Ищите ветра в поле
Шрифт:
Смех его был грустен, и понятно было, что не о коростеле у него думы, а о себе, о своей жизни, измученной болью, переживанием за эту женщину, которая уже накидывала шлею на выведенную из конюшни лошадь.
5
К вечеру следующего дня они были в Рыбинске, в уездной милиции. Они сидели в маленькой комнате рядом с дежуркой и ждали телефонного разговора с губрозыском, с Яровым. В приоткрытую дверь была видна дежурка, задержанные за барьером, посетители с заявлениями. Крутилась наподобие мельничного жернова жизнь вечернего города, а здесь, в этой дежурке, — как отсев от этого помола. Два парня в светлых летних пиджаках: не поделили игральные карты в клубе «Лото». Разодрались прямо за столиком — и вот, вместо выигрыша «котла», барьер и лицо дежурного милиционера-старичка, медлительного и аккуратно выписывающего буквы в протоколе. Вот из
— Он ведь крепенький был с детства, Ванюшка-то. Такой крепенький и на вот тебе...
Как будто нож делает выбор между слабеньким и крепеньким. Лицо старика блестело от слез, и он пихал гостям стаканы с самогоном и все просил умоляюще:
— Чтоб не забывался Ванюшка-то мой... Чтоб не забывался...
И было невыносимо тяжело смотреть в глаза старика. Ведь их вина тоже в этой трагедии: и Васи, и Македона, и его, Пахомова. С двадцать третьего года ходят за Коромысловым.
Коромыслов, Коромыслов...
Костя прикрыл глаза, как тогда, в кабинете у себя в губрозыске, и снова встало в памяти рыжеватое лицо, рыжевато-светлые усы, крапинки светлые на полных крепких щеках и крепкая шея, голое по пояс тело, грудь крючника — вот здесь, на рыбинских пристанях, на перевалке грузов со всей Волги. Ушел он тогда, в двадцать втором, по амнистии, просто чтобы мстить. Ах ты, комендант того лагеря, хваливший Коромыслова за усердие на субботнике в романовской тюрьме. Мол, лояльный Советской власти, мол, одумавшийся. Нет, он вваливал тогда на субботнике, чтобы раньше получить свободу, чтобы там, на свободе, мстить Советской власти за свой дом, пожженный своей рукой, за угнанных военной комиссией лошадей. И он убил землемера Демина. Он самый. Но с подсказки. С чьей только? Того костлявого Сыромятова? Монетка в воске... следы у Ферапонтова займища. Замешательство батрака... Что-то есть, что-то есть... Ушел Коромыслов. Где-то здесь он, в Рыбинске. Здесь и его подручные. В одной из риг под городом вчера ночевали с бездомными двое, похожие по приметам на Глушню и Новожилова. Успели скрыться незадолго до того, как рига попала под облаву Бажанова и волостных милиционеров. Успели, и, значит, они в городе. И Коромыслов. Где он? В клубе «Лото», может, сидит и закрывает цифры? Может быть, уже сейчас он выиграл «котел» и кладет деньги в карман на зависть соперникам по «котловой лихорадке». Или же в кино? А то там, на пристани, в шалашах, рядом с грузчиками, пьет вино и поет тягучие и длинные, как волны реки, песни крючников? Где он? У портного его не было. Даже не заглядывал. А в прошлые года бывал. Трясущийся старик в доме Кашиной, бывшей пароходной владелицы, на заднем дворе. С меркой на плече, в шлепанцах. Трясущиеся руки, трясущиеся губы. А Коромыслова не было у него. Где он? У Ульки, любовницы Новожилова? Пошел туда Бажанов. Выяснит тоже, был или не был кто у нее. Или же в притоне каком? Только здесь он, в городе, где-то в этих домах — деревянных ли, каменных, тяжелых и мрачных, во дворах ли за высокими заборами, за церковными ли стенами. Или на гонках леса на реке? Или в кустах за площадью, где устроены балаганы для начинающейся ярмарки? Он должен встретиться в городе с Сахарком. Не выдал до конца Сахарок Фоку, оставил утешение, мол, не выдал, вот я какой. Сейчас он в камере городского допра и спокойно спит уже, наверное, на нарах рядом с другими задержанными. Спокоен — дал признание для суда. Чего еще. А готовились встретиться. Балаганы. Качели. Карусели. Бандит на каруселях...
Костя потряс головой очумело, прогоняя видение рыжего лица на игрушечном верблюде, крутящегося весело круга посреди площади. Прислушался к голосам в дежурке. Наставительно говорил старичок-дежурный:
— К светлой жизни идем, а вы, гражданин, в грязи, в пьяном виде, с некрасивой руганью. Стыдно.
Бормотал кто-то за барьером:
— Нет и не будет светлой жизни. И светлых людей нет и не будет. Все люди в червях пороков...
— Потому что в пивных вы встречаетесь с такими же забулдыгами, — продолжал наставлять дежурный. — А сколько светлых людей кругом, гляньте. Летчики, машинисты, красноармейцы, инженеры, вот трактористы...
