Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

ЮСУФ И 3УЛЕЙXА (Из поэмы)

ЗУЛЕЙXА ВИДИТ ЮСУФА ВО СНЕ В ТРЕТИЙ РАЗ И УЗНАЕТ О ЕГО МЕСТОПРЕБЫВАНИИ

Мир и вражда, отрава и лекарство,— Приди, любовь, приди, полна коварства! То превратишь безумца в мудреца, То превратишь разумного в глупца. Однажды ночью Зулейха больная, Свою тоску с безумьем разделяя, Пила из чаши горечи настой, Объятая болезненной мечтой. Безумная, откинув покрывало, В отчаянье к любимому взывала: «Скажи мне: кто ты? Как тебя зовут? Скажи мне: где найду я твой приют? Пусть я — рабыня для тебя, не боле, Пусть мной не дорожишь, лишенной воли, Так что же для рабыни — только плеть? Не можешь ты рабыню пожалеть? В страданье, в горе кто со мной сравнится? В моем позоре кто со мной сравнится? За эту страсть меня отвергла мать, Отец стыдится дочерью назвать. Покинули меня мои рабыни, И в одиночестве томлюсь я ныне. В былинке ты зажег огонь любви,— Уж лучше ты былинку раздави!» Так плакала пред призраком туманным, Покуда не заснула сном нежданным. Из чаши сна вкусили хмель глаза,— Явился он, судьбы ее гроза! Что мне сказать о нем? Как цвет весенний, Прекрасен был разбойник сновидений. Не выразить мне, как он был красив! За край одежды юношу схватив, Сказала: «Ты меня рассек на части, Грабитель, у меня ты отнял счастье. Кем создан ты, о чудо из чудес, Венец красы земной, красы небес? Мою тоску и скорбь развей беседой, Страны твоей названье мне поведай». Ответил: «Если так, то исцелись, Перед тобой — египетский азиз. Ценим и уважаем фараоном, Я стал его слугою приближенным». Царевне жизнь вернул его ответ. Скажи: мертвец родился вновь на свет!

ОТЕЦ ЗУЛЕЙХИ ПОСЫЛАЕТ СВАТА К ЕГИПЕТСКОМУ A3ИЗУ

На сердце Зулейхи — скорбей печать. Ей трудно плакать, трудно и молчать. Но путь к надежде должен быть упорным, Приходит светлый день вослед за черным. Увидев, как страдает дочь, отец Подумал: пусть отправится мудрец В Египет, где азиз, правитель царства, Для Зулейхи — отрада и лекарство. К азизу пусть придет, как к жениху,— С любимым сочетает Зулейху… Оп выбрал

