Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

САЛАМАН И АБСАЛЬ УПЛЫВАЮТ В МОРЕ, ПРИСТАЮТ К ЦВЕТУЩЕМУ ОСТРОВУ, ОБРЕТАЮТ ПОКОЙ И ПОСЕЛЯЮТСЯ НА НЕМ

Дней за семь Саламан свою Абсаль Увлек в недосягаемую даль. Забыв упреки, родичей и горе, Через неделю он увидел море. Стал Саламан за морем наблюдать, Стал кораблей попутных поджидать. И челн нашел, прекрасно оснащенный, Как полумесяц, в заводи зеленой. Вот вынес челн на шумную волну Влюбленных, словно солнце и луну. Как лебедь, над пучиною соленой Челн полетел, ветрилом окрыленный. Дней тридцать — качка, ветра гул да плеск. От качки угасал их цвет и блеск. И наконец в бушующем просторе Возник пред ними остров среди моря, Как сад Ирема в давние года, Перенесенный волшебством сюда. Как сад Эдема, вся в росе блестящей, Лесная там благоухала чаща. И Саламан сказал: «Здесь будем жить. Чего еще, искать, куда нам плыть?» Они от всяких страхов отрешились И в том лесу прекрасном поселились, Жасмин

и роза, радостью дыша,— Единые, как тело и душа. Она всегда с любимым, он — с любимой В покое, без помехи нетерпимой. Здесь лицемер не обличает их, Загробной карой не стращает их. Не жалит роза — нежности награда, Дракона нет у найденного клада. Нет им запрета на лугу лежать, В потоке чистом жажду утолять. И радоваться, соловью внимая И сладкозвучной речи попугая. Им на прогулке спутник — то павлин, То куропатка золотых долин. Как в мареве счастливого похмелья, Они там жили, полные веселья, Не мучимы упреками, одни, И ночи проводя в любви, и дни. К влюбленной милой тянется влюбленный, И для слиянья — никакой препоны.

ШАХ УЗНАЕТ ОБ ОТЪЕЗДЕ САЛАМАНА И, НЕ ИМЕЯ СВЕДЕНИЙ О НЕМ, ПОЛЬЗУЕТСЯ ЗЕРКАЛОМ, В КОТОРОМ ВИДЕН ВЕСЬ МИР, И УЗНАЕТ О СОСТОЯНИИ САЛАМАНА

Узнал в Юнане старый властелин, Что вдруг исчез его любимый сын. В отчаянье он слезы лил, как воду, С мольбами обращался к небосводу, Вел розыски сыновнего пути, Но ни следа нигде не мог найти. Владел он неким зеркалом чудесным, Все отражавшим в мире поднебесном. Взглянул он в это зеркало — и вот Увидел остров средь пустынных вод, На острове зеленая чащоба, И беглецы в ней — невредимы оба… Когда он там увидел их вдвоем, К обоим милость пробудилась в нем. Решил: он жив, — зачем его жестоко Терзать словами тщетного упрека! А чтобы сын ни в чем нужды не знал, Корабль ему с припасами послал.

ШАХ ОГОРЧАЕТСЯ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬЮ ПРИВЯЗАННОСТИ САЛАМАНА К АБСАЛЬ И СИЛОЙ МЫСЛИ УДЕРЖИВАЕТ САЛАМАНА ОТ НАСЛАЖДЕНИЙ С НЕЙ

Но с горечью увидел шах Юнана, Что нет конца пристрастью Саламана; Что жизнь идет, наследник же его О царстве знать не хочет ничего. Об этом мысля, шах сгорал от горя… Через пустыни и просторы моря Оп мысль на Саламана устремил И мыслью сил мужских его лишил. К любимой сын не уставал стремиться, И вдруг он с ней не смог соединиться. Его, как прежде, жар любовный влек, Но с ней, как прежде, слиться он не мог. Сгорать от жажды над струей потока — Нет кары в мире более жестокой. И понял он: отец, один и стар, Его вернуться нудит силой чар. И воротился он к отцу в смятенье, Раскаяния полн, прося прощенья…

САЛАМАН ПРИБЫВАЕТ К ПАДИШАХУ, И ШАХ ВЫРАЖАЕТ ЕМУ СВОЮ ЛЮБОВЬ

Увидел старый шах сыновний лик И с поцелуями к нему приник. И, положив ему на плечи руки, Он любовался им после разлуки. И говорил: «Зрачок глядящий мой, Ты мне как соль на скатерти земной. Рожден ты для того, чтоб царством править, Чтоб наш венец и трон в веках прославить. Ты не гнушайся царского венца. Венец державный — не для подлеца. Срок близится, венец принять ты должен, Кормило власти в руки взять ты должен. Так отвратись от гибельной любви, Для высшей в мире доблести живи. О судьбах царства думай, о короне. Страсть низменную смой, как хну, с ладони».

