Искра жизни. Последняя остановка.
Шрифт:
— Разумеется. Если ты это докажешь. Ну и что тебе от этого? Ничего. Тебе нужна коронка. Поэтому давай говорить по-деловому.
Бетке на мгновение замолчал.
— Никаких денег, — проговорил он. — Еда.
Лебенталь не возражал.
— Заяц, — сказал Бетке — Мертвый заяц. Переехала машина. Ну как?
— Что за заяц? Собака или кошка?
— Заяц, говорю тебе. Я сам его переехал.
— Собака или кошка?
Они некоторое время пристально смотрели друг на друга.
Лебенталь даже глазом не моргнул.
— Собака, — повторил Бетке.
— Овчарка?
— Овчарка! Почему
Лебенталь никак не реагировал. Собачина. Редкая удача.
— Мы не можем ее сварить, — сказал он. — Даже содрать шкуру. У нас для этого ничего нет.
— Я могу поставить ее уже без шкуры.
Бетке расплатился. Он знал, что повар запросто мог заткнуть его за пояс по части доставания съестных припасов для Людвига. Поэтому во имя конкуренции ему приходилось добывать кое-что за пределами лагеря. Например, кальсоны из искусственного шелка. Это произвело бы впечатление, да и ему самому доставило бы удовольствие.
— Хорошо, я ее тебе даже отварю, — сказал он.
— Это все равно будет трудно. Тогда нам понадобится нож.
— Нож? Зачем нож?
— У нас нет ножей. Нам ведь ее придется разрезать. Повар мне…
— Ладно, ладно, — прервал его нетерпеливо Бетке. — Значит, еще и нож.
«Кальсоны должны быть голубые. Или лиловые. Лучше бы лиловые. Около склада есть магазин, там это можно найти. Специально выделенный дежурный пошлет его туда. А коронку он продаст живущему рядом дантисту», — просчитывал он в уме.
— Стало быть, еще и нож. Но этого достаточно.
Лебенталь понял, что сейчас ему больше уже не выбить.
— Ну и, разумеется, хлеб, — проговорил он. — Это уж обязательно. Значит, когда?
— Завтра вечером. Как стемнеет. За сортиром. Принеси коронку.
— Терьер молодой?
— Откуда я знаю? Ты что с ума сошел? Так, средний. Да какая разница?
— Если старый, придется долго варить.
У Бетке был такой вид, словно он хотел вцепиться Лебенталю в лицо.
— Что-нибудь еще? спросил он тихо. — Брусничного соку? Икры?
— Хлеба!
— Кто говорил о хлебе?
— Повар.
— Заткни глотку! Посмотрим.
Вдруг Бетке заторопился. Он хотел соблазнить Людвига кальсонами. «Что ж, пусть повар подкармливает его. Но если у Бетке в запасе будут кальсоны, это уже совсем другое дело. Людвиг был тщеславным. Нож он мог стащить. Хлеб — это тоже было не так уж важно. А вот терьер был всего лишь таксой».
— Значит, завтра вечером, — сказал он. — Жди за сортиром.
Лебенталь ушел. Он все еще не мог поверить в свалившееся на него счастье. «Это — заяц», — скажет он в бараке. Вовсе не потому, что это была собака, такое никого не смущало — встречались люди, которые пробовали есть даже трупы, а потому, что кое-кому из спортивного интереса доставляло радость все преувеличивать. Кроме того, Ломан был ему очень симпатичен. Поэтому его коронку надо было обязательно выменять на что-нибудь чрезвычайное. Нож без труда можно будет продать в лагере. Значит, появятся новые деньги что-нибудь купить.
Сделка состоялась. Вечер выдался мглистый. Белый туман окутал лагерь. Лебенталь крался сквозь темноту к себе в барак, пряча под курткой собачину и хлеб.
Неподалеку от барака он заметил тень, которая,
Вестгоф был первым, кому встретился Хандке.
— Эй ты! — крикнул он.
Вестгоф остановился.
— А что это ты не в бараке?
— В сортир иду.
— Сам ты сортир. Ну-ка, поди сюда!
Вестгоф подошел ближе. Он с трудом разглядел в тумане лицо Хандке.
— Как тебя зовут?
— Вестгоф.
Хандке покачнулся.
— Ты не Вестгоф. Ты — вонючий жид. И как же тебя зовут?
— Я — не еврей.
— Что? — Хандке ударил его в лицо — Ты из какого блока?
— Из двадцать второго.
— Еще чего! Из моего, значит! Негодяй! Помещение?
— Помещение «Д»!
— На землю лечь! — заорал Хандке.
Вестгоф лечь отказался. Он продолжал стоять. Хандке приблизился к нему на шаг. Теперь Вестгоф увидел его лицо и готов был убежать. Хандке наступил ему на ногу. Как староста блока он был хорошо упитан и поэтому сильнее любого в Малом лагере. Вестгоф упал, и Хандке наступил ему на грудь.
— Лечь, — говорю, еврейская свинья!
Вестгоф лег ничком на землю.
— Помещение «Д» — шаг вперед! — заорал Хандке.
Скелеты выполнили команду. Они уже знали, что произойдет. Одного из них обязательно изобьют до полусмерти. Запои Хандке всегда так заканчивались.
— Все тут? — пробормотал Хандке — Дневальный!
— Так точно! — отозвался Бергер.
Сквозь ночную мглу Хандке пристально всматривался в лица построившихся перед бараком. Бухер и Пятьсот девятый стояли среди других. Они с трудом могли ходить и стоять. Не было Агасфера. Он остался с овчаркой в бараке. Если Хандке спросит, где Агасфер, Бергер скажет, что тот умер. Но Хандке был пьян. Он и трезвый не знал точно, что к чему. Он с большой неохотой заходил в бараки, опасаясь подцепить там дизентерию или тиф.
— Ну, кто еще здесь хочет бунтовать? — В голосе Хандке послышались жесткие интонации — Вонючие… вонючие жиды!
Все молчали.
— Стоять смирно! Как культурные люди!
Они и стояли смирно. Какое-то мгновение Хандке смотрел на них, выпучив глаза. Затем повернулся и стал топтать ногами все еще лежавшего на земле Вестгофа. Он пытался прикрыть голову руками. Хандке топтал его еще некоторое время. Стало тихо, и слышны были только глухие удары сапог Хандке по ребрам Вестгофа. Пятьсот девятый почувствовал, что около него зашевелился Бухер. Чтобы удержать Бухера, Пятьсот девятый схватил его за запястье. Рука Бухера дернулась, но Пятьсот девятый не выпустил ее. Хандке продолжал тупо избивать Вестгофа. Он утомился и еще несколько раз вцепился Вестгофу в спину и, наконец, утомился. Вестгоф не шевелился. Хандке отошел в сторону. Его лицо было мокрым от пота.