мудреца из самых знатных, Сказал ему немало слов приятных, Велел пойти с дарами из казны, К правителю египетской страны: «Скажи азизу: «Ты даруешь милость, Ты, пред которым смена дней склонилась! Ты сыплешь милосердья жемчуга, Твоя дорога людям дорога. В созвездии, блистающем высоко, Есть у меня светило без порока. Так целомудренна моя луна, Что тень ее и солнцу не видна. Она блистает ярче всех жемчужин, Но блеск для глаз чужих не обнаружен. Чтоб стать невидимой для звездных глаз, Под полог прячется в полночный час. За пологом живет в уединенье, Но мир пред пологом ее — в смятенье. Безумствуют властители держав, Из-за нее тоску и боль узнав. Глядят на мир печально и угрюмо Владыка Шама и владыка Рума. Но жить она не хочет в тех местах: Египет да и только на устах! Ей ненавистен Рум с его мужами, Она не терпит всех, живущих в Шаме,— Египет навсегда ее пленил, И слезы у нее текут, как Нил. Откуда страсть к египетскому краю И кто внушил ей эту страсть, — не знаю. Иль прах ее замешан в той пыли? Иль список благ ее — из той земли? Коль ты сочтешь ее себя достойной, Пришлю красавицу в Египет знойный. Ей не окажешь, как жене, почет? Пусть, как служанка, дом твой подметет!» Азиз Египта от счастливой вести Как бы коснулся головой созвездий. «Кто я такой, — смиренно произнес,— Чтоб сеять семена подобных грез? Но если шах поднимет нас из праха, То к небу вознесусь по воле шаха. Я — жалкий сад, и вот, являя мощь, Пролился на меня весенний дождь: Пусть каждое заговорит растенье,— Смогу ли выразить благодаренье? Я в шахе вижу светлую судьбу, Что покровительствует мне, рабу. Почтительно, с покорностью великой Хотел бы я предстать перед владыкой. Но фараона мудрого наказ Я должен срочно выполнить сейчас. Я, подданный, царю служить обязан, Не то сурово буду я наказан. Пусть добрый шах простит меня, слугу: Иначе поступить я не могу. Но если хочет, — я, взыскуя чести, Отправлю паланкинов ровно двести, По тысяче рабынь и стройных слуг,— То сосны, что украсят райский луг! Отправлю я, как подобает это, Мужей державы и мужей совета,— Пусть, проявив заботы, в мой приют Ее с почетом, с лаской приведут». Такие выслушав соображенья, Посол склонился ниц из уваженья, Сказал: «Ты добротой весь мир потряс, Египта блеск умножил во сто раз! Мой шах, богатством, властью знаменитый, Не хочет от тебя ни слуг, ни свиты. Как ии считай, — все числа превзошло Его рабов, его рабынь число. Число его даров, роскошных, редких, Превысит и число листов на ветках. Он дочь свою к тебе отправит в дом,— Да станет яством на столе твоем!»

ЗУЛЕЙХА УБЕЖДАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО ЕГИПЕТСКИЙ АЗИЗ НЕ ТОТ, КОГО ОНА УВИДЕЛА ВО СНЕ

Сей небосвод, чье ремесло — фиглярство, Людей терзает с помощью коварства. Надежду нам подаст в тяжелый час, Потом в отчаянье повергнет нас. Желанный плод покажет издалёка, Чтоб этот плод потом сорвать жестоко… Ланиты Зулейхн огнем зажглись,— Узнала: скачет издали азиз. Сказала мамке, сидя в паланкине: «Не ты ли помогала мне в кручине? Так помоги мне на него взглянуть, Не то от страсти разорвется грудь. Когда живут в душе любовь и верность, Любовь пылает, обретя безмерность. Кто сильно жаждет, тот сгорит, когда Не выпьет, если рядом есть вода!» Увидев Зулейху в таком томленье, Найти решила мамка исцеленье, И щель, с ушко иглы величиной, Она прорезала в парче цветной. К той щелке Зулейха приникла глазом, — И застонала вдруг, теряя разум: «Случилось нечто странное со мной, Я смерть нашла под рухнувшей стеной! Не этот мне явился в сновиденье,— Я зря к нему стремилась в нетерпенье. Не этот отнял у меня покой, Не этот напоил меня тоской, Не он, моей мольбе внимая чутко, Доверясь мне, вернул мне свет рассудка Я вижу: счастья моего звезду Судьба низвергла в горе и беду. Увы, одни колючки в злое время Дало мне пальмы финиковой семя. О небо, милосердье мне яви И дверцу мне открой в приют любви! Меня отняв у друга дорогого, Не отдавай теперь во власть другого! Пусть не коснется кто-нибудь другой Моей рубашки дерзкою рукой. Дала я клятву, что всегда и всюду Свое сокровище беречь я буду. Погибнет пусть чудовище-дракон, Пусть не возьмет сокровище дракон!» Так проклинала свой удел жестокий, Из глаз лились кровавых слез потоки. Живая боль была в ее словах, Печали соль была в ее слезах. Но вдруг раздался глас необычайный — Заговорил с несчастной вестник тайный: «Не плачь, не плачь! Вершатся в смене дней Дела, что дела твоего трудней! Хотя другого ты ждала доселе, Ты без азиза не достигнешь цели. Благодаря ему в счастливый миг Увидишь ты возлюбленного лик! Пусть близость с ним тебя не беспокоит: Он твой замок заветный не откроет. Ключ у него — из воска: кто бы смог Ключом из воска сей открыть замок? Ведь если нет руки — рукав ничтожен: Рукав не вытащит кинжал из ножен!» От этой вести сделалась тиха Признательная богу Зулейха И, в ожиданье светлого удела, С надеждой на широкий путь глядела.