— Трактористы, — бурчал задержанный. — Откуда они явились, а? Тебя я спрашиваю? И
Задушенный кашель — и снова его нудный голос:
— Вот был Бент, ситром торговал на Крестовой. И мадам Кашина пароходчица. Ан теперь то же самое — дроги с венками, так же жрут и пьют люди, так же спать ложатся и так же поедом едят друг друга. Иль вот водил меня в участок городовой, а сейчас ведут милиционеры. Что изменилось, гриб ты старый?
— Не видишь ты, — не обидевшись ничуть, скрипел пером дежурный. — Глаза залиты, вот оттого и городовые тебе все помнятся. А изменилось, глянь-ка...
«Изменилось, — думал Костя, — да еще и как. Коромыслова бы на тебя, пьяница за барьером. Коромыслова бы на узкой дороге. Он бы тебе рассказал, что стало в России. Вот тут сразу бы понял все».
Костя покосился на товарищей, дремавших рядом на затертом диванчике с отломанной спинкой. Они спокойны и безмятежны, оба посапывают. Тяжелый и грузный Македон всегда напоминает Косте простого работягу. Вот он выворачивает пни, вот он пашет лошадью поле за деревней, вот он пришел из поездки с железным чемоданчиком, прокопченный сажей, оглохший от свиста гудков паровоза. Так же деловито забирает и преступников Македон. Ведет их в милицию, сидит в засаде, стреляет из револьвера, врываясь в шалман с преступниками. Все для него просто, обычно. Оживляется лишь, когда заговорит о своих детях — их у него трое, об ожидаемых внуках или внучках. А Вася, тот вроде Саши Карасева, верящий в быстрое искоренение преступного мира. И готовится вскоре пойти учиться. Получится ли? Саша — тот оставил свою мечту, уехал в Кострому и там теперь работает помощником начальника активной части. Хватит ли терпения у Васи ждать того времени, когда не будет преступного мира? Хватит ли? Потому что так быстро разве выведешь этот мир, зараженный пороком еще в какие далекие времена? Не так скоро, пожалуй. Но верить надо, правильно, Вася.
Вошел дежурный, козырнул:
— Соединяют с губрозыском...
Проснулись Вася и Македон, двинулись следом в дежурку. Слышимость была плохая из-за ветра, поднявшегося к вечеру, из-за дождя. Голос Ярова прерывался — в трубке урчало, свистело и шипело. В конце концов стало ясно, что Яров недоволен агентами.
В губернскую газету вчера прислал заметку какой-то сельский корреспондент, который жаловался на то, что бездействуют органы милиции, потому в этом уезде даже убивают советских работников.
— Ну, что ты молчишь? — прорвался в трубку уже более четкий голос начальника. — Нечего докладывать?
Костя оглянулся на сидевших и смотревших на него с напряжением товарищей.
— Это чересчур, — ответил он. — Насчет того, что бездействуют наши товарищи. Взяли укрывательницу Коромыслова, взяли одного из участников банды — Сахарова. Были у одного скупщика в городе, но там Коромыслова не оказалось. Ведем работу... А что не ликвидировали всю банду, то не так-то просто. Они, Иван Дмитриевич, шли по ночам и лесами. А у нас ведь только ноги, была бы розыскная собака — другое дело.
— Это хорошо, Костя, — сразу обрадовался Яров. — Могу ли я об этом сообщить в газету?
— Конечно...
Костя засмеялся, уловив в голосе начальника облегчение, даже вздох, кажется, пронесся по проводам сквозь десятки верст, сквозь ветер и кисею мелкого вечернего дождя.
— А что у вас там?
— Ты слушай, — закричал Яров. — Мы тоже работаем. Весь губрозыск, весь состав, можно сказать, на ногах. Контроль всюду — на пароходах, на поездах, на дорогах. Сотрудники не прекратят работы впредь до моего особого распоряжения. Из Весьегонска сообщили, что под Рыбинск, в Копаево, около трех лет тому назад переехал на местожительство некий Будаков. Последний Коромыслову является хорошо знакомым. Наши были в Копаеве уже. Оказывается, Будаков перебрался оттуда в Курбскую волость, в деревню Трухино. Ездил туда Иван Грахов, нашел этот дом и самого Будакова. Вернулся вот только что. Признался Будаков, что в прошлом году был у него Коромыслов и с ним какой-то Павел Иванович. Примет не помнит, только сказал, что широконосый, невысокий. И что он в Рыбинске работает на перевозе лодочником, вроде как на реке Черемухе. Этого маловато, но зацепка надежная. Ищите срочно этого Павла Ивановича. Коромыслов, может быть, у него. Посылать телефонограмму в Рыбинск я не буду тогда, раз вы в городе.
— Ладно, — ответил Костя. — Берем все на себя. Сейчас же подключим рыбинских товарищей. Еще что там?
— Вот собрание партячейки должно было быть, так перенесли. Пока не закончим операцию...
— Еще что?
Яров засмеялся, проговорил весело:
— Знаешь, поди-ка, уже, что еще. Поля твоя приходила. Беспокоится. Мол, как он там, в лесах. Показывала фотографию. Вы там на пароходе плывете.
Костя улыбнулся, помолчал. Яров сказал:
— Передать, что все в порядке?
— Ну, понятно...