САЛАМАН ВПАДАЕТ В ПЕЧАЛЬ ОТ УПРЕКОВ ОТЦА, УХОДИТ В ПУСТЫНЮ, РАЗЖИГАЕТ ОГОНЬ И ВХОДИТ В НЕГО ВМЕСТЕ С АБСАЛЬ, НО АБСАЛЬ СГОРАЕТ, А ОН ОСТАЕТСЯ НЕВРЕДИМЫМ

Кто в мире униженней, чем влюбленный? Где есть удел, столь горько затрудненный? Ему доброжелательства совет — Как злого издевательства навет. Так Саламан утратил свет надежды И разорвал спокойствия одежды. Мир для него навеки помрачнел, И он уничтоженья захотел. Пусть лучше корень жизни уничтожит Тот, кто достойно больше жить не может. И он с Абсаль — любимою своей — За смертью удалился в даль степей. Вязанками кустарник нарубил он, Вязанки те в большой костер сложил он. И поднялся костер, как холм, высок; Огонь он высек и костер поджег. Простер ей руку, как жених невесте, И на костер взошел он с нею вместе. Шах устремлял свой взгляд в степную даль, Он думал истребить одну Абсаль. Луч мыслей направляя неустанно, Он сжег ее, оставил Саламана. От примеси нечистого всего, Как золото, очистил он его.

САЛАМАН ОСТАЕТСЯ БЕЗ АБСАЛЬ И СКОРБИТ В РАЗЛУКЕ С НЕЙ

В житейской суете неистребимой Кто чужд всего? — Влюбленный без любимой. Пусть он стрелою будет поражен, Глубокой раны не заметит он,— Пусть даже в грудь ему кинжал вонзится, Другой кинжал в затылок устремится. Хоть друг в несчастье пощадит его, Соперник камнем поразит его, А если камень пролетит далеко, Он будет жертвой черствого упрека. А если он упреков избежит, Его мечом разлука поразит… Они на гору огненную смело Взошли. В огне одна Абсаль сгорела. Был силой мысли Саламан спасен. Как тело без души,

остался он. Моля об избавлении, со стоном Он пал в слезах пред грозным небосклоном. Так причитал он, что рассвет рыдал И, сострадая, ворот разорвал, Сочувствуя, над ним слезами капал. А Саламан лицо себе царапал, Бил камнем в грудь себя он все больней, Как в пробный камень верности своей. Не в силах милую обнять руками, Он руки истерзал себе зубами. Он взгляды ночью в угол обращал, В тени Абсаль свою воображал. «О, подойди, вернись ко мне, взываю! Взгляни — я умираю, я сгораю! Одна ты в жизни жизнью мне была, Одна ты свет глазам моим дала. Я, привлечен твоею красотою, Жил на путях свидания с тобою. Мы были оба счастливы всегда. Доселе не касалась нас беда. О, как мы сладостно соединились, Когда от всех навеки отрешились! Друг другу тайны тайн шептали мы, В объятьях сладко засыпали мы. Как дико пламя ярое взвивалось… О, пусть бы я сгорел, а ты осталась! Но вот сгорела ты, мне — пеплом стыть. И нет исхода. И зачем мне жить?! О, если б я тогда погиб с тобою, Мы шли бы вместе тайною тропою… Там — за пределами небытия — Блаженство вечное вкусил бы я».