MАЛИК ВЫВОДИТ ЮСУФА НА БАЗАР, И ЗУЛЕЙХА ПОКУПАЕТ ЮСУФА

Какое счастье наступает вдруг, Когда встречает друга верный друг: Любви повсюду вспыхивают свечи, Разлуку побеждает солнце встречи! Юсуф поверг в смятенье весь базар, К нему приценивались млад и стар, Приценивались знатный и богатый, Меж тем во все концы кричал глашатай: «Кто купит несравненного раба? Он светел, как счастливая судьба! Он сыплет нам рубины красноречья, Прекрасны руки, плечи и предплечья. Его уста — рассветная заря, Они гласят, лишь правду говоря. Он полон благородства и величья, В его реченьях лет косноязычья!» Тут некто взоры всей толпы привлек: Свой золотой он поднял кошелек. Ценитель некий стоимость набавил: На вес Юсуфа мускус предоставил. Тут предложил сокровище камней На вес Юсуфа новый богатей. Один богач другому шел на смену, Они все время прибавляли цену. Ио Зулейха всем нанесла удар, Когда прослышала про тот базар: Так сильно поразились египтяне, Что языки прилипли к их гортани! Сказала: «Благомыслящий азиз! Ступай к Малику и с рабом вернись». Тот возразил: «Но все мои именья, И золото, и мускус, и каменья Не стоит половины той цены! Нам не купить Юсуфа: мы бедны». Был у красавицы ларец старинный. Как сонмы звезд, сверкали в нем рубины. Была любой жемчужины цена Всей подати египетской равна. «Возьми, — сказала. — Он, как свет, мне нужен. Купи его — и не жалей жемчужин».

ЗУЛЕЙXА ДОМОГАЕТСЯ ВСТРЕЧИ С ЮСУФОM, HO TOТ ЕЙ В ЭТОМ ОТКАЗЫВАЕТ

То сердце, что изранено любовью, Глазам приказывает плакать кровью, Но лишь глазам предстанет нежный друг — Ликует сердце, светел мир вокруг. Однако тут же в сердце — снова мука: Опять, опять страшит его разлука! Для страждущих — награды нет в любви, Для жаждущих — отрады нет в любви. Ее начало — скорбь сердец, и только, Конец — погибельный конец, и только! А если скорбь — вначале, смерть — потом, То как же счастье мы в любви найдем? Ты видишь, каково любви начало? Пока Юсуфа Зулейха не знала, Она мечтала сладостно о нем И тешилась мечтой и чудным сном. Увидела того, кого искала, Но этого ей оказалось мало: Теперь хотелось ей к нему прильнуть, Обнять его, упасть к нему на грудь, Теперь ждала, пылая и тоскуя, Его рубинового поцелуя. Она дрожала, на него взглянув, Но под ноги себе смотрел Юсуф. Безумствовала страсть ее немая,— Юсуф молчал, ее не понимая. Ее сжигала тайная гроза,— Он отводил от Зулейхи глаза. В ее глаза, где страсть царила властно, Юсуф не мог смотреть, страшась соблазна. Влюбленный пусть преодолеет страх,— Любимой лик найдет в ee глазах! А Зулейха была в изнеможенье, Не в силах вытерпеть пренебреженье. Убила осень юную весну И розы щек одела в желтизну. Увы, под бременем скорбен страдая, Свой стан согнула пальма молодая. Где свежесть губ, где блеск ее лица, Который щедро озарял сердца! Она причесываться забывала, Зато в смятенье кудри вырывала. Пред ней, согбенной, зеркалу взамен, Блистали зеркала ее колен. Кровь из очей струилась непрестанно, И слезы заменили ей румяна. Страдая от незримого огня, Заплакала, во всем себя виня: «Влюбилась ты, — позор подобной твари! — В раба, который куплен на базаре! Властительницей быть — твоя судьба, Зачем ты любишь своего раба? Ищи любимых во дворцах: царица Имеет право лишь в царя влюбиться! Но только странно то в твоем рабе, Что вовсе не стремится он к тебе. До жен Египта слух дойдет об этом,— И станешь ты насмешек их предметом». Так спорила с собою день-деньской, Но в доме сердца жил жилец такой, Что с помощью рассудка или чуда Нельзя было его прогнать оттуда.

