Искра божья

Глазырина Елена

— Серьёзная женщина, — заметил Лукка, спешиваясь.

— А то! — согласился средний карапуз, облизывая что-то липкое и грязное.

— Ма-а-а-ма! — заныл самый мелкий.

— Гоните рамес, сеньоры, если хотите её увидеть! — нагло потребовал старший ребёнок, вытирая сопливый нос тыльной стороною ладони.

— А если я тебе уши оборву? — поинтересовался Лукка.

— Чего сразу уши? — насупился юный делец. — Жалко вам, что ли, монетки для сироты?

— Какой же ты сирота, у тебя мать — гадалка? — напомнил Джулиано.

— Так, то мать, а батя-то наш тю-тю.

— Тю-тю! — протяжно захныкал

малыш.

— Мздоимцы, — буркнул Лукка, с улыбкой бросая малышне монетку.

Старший мальчуган ловко наступил на упавшую денежку, оттолкнул сестру и, быстро подобрав рамес, сунул его за щёку.

— Не цесно! — заныла кривая девочка. — Одай! Это я пидумала!

— Цыц! Чего разорались? Марш в дом! — прикрикнула на детей тучная пожилая женщина, неожиданно появившаяся из-за ближайшей колонны. Её тёмные седеющие волосы, заплетённые в тугие косы, короной опоясывали круглую макушку. Крупный расползшийся нос сильно выдавался вперёд. Двойной подбородок подрагивал в такт движениям. Тёмные блестящие глаза пристально следили за прибывшими мужчинами. Дети, подавленные непререкаемым авторитетом пожилой матроны, с кислыми лицами и ворчанием скрылись в ближайших кустах шиповника.

— Добрый вечер, сеньора Медея, — поздоровался Лукка.

— Что вы, сеньор, — женщина рассмеялась приятным грудным смехом, от которого вся её объёмная плоть пошла мягкими волнами, — Медея в храме. Меня, если вам угодно, зовите Талией.

— Талия? — переспросил старый монах, удивлённо вытаращившись на толстуху.

Женщина прищурилась, заскользила глазами по фигуре отца Бернара, словно перебирая в пыльных закоулках памяти забытую головоломку. Улыбка сошла с её тонких губ.

— Ну здравствуй, старый греховодник, — сурово протянула женщина, — не ждала тебя после стольких лет, не чаяла уж увидеть.

Отец Бернар смутился и, не зная куда спрятать руки, принялся оглаживать короткую гриву ослика. Всё его поведение давало понять, что между монахом и Талией сокрыта какая-то давняя и щекотливая тайна.

— Это все твои? — бестолково поинтересовался отец Бернар, неловко указывая на кусты, за которыми спрятались дети.

— Мои, — подтвердила женщина, уперев в бока пухлые руки с ямочками на локтях.

— А Медея?..

— Их мать.

— И…?

— И моя дочь.

— Ага, — рассеянно пробормотал отец Бернар, на которого нельзя было смотреть без жалости, таким несчастным и потерянным казался старик.

— Козёл, — ровным голосом сообщила толстуха.

— Чего? — переспросил монах.

— Козла, говорю, принесли?

— А-а-а, да-да, конечно. Сейчас.

Монах засуетился, лихорадочно сдирая рогожу с возка, запутался в какой-то ветоши на дне, поднял испуганного чёрного козлёнка над бортом, снова положил, достал нож, разрезал путы на раздвоенных копытцах и протянул животное Талии. Женщина демонстративно развернулась к нему спиной и пошла вглубь портика. Ссутулившийся монах посеменил за ней, таща на короткой верёвке упирающегося мекающего козлёнка. Переглянувшись, братья поспешили следом.

Женщина миновала портик, наполовину приоткрытые створки дверей, затем тёмный портал, ведущий к широкой площадке внутри здания, украшенной гигантскими узорами из мраморных кругов, вписанных в квадраты. В центре пола возвышалась ступенчатая

пирамида из разноцветных пород туфа. На её вершине стоял чёрный треножник, на котором сидела женщина в белом хитоне. Она торопливо поправляла сбившиеся складки ткани. Было видно, что приход мужчин застал её врасплох, и всего минуту назад она занималась совершенно иными делами.

Разинув рот, Джулиано невольно замер перед открывшимся ему величием архитектуры отжившей империи. На недосягаемой высоте над его головой парила невероятная бетонная полусфера с огромным круглым глазом-окулюсом на самом верху. Тонкий эллипс угасающего света неумолимо уползал за круглый край отверстия. Пятиярусные ряды кессонов тускло поблёскивали в сумерках осыпающейся позолотой. Полусфера купола опиралась на неровную полосу пилястр и полуколонн, которая ниже переходила в высокие ниши с восемью статуями отверженных богов. Этот рваный архитектурный ритм и лениво ползущее по потолку световое пятно создавали иллюзию медленного вращения купола.

У Джулиано закружилась голова.

Жалобно мемекнул козлёнок. Юноша сморгнул и опустил лицо.

Из тёмных альковов немигающими глазами с чёрными дырами зрачков на него смотрели мраморные изваяния проклятых. Грозный бородатый Эней сжимал в руке обломок трезубца. Кипида остатками рук стыдливо прикрывала дивные перси. Юный Феб стрелял из лука в неведомого врага. Бахус с разбитыми коленями приоткрыл рот, готовясь вкусить выломанный из пальцев виноград. Рогатая Незида с отломанными крыльями поправляла лунный серп в пышной причёске. Сосредоточенный Асклепий с трудом удерживал тяжёлый посох, обвитый змеёй. Арей без головы вздымал к небу осколок меча. Печальная Гейя держала на коленях кудрявого малютку Гадэса, играющего пустым человеческим черепом.

Джулиано передёрнул плечами, скидывая вереницу холодных мурашек, и догнал брата.

— Держи козла, — властно приказала Талия, указывая юноше на мокрое дрожащее животное, только что окаченное водой из медной чаши.

— Выйди старик, — добавила женщина, — пусть в храме останется только тот, кто должен.

Монах безропотно отдал верёвку, удерживающую животное, в руки юноши и, не оглядываясь, на подгибающихся ногах заторопился к выходу. Толстуха дождалась, пока он скроется за дверями и стала зажигать вонючие благовонья в восьми бронзовых курильницах, что располагались по периметру нижней ступени пирамиды. Закончив дело, Талия, словно из воздуха, выхватила короткий обсидиановый нож и в одно движение перерезала козлёнку горло. Животное судорожно дёрнулось, брыкнуло задними ногами и обмякло. Густая тёмная кровь обильным потоком хлынула в ловко подставленную женщиной медную чашу. Талия подняла козлёнка за задние ноги и небрежно встряхнула.

Джулиано, от неожиданности скакнувший назад, чуть не сбил с ног брата.

— Спокойней, Ультимо! Тебе ничто не угрожает, — поправляя испорченную причёску, заверил его Лукка.

— Но это же язычество, колдовство! — растерянно произнёс он вполголоса.

— Да, именно так, — спокойно подтвердил викарий кардинала Франциска.

— А как же Псы господни?

— Ну, пусть себе лают пока.

— Помолчите уже. Имейте уважение к пророчице, — проворчала толстуха, кряхтя поднимаясь с чашей по высоким ступеням пирамиды.