ШАХ УЗНАЕТ О СОСТОЯНИИ САЛАМАНА, НО ОКАЗЫВАЕТСЯ БЕССИЛЬНЫМ ПОМОЧЬ ЕМУ И СОВЕТУЕТСЯ ОБ ЭТОМ С МУДРЕЦОМ

Когда проведал царь, что Саламан И день и ночь тоскою обуян, Душа его — подобие металла — В горниле горя расплавляться стала. Изнемогало шаха существо, От муки разрывалась грудь его. И обратился он к совету пира: «О кааба надежд и страха мира, Я властью мысли сжечь Абсаль сумел, А Саламан — в тоске по ней — сгорел. Нет для Абсаль из пепла возвращенья, Нет сердцу Саламана исцеленья. Все высказал я. Сам теперь гляди, Сам средство для спасения найди». «Ты, вижу, мыслью тверд и духом светел, Когда пришел ко мне, — мудрец ответил.— И если верит мне наследник твой И не нарушит договор со мной, Моею волею Абсаль живая К нему вернется, горе исцеляя. Здесь несколько она пробудет дней. Как прежде, он опять сольется с ней». Услышав речи мудреца, с волненьем Стал Саламан внимать его веленьям.

САЛАМАН ПОВИНУЕТСЯ МУДРЕЦУ, МУДРЕЦ НАХОДИТ СРЕДСТВО ИСЦЕЛЕНИЯ ЕГО ОТ СКОРБИ

Мудрец его покорством тронут был И мощь чудесных чар своих явил. Когда Абсаль бедняге вспоминалась И сердце в нем от муки разрывалось, Мудрец об этом сразу узнавал — Абсаль прекрасной образ создавал Из воздуха перед его глазами, Руками ощутимый и устами. Когда ж царевич погружался в сон, Тот образ таял… истреблялся он. Мудрец же, в высоту подъемля взоры, Вел о Зухре прекрасной разговоры. «Зухра, — он говорил, — в небесной мгле Прекрасней всех красавиц на земле. За красоту была она когда-то На небеса взята лучом заката. Так чанг ее звучит, что небосвод, Всем хором звезд кружась, ей в лад поет». От речи той волшебной и неясной Стал влечься Саламан к Зухре прекрасной. Рассказывал мудрец… и каждый раз Сильней влиял на юношу рассказ. Когда мудрец в нем обнаружил это, Стал колдовать он над Зухрой-планетой. С небес Зухра, как женщина, сошла И сердце Саламана заняла. Абсаль из сердца Саламана скрылась, Любовь к одной Зухре в нем укрепилась.

ПАДИШАХ ПРИВОДИТ ПОДЧИНЕННЫХ К ПРИСЯГЕ САЛAMАНУ И ПЕРЕДАЕТ ЕМУ ПРЕСТОЛ И ЦАРСТВО

От скорби наконец освободился Шах Саламан и духом обновился… Достоин стал занять престол отца, Достоин стал он перстня и венца. И старый шах созвал царей вселенной — Людей породы алчной и надменной. И он для них такой устроил пир, Какого сто веков не видел мир. Царей, вояк, исполненных отваги, Он всех привел к незыблемой присяге Наследнику и сыну своему. Мир положил он под ноги ему, Семь поясов вручил земли великой, Всем странам объявил его владыкой.

В ИЗЪЯСНЕНИЕ ТОГО, ЧТО ЯВЛЯЕТСЯ СУТЬЮ РАССКАЗАННОГО

Сперва творец созвездий и планет Вселенной Перворазум дал, как свет. Свет Перворазум да повелевает, Да всяк его веленья исполняет. Приявшего сияющий венец Познанья тайны мы зовем — мудрец. По воле Перворазума туманно Взошло над миром солнце Саламана. Кто ж милая Абсаль? — Любовь и страсть, К ее устам зовущая припасть. Абсаль — пучина, где они проплыли, Где мир в волненье бурном находили. То море — темных вожделений зыбь, То море — томных наслаждений зыбь. В чем суть стремленья Саламаиа к шаху И припаданья головою к праху? Все это к Перворазуму возврат Светильника, что мраком был объят. Что есть костер, что есть самосожженье, Нам данной богом плоти истребленье? То знак нам: все сгорит и все пройдет, Но дух воспрянет, пепел отряхнет. Зухра — души высокой совершенство, В слиянье с нею — высшее блаженство. Вселенной, мудрый, овладеешь ты В сиянье этой вечной красоты! Я кратко говорил об этих тайнах В рассказе о делах необычайных. А прав иль нет я был в моих речах,— Лишь всемогущий ведает аллах.