ХУДОЖНИК ВОЗДВИГАЕТ ДВОРЕЦ С ИЗОБРАЖЕНИЯМИ ЮСУФА И ЗУЛЕЙХИ

Строители дворца передают: Когда взялась кормилица за труд, Она к себе потребовала властно Художника, чье мастерство прекрасно. Он все основы зодчества постиг, Он вещих звезд пророчества постиг. Лишь в руки брал резец художник гордый И глиной становился камень твердый. Когда он зданья образ рисовал, Он тысячу рисунков создавал, Его перо писало, жизнь рождая, Как бы живой водою обладая. Когда б на камне птицу вывел он, Взлетел бы камень, славой окрылен… Воздвигнутый руками золотыми, Дворец блистал стенами золотыми. Слились в одно семь залов, и сверкал Престолом бесподобным каждый зал, Особым камнем каждый облицован, Особым цветом каждый разрисован, А зал седьмой, как небосвод седьмой, Гордился девственною белизной. На сорока столбах — изображенья Зверей и птиц, исполненных движенья. Искуснейший художник светлый зал Портретами влюбленных расписал. Юсуф н Зулейха сидели рядом, Обняв друг друга и лаская взглядом. На той стене — уста у них слились, На этой — руки пх переплелись. Взглянул, узрел бы двух влюбленных счастье, И сам бы задохнулся ты от страсти! Как свод небесный, был дворец высок, Сиял луной и солнцем потолок. Сказал бы ты, взглянув на эти стены: Цветник благоухает несравненный! Напоминала роспись о весне, Переливались розы на стене, Склонялись розы в том саду друг к другу, Казалось: милый обнимал подругу. Казалось: то блаженства дивный сад, На ложе

сладострастья розы спят. Короче: был чертог подобен чуду, В нем образы влюбленных жили всюду. Куда б ни бросил взоры ты свои, Ты видел только образы любви.

