Искры гаснущих жил
Шрифт:
— В любом случае, вы вправе были ожидать более выгодного предложения, — неожиданно жестко сказал он. — И мужа более…
Замолчал и с раздражением отодвинул стул.
— Достойного вас, — закончил Брокк.
— Я вам совсем не нравлюсь? — она собиралась говорить совсем не о том, но… стало вдруг обидно.
А глаза у него хорошие, светлые, ясные… и ободок по радужке темный. В глазах отражается не Кэри, но стол, и злосчастная кружевная скатерть, ваза с астрами, посуда… свет рожков, преломленный стеклом. Темное вино. И перчатка из светлой кожи.
Брокк
Но Кэри знает, что именно услышит.
…ты выродок, милая, этого не изменить, — Сверр сидит рядом, обнимает ее. И Кэри тепло от его теплоты. Но слезы не проходят, они подкатились к горлу, застряли комом, и стоит разжать зубы, слезы хлынут наружу. — Не огорчайся. Я тебя люблю. И всегда буду рядом.
Он зарывается носом в ее волосы, и этой ночью Кэри нисколько не боится брата. Напротив, его дыхание растапливает ком, и обида уходит сама собой.
— Я никому и никогда не позволю тебя обидеть, — Сверр гладит ее по спине. — И не отдам. Ты моя, Кэри. Ты только моя…
— С вами все в порядке?
— Что?
Кэри очнулась.
Сверр снова солгал. Ушел. Оставил.
Отдал.
— Кэри, — ее муж протянул руку, едва не столкнув вазу. И потревоженные астры затрепетали, роняя на кружево белые и желтые лепестки. А Брокк вытащил из сведенных судорогой пальцев салфетку. Оказывается, Кэри комкала ее… измяла.
Она совершенно не умеет вести себя.
— Кэри, пожалуйста, не надо меня бояться, — кожа перчатки была мягкой и теплой. — Я не обижу тебя. Обещаю.
Никто и никогда не держит обещаний.
Но Кэри кивнула.
— Пожалуй, это место не слишком располагает к беседе. Идем, — Брокк встал, не выпуская ее руки. Он держал осторожно за кончики пальцев, и Кэри поднялась, не желая, чтобы прикосновение это разорвалось.
…держись крепче! — Сверр вцепился в ее руки.
Собственное тело показалось Кэри таким тяжелым, а пальцы — скользкими. И держаться было трудно, еще немного и Кэри выскользнет.
Нельзя.
Тогда она упадет и сломает себе что-нибудь, и Сверра будут ругать. А он же не хотел дурного, он просто нашел птичье гнездо, а в нем — птенцов. Сверр лазил на вершину дуба и, спустившись, сказал, что птенцы смешные. У них большие головы и желтые клювы, которые птенцы широко разевают. Они есть хотят, а мама-птица не возвращается.
И вместе с Кэри Сверр раскапывал лужайку, вытаскивая червей. Набралось много, целый кулек, который Кэри сунула в карман фартука. Сверр предлагал сам его птенцам отнести, но тогда Кэри их не увидит. А ей хотелось, вот только по деревьям она не умела лазить.
Сверр же пообещал втащить.
И тащил…
Уже на самой вершине, смахнув пот с лица, он сказал:
— Ты жуть до чего неповоротливая…
…два кресла стояли у окна, соприкасаясь ножками. Высокие спинки, широкие резные подлокотники. Дерево старое и лак потемнел, а алый бархат поистерся. На нем появился характерный лоск, но кресло все равно выглядело уютным. И Брокк, сев в него, вытянул ноги к окну.
— Не бойся, — повторил.
— Не боюсь.
Почти.
Кресло оказалось
Серое платье. Скучное.
И она сама, наверняка, скучна.
Брокк не спешит начинать беседу, разглядывая ее… будто видит впервые…
— Я… — она смотрела на руки, на дрожащие пальцы, которые вновь терзали жесткую ткань, на саму эту ткань грубого плетения… саржа… и манжеты жесткие… пуговки крохотные, отделанные перламутром, и это — единственное украшение. — Я должна вам кое-что рассказать.
Пока он молчит.
И дождь за окном затих, тоже прислушиваясь к словам Кэри.
— Вам это не понравится. И… и мне очень жаль.
Она все же осмелилась бросить взгляд на его лицо. Тени заострили его черты, подчеркнув жесткую линию подбородка и резко очерченные губы. А нос крупный и с горбинкой. Ноздри немного вывернуты, но щеке же — россыпь родинок, словно пятна чернильные.
…когда-то Кэри, сидя перед зеркалом, пыталась родинки оттереть.
Не надо думать о прошлом.
Повернувшись к окну, затянутому серой пеленой дождя, Кэри заговорила. Она хотела рассказать только про игру и Ригера, но как-то так вышло, что… слова цеплялись за слова, вытягивая воспоминания, то горькие, то сладкие.
Смешанные.
И слезы, которые Кэри прятала от себя самой, потекли по щекам.
…ну и чего ты разревелась? — Сверр поднял ее, и Кэри вскрикнула от боли. — Стой смирно. Сейчас пройдет.
Он отряхнул платье от песка и мелкого сора, прилипшего к юбкам. Заставил разжать изрядно разодранные ладони, ощупал пальцы, и предплечья, и плечи, убеждаясь, что все хорошо.
— Больно? — спросил, обнимая. И Кэри уткнулась в его плечо, заскулила. Больно… но боль потихоньку растворялась.
— Скоро совсем пройдет, — Сверр гладил по голове. — Поверь мне.
Ему десять и даже почти одиннадцать. Он взрослый. Ответственный.
И в седле держится хорошо. А Кэри неуклюжая и ее снова лошадь сбросила, да неудачно: нога застряла в стремени.
— Ступить можешь?
Кэри кивнула: она попробует. Слезы лились не столько от боли, которая и вправду была терпимой, сколько от обиды.
— Давай, — Сверр подставил плечо. — Потерпи, маленькая.
Стиснув зубы, Кэри сделала шаг. И едва не взвыла — боль вернулась, а сама нога сделалась словно бы деревянной.
— Стой, — выпустив ее, Сверр встал на колени. — У тебя ступня опухает. Обопрись на меня.
Он расшнуровал ботинок и, невзирая на вой Кэри, стащил его с ноги.
— Вывих. Доктора надо позвать.
Поднявшись, Сверр просто подхватил Кэри на руки и понес. Шагал он широко, и запах менялся, становясь тяжелым, пугающим.
— Все хорошо, маленькая моя, — он усадил Кэри на лавку и подал стек. — Я скоро.
— Стой, — Кэри попыталась его удержать, она уже видела, как изменилось выражение его лица. Сверр вновь стал… другим. И с легкостью стряхнул ее руку, провел кончиком стека по щеке, и когда Кэри зажмурилась, сказал: