Искры гаснущих жил
Шрифт:
— Я крыс боюсь, — призналась Кэри.
Похвала была приятна. И смешно стало оттого, что еще не так давно она дрожала, боясь встречи с братом. Она представляла его другим.
А Сверр замечательный.
И он прикладывает к ране разжеванный подорожник, перевязывает влажной тканью.
— Болит?
— Немного, — Кэри шевелит пальцами.
— До дома дойдешь?
— Дойду.
Сверр помогает натянуть чулок, а вот туфли приходится нести в руке. И подставив плечо, он идет медленно, придерживая Кэри рукой.
— Хорошо,
— Хорошо, — соглашается Сверр и, коснувшись щеки носом, повторяет. — Хорошо, что ты есть…
Он разжимает кулак, и на ладони его лежит осколок стекла, длинный и острый… он пропорол кожу, и на длинной царапине вспухали капли крови. Сверр остановился.
— Больно? — Кэри хотела осколок забрать, но он не позволил.
— Нет.
Сверр поднес ладонь к губам и, вдохнув, слизал каплю.
— Что ты делаешь?
— Кровь сладкая. Ты никогда не пробовала?
— Нет.
Ей вдруг становится страшно. Ничего не изменилось. Луг. И дом, который близок. Лужайка. Лавочки. И кружевная беседка, в которую леди Эдганг выходит пить чай. Пара розовых кустов, усыпанные мелкими бутонами…
Небо. Солнце.
Сверр.
Он прежний и все-таки другой.
— Не бери в голову, — он вдруг улыбается и, развернувшись, бросает осколок. Вспыхивает стеклянная искра и исчезает в травяном поле. — Я никогда тебя не обижу.
Сверр сжимает ее так, что дышать тяжело, и липкие губы касаются щеки…
…не губы, пальцы, спрятанные в чехол кожаной перчатки. И прикосновение их легкое, едва ощутимое. От пальцев тянет теплом, но это иллюзия, ведь металл холоден.
— Спокойной ночи, Кэри, — Брокк остается за порогом ее комнаты.
— Спокойной ночи, — ей не хочется отпускать его. И она медлит.
— До завтра?
— До завтра.
Завтра наступит и… возможно, жизнь снова переменится к лучшему.
Ее постель холодна, и Кэри прячется под пуховым одеялом, гладит атласную его поверхность и льняное плетение простыней…
…лежать скучно, но рана воспалилась, и доктор строго-настрого запретил вставать. Нога болит невыносимо, словно тот, вытащенный Сверром осколок, все еще сидит в ране.
— Завтра ты поправишься, — Сверр забирается в постель, и Кэри подвигается, чтобы ему хватило места.
— Завтра — нет.
Доктор раскручивал бинты и ковырялся в ране, выпуская гной. Было больно и гадко. И Кэри в который раз обещала себе, что больше не будет нарушать правила и убегать из дому.
— Тогда послезавтра, — Сверр забирает половину подушки. — Послезавтра ты точно поправишься. И мы будем играть.
— В прятки?
В старой усадьбе тысяча укромных уголков.
— В прятки, — соглашается он, обнимая Кэри.
— Тогда чур ты водишь!
Прятаться Кэри нравилось куда больше, чем искать.
— Конечно…
…раз-два-три-четыре-пять…
В
…я иду тебя искать.
Глава 17
Его жена была ребенком.
Наивным одиноким ребенком, который потерялся в слишком взрослом мире.
Белые волосы. Желтые глаза.
…у Лэрдис были голубые, полупрозрачные, льдистые. И даже в минуты близости в них не появлялось и тени тепла.
Брокк вернулся в гостиную. Огонь в камине почти погас, а запах Кэри остался, он прижился в доме, сделавшись столь же неотъемлемой частью его, как привычные ароматы камня и железа, дерева, старого лака, канифоли и многого иного.
Дождя.
И влаги, которая пробиралась сквозь заслоны стен. Угля. Огня. Каминных решеток, что темнели, сколь бы рьяно не начищали их.
Брокк опустился в кресло и прикрыл глаза. Он устал и стоило бы лечь спать, но сегодня сны будут тяжелы. В них вернутся дракон и алые цветы огня, раскрывающиеся в небе над мраморным городом. И уж лучше полудрема, окно, дождь и вино, к которому Кэри так и не притронулось.
Терпкое. И кисловатый запах винограда ненадолго перебивает прочие ароматы. Вино ласкало нёбо, оставляя земляничное летнее послевкусие.
…Лэрдис не любила осень.
Сырость. И тоска.
Туманы.
Солнце, которое появляется ненадолго, лишь дразнит светом, заглядывая в узкие окна съемной квартиры…
…мой супруг, конечно, не ревнив, но стоит соблюдать правила игры, — и длинные пальцы замирают у подбородка. Ноготки остры, а на бледной коже проступают темные узоры обручального браслета. И Лэрдис, поймав взгляд Брокка, раздраженно поправляет манжет. — Не думай о нем.
— Он вернется.
— Когда-нибудь вернется, а потом вновь уедет… и вновь вернется, — Лэрдис отступает, но не убирает руку, заставляя его тянуться за лаской. И Брокк сдается. В этой игре он всегда проигрывает. Он пытается поймать ее пальцы губами, но Лэрдис смеется. — Вся жизнь, мой мальчик, это череда встреч и расставаний.
Сегодня у нее настроение поговорить.
И когда Брокк ловит ее, зарывается носом в светлые волосы, желая пропитаться запахом лаванды — нет, кажется, аромата чудесней — Лэрдис раздраженно бьет по руке.
— Успокойся. И… ты не мог бы надеть перчатку?
— Прости.
Он снова забылся.
Ему еще кажется, что металл способен чувствовать. Брокк пытается уловить оттенки, запомнить их. Гладкость кожи Лэрдис. Ее тепло. И легкость локонов… влагу, когда каплям воды случается коснуться железа. И шершавую шкуру камня… скользкий лоск старых обоев. Тиснение, шершавые царапины на мебели. Ласку старого бархата.