ЗУЛЕЙХА ПРИГЛАШАЕТ ЮСУФА ВО ДВОРЕЦ

Когда возвел дворец художник строгий, Царевна стала украшать чертоги. Китайскою парчой устлала пол, Расставила и стулья и престол, Повесила светильники, и в блеске Соперничали пышные подвески. Ковры она развесила, вздохнув: Все было здесь — отсутствовал Юсуф! Вот правда: без любимого страдая, С презреньем смотришь ты на кущи рая Решила так: Юсуфа позовет, Окажет уваженье и почет. В покое светлом с ним уединится, Чтобы его красою насладиться, Чтобы познал блаженство и Юсуф, К ее устам живительным прильнув. Юсуфа позвала, сказав: «Любимый, Меня огонь сжигает негасимый. Кипит любовной смутою душа, Горит сухою рутою душа!» Она стояла перед ним, рыдая, Чтобы луна явилась молодая, С вершины счастья возвестив: «Живи, Развеселись на празднике любви!» Не знал Юсуф, что во дворце таилось, Лишь тонко по цветам вода струилась. Взяла Юсуфа за руку: «О ты, Светильник зрячих, солнце чистоты! Как ты красив, пленителен и строен! Ты всех даров и милостей достоин. Ты честно служишь мне, — тобой дышу И гордо цепи верности ношу. Приди и властвуй надо мной по праву, Приди, тебе хочу пропеть я славу!» Сказав свою чарующую речь, Решила в первый зал его увлечь. Вошел он, — обольстительная пери За ним закрыла золотые двери. Была не в силах Зулейха молчать, С горящих уст она сняла печать: «Моей души мечта и наслажденье, Ты — цель моя, и свет, и сновиденье. Вот счастье: предо мною ты стоишь. Вот горе: на меня ты не глядишь. Ну, повернись ко мне, мой друг суровый, Одно скажи мне ласковое слово!» Юсуф сказал, поникнув головой: «Как я, рабы все шахи пред тобой! Я скован болью. Сердце мне обрадуй, Пускай свобода будет мне наградой. Я твой слуга. Не подобает мне С тобою вместе быть наедине. Я — хлопок, ты — пожара полыханье, Ты — грозный вихрь, я — мускуса дыханье. Что хлопок перед силой огневой? Что мускус перед бурей грозовой?» Она, решив: болтает он впустую, Ввела Юсуфа в комнату другую. Закрыла снова двери на замок. Вздохнул Юсуф: удел его жесток! И снова Зулейха ему сказала, Снимая с давней тайны покрывало: «У ног твоих лежу в тоске немой, Доколе мне страдать, упрямец мой? Ждала я: покорясь моим приказам, Ты сердце исцелишь мое и разум. Но мне во всем противоречишь ты, Меня покорностью не лечишь ты!» Сказал Юсуф: «С грехом не надо знаться. Грешить — не означает подчиняться». Настаивая каждый на своем, Они вступили в третий зал вдвоем. И Зулейха закрыла двери снова, Вновь полилось чарующее слово. С волнением невольник ей внимал. Она вела его из зала в зал, И в каждом речь другую заводила, И в каждом довод новый приводила. Не помогли шесть залов до поры, Но кости сохраняла для игры. И в зал седьмой ввела его поспешно, Надеясь, что мечта блеснет утешно… Не бойся безнадежности примет, Живя во тьме, надейся: будет свет. Пусть через сто дверей не входит счастье, Сомненьем сердце не терзай на части, В сто первую стучись упорно дверь, Твоя мечта исполнится, поверь!

