труба, Ни бог меня не слышит, ни судьба. Лиса сказала: «О тебе скорбя, Найду я хитрый выход для тебя. Меж городом и копью соляной Поток, ты знаешь, льется водяной. Войдешь в поток — и сразу в воду ляг. Как соль растает у тебя в тюках, Ты из водьг тогда легко вставай И весело до города шагай!» Верблюд сказал: «Ну, друг, благодарю! Теперь-то я его перехитрю!» И в тот же день, тяжелый соляной Свой груз таща, он стал перед рекой. Но мысль его погонщик разгадал. И как же он беднягу наказал? Горбы его от соли облегчил И соль кошмой и шерстью заменил. Такой предвидеть гнусности не мог,— Вошел верблюд в поток и в воду лег. Но еле встал, не ждал такой беды,— Груз удесятерился от воды. Едва-едва он брел под зноем дня, Лисицу ненавистную кляня: «Кошма и шерсть — отягчены водой И тяжелее клади соляной. Пусть подлая советчица умрет И род ее проклятый пропадет! О, только бы мне дотащить кошму. Я голову до неба подыму!» * Вина мне, кравчий! Славы, красоты Лишь те достойны, чьи сердца чисты. Дай силу мне для покоренья львов И отведи от западни врагов. Приди, певец веселый! Чанг настрой И новую мне громко песню спой! Мой лев — в вине, на дне златой касы, Лев этот шкуру обдерет с лисы.