ЗУЛЕЙХА ПРИВОДИТ ЮСУФА В СЕДЬМОЙ ЗАЛ

В чертоге тайны, из-за покрывала, Повел мудрец таких речей начало: Когда они вступили в зал седьмой, Красавица воскликнула с мольбой: «Войди в мои глаза, о друг бесценный, Вступи ты в этот храм благословенный!» Воскликнула: «Мой лик светлее дня, Взгляни же с милосердьем на меня. Доколе будешь ты жесток, доколе Меня заставишь ты страдать от боли?» Так расписав мучения свои, Юсуфу говорила о любви, Но тот стоял, очей не поднимая: Его любовь страшила роковая. Оп голову склонил, взглянул на пол,— Свое изображенье там нашел. Взглянул на ложе, на покров атласный, Она и он объяты негой страстной. Он отвернулся, он решил, что впредь Не будет в эту сторону смотреть, Но всюду, всюду взор его невинный Одни н те же находил картины. Он для молитвы очи поднял ввысь,— На потолке она и он слились. В нем вспыхнул жар, и взоры огневые На Зулейху он обратил впервые. Тогда надежды луч в нее проник: Ей солнца улыбнется дивный лик! Стенать и плакать начала сначала, Потоки слез кровавых источала: «Своей любовью, своенравный друг, Молю я, исцели ты мой недуг. Я пить хочу, а ты — вода живая, Бессмертье — ты, но посмотри: мертва Я без тебя — как тело без души, Я жажду: напоить меня спеши. Моей тоски займись ты врачеваньем, Стань сада моего благоуханьем!» Сказал Юсуф: «Красе твоей хвала! Всех пери ты красою превзошла, Но зеркало души моей до срока Не разбивай, не мучь меня жестоко». Сказал: «Два властелина мне страшны: Бог и азиз египетской страны. Придет к азизу слух об этой страсти,— Он на меня обрушит все напасти». Сказала: «Не тревожься, мой кумир. Устрою в честь азиза пышный пир. Я кубок поднесу — он пьяным станет, До воскресенья мертвых не воспрянет. Есть у меня несметное добро: Каменья, золото и серебро. Я искуплю свой грех, раздам их нищим, Нас бог простит, и счастье мы отыщем». «Я не из тех, — Юсуф сказал в ответ,— Кто ищет счастья ближнему во вред». Сказала: «Ты противишься сближенью. Чтоб стала я для стрел тоски мишенью. Хитришь, лукавишь, хочешь ты уйти, А ложь у прямодушных не в чести. Клянусь, кривым путем идти не стану, Я не склонюсь к лукавству и обману. Смотри: горю я, как тростник сухой, А ты смеешься над моей тоской. Смотри: грозит бедою это пламя,— Приди, залей водою это пламя!» Она рыдала, руки протянув, По-прежнему упорствовал Юсуф. Воскликнула тогда: «О многословный Упрямец, в горести моей виновный! Я вижу, речь твоя — пустой ответ, В таких речах нужды и смысла нет. Когда мою ты шею не обнимешь,— Себе на шею кровь мою ты примешь. Возьму кинжал я — лилии цветок,— И кровью обагрю я свой чертог. С душой своей разъединю я тело, Медлительность твоя мне надоела. Когда азизу принесут слова, Что я лежу у ног твоих мертва, В его горячем сердце вспыхнет злоба, Тебя убьет он, мы погибнем оба. Мы заключим в могиле наш союз, И наконец-то я с тобой сольюсь!» Достала Зулейха, раскинув ложе, Кинжал, на ивовый листок похожий. Сжигала душу страстную гроза, Алкало тело, и в слезах — глаза. Вскочил Юсуф, увидев слезы страсти, И руку обхватил ей, как запястье. «О Зулейха! — воскликнул, — не спеши, Исполню я мечту твоей души! Ты страждешь, но страданья удалю я, Ты жаждешь — встречей жажду утолю я». Красавица, владычица сердец, Услышав речь такую наконец, Подумала, что пробило сближенье, Что ей принес любимый утешенье. Тогда кинжал отбросила она, К другим прибегла способам луна: В его уста впилась она с весельем И шею обхватила ожерельем. Душа, где страсти не было границ, Мишенью стала для его ресниц. Она его жемчужины хотела И превратила в раковину тело, Но в ту мишень Юсуф не стал стрелять, Он раковины не сломал печать, Не просверлил жемчужину алмазом: Его удерживали честь и разум. Стрелою ринулся к дверям Юсуф, Он убежал, все двери распахнув. Она — за ним, терзаясь от потери, Его настигла у последней двери, Схватила за рубашку, вся в огне,— Разорвалась рубашка на спине. Но вырвался красавец с болью тяжкой, Он розой был с разорванной рубашкой. Она, одежды разорвав свои, Как тень упала наземь в забытьи.

ЮСУФА ОТПРАВЛЯЮТ В ТЮРЬМУ

Пером начертан облик сказки ясной: Когда он вырвался из рук несчастной, Ее супруга он увидел вдруг: Азиз пришел в сопровожденье слуг. Заметил сразу юноши волненье, Хотел его услышать объясненье. Страдалец начал вежливую речь, Не жалуясь, чтоб тайну уберечь. Он ласково был выслушан владыкой, И тот повел Юсуфа к луноликой. Очнувшись и увидев их вдвоем, Решив: Юсуф поведал обо всем, Сказала Зулейха: «Властитель правый, Опора справедливости и славы! Какой достоин кары тот злодей, Который оскорбил твоих друзей?» Азиз — в ответ: «Скажи, краса вселенной, Кто сей злодей, преступный и презренный?» А Зулейха: «Вот этот раб, еврей, Что всем обязан милости твоей. Спала я в тишине уединенья, И не было в душе моей смятенья. А он, как вор, приблизился ко мне, Охотясь на египетском гумне. Пока я сплю, задумал он, бесчестный, Войти в мой сад и плод сорвать прелестный. Лишь руку протянул ко мне, глупец, Чтобы открыть желания ларец, Проснулась я, увидела я вора, Он задрожал от страха и позора. Из дома побежал, гоним стыдом,— Навеки он покинул счастья дом. Я побежала, гневом пламенея, Ему вослед, я догнала злодея, Схватила за рубашку и кусок Оторвала, как розы лепесток. Достойно недостойного карая, Скажи, что ждет его тюрьма сырая!» Был вне себя азиз от этих слов. Сказал Юсуфу, гневен и суров; «Твоя душа бесчестьем осквернилась. Ты видел от меня добро и милость, Но ты ответил злом, добро забыл, Съев соль мою, солонку ты разбил». Был страшен гнев азиза, грозен голос. Юсуф дрожал, сгибаясь, точно волос…

ФАРАОН ТРЕБУЕТ К СЕБЕ ЮСУФА, ЧТОБЫ ТОТ РАСТОЛКОВАЛ ЕГО СОН. ЮСУФ ПРОСИТ ПРАВОСУДИЯ

Юсуф от ожидания устал, Надеяться на счастье перестал. Однажды, в час ночной, в виденье сонном, Предстало семь коров пред фараоном, И были все упитанны, жирны,— Казались украшением страны! Затем во сне он семь других увидел,— Семь изможденных и худых увидел. Они, напав на жирных семерых, Как луговую травку, съели их. Затем, с отрадой взор на поле бросив, Увидел царь цветущих семь колосьев. Напали на цветущих семь сухих. Смешались с ними и пожрали их. Царь вопросил мудрейших, встав с постели, Об этом сне, о непонятном деле. «Сей странный сон, — услышал он в ответ, — Пустая выдумка, нелепость, бред. Его растолковать не в силах разум, Его из сердца вычеркни ты разом». Но юный муж, Юсуфа прежний друг, Об узнике несчастном вспомнил вдруг: «Сидит в темнице юноша чудесный. Ему законы разума известны. Оп вдохновенно объясняет сны,— Он жемчуг достает из глубины. Позволь, о царь, с ним поделиться тайной, Он растолкует сон необычайный». К Юсуфу юный муж пошел в тюрьму, Поведал сон властителя ему. Сказал Юсуф: «Колосья и коровы — Суть годы, то хороший, то суровый. Колосья тучные и жирный скот Египту предвещают добрый год, А тощий скот и хлебный злак бесплодный Египту предвещают год голодный. Иди и расскажи, что фараон Увидел не простой, а вещий coн. Семь лет пройдут, дождем страну лаская И радуя обильем урожая, А за годами добрыми вослед Наступят семь иных, голодных лет. Начнутся муки тяжкие народа Из-за бескормицы и недорода. Дождем не разразится небосвод, А на земле травинка не взойдет. Богач забудет о хорошей пище, Погибнут с голоду бедняк и нищий. За корку хлеба, как за благодать, Все будут рады жизнь свою отдать». Такой ответ вельможа юнолицый Принес царю Египта из темницы. Сверкала речь Юсуфа так светло, Что сердце фараона расцвело. Сказал: «Иди и приведи провидца, Беседой с ним хочу я насладиться».