Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов

Коллектив авторов

Чтение этого и других протоколов заседаний Музыкальной секции с участием Лосева приводит нас к выводу о том, что он и его коллеги говорили, по сути, на разных языках. Обычно другие члены секции просто не понимали Лосева, сходясь в оценке его рассуждений как «софистики». Такое непонимание возникло, как следует из протокола, при чтении доклада Лосева «О понятии ритма и метра» 5 февраля 1925 г.:

Докладчик [А. Ф. Лосев] находит нужным философски уточнить определения. Число он определяет как «единичность подвижного покоя самоотождествленного различия». Время – единичность алогического становления подвижного покоя самоотождествленного различия, данная как своя собственная инаковость и вновь рассматриваемая как подвижный покой. [1016]

1016

Протокол № 37 заседания Теоретического отдела Музыкальной секции РАХН от 5 февраля 1925 г. (РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 5. Ед. хр. 10. Л. 92).

Судя по репликам, никто из присутствующих

не понял, о чем он говорит:

П. Н. Ренчицкий находит, что он и А. Ф. Лосев подходили в своих докладах с разных сторон. Говорит, что он останавливался на границах, которые нужны в преподавательской его деятельности в муз[ыкальной] школе и которые ответствуют его потребностям и характеру его «Я», отсутствию склонности в нем вдаваться в область софистики, диалектики, философии.

…П. Б. Лейберг относится к докладу, как к софистике; реалисты-физики не умеют считать пространство более чем трех измерений;…нельзя сказать, не играя словами: хожу и покоюсь.

С. Н. [Беляева-]Экземплярская считает, что всякий музыкант сделает упрек докладчику, что нет перехода к музыке. [1017]

1017

Протокол № 37 заседания Теоретического отдела Музыкальной секции РАХН от 5 февраля 1925 г. (РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 5. Ед. хр. 10. Л. 92–92 об.

Близки приведенным реплики выступавших на заседании В. М. Беляева, Н. Я. Брюсовой и Э. К. Розенова. В конце концов Лосеву пришлось прибегнуть к последнему аргументу в свою защиту:

А. Ф. Лосев, возражая, говорил, что отвлеченность необходимо должна быть, раз идет анализ отвлеченных понятий, раз мы находимся в области науки о музыке, а не самой музыки как искусства. [1018]

Заметим, что, участвуя в прениях, Лосев старался найти если не пересечения, то хотя бы частичные логические совпадения своего и иного представлений о музыке (об этом говорят, например, приведенные выше его реплики по поводу работ Сабанеева, Розенова и Конюса). Движения в обратном направлении обычно не возникало.

1018

Там же. Л. 92 об.

Изучение протоколов заседаний Музыкальной секции с участием Лосева приводит не только к негативным выводам. Судя по ним, можно предположить, что стиль изложения знаменитого трактата «Музыка как предмет логики» (1927) сложился под влиянием трудных дискуссий с коллегами-музыкантами. Чем, как не стремлением быть понятным, можно объяснить множество простейших бытовых аналогий, возникающих при пояснении концепции феноменологии «абсолютной, или чистой, музыки с точки зрения абстрактно-логического знания» [1019] (скажем, определение эйдоса музыки в сопоставлении с эйдосом стола)? [1020]

1019

А. Ф. Лосев. Музыка как предмет логики. С. 5.

1020

Там же. С. 6.

Важнее другое: книга Лосева (особенно в начальных ее разделах, например «К вопросу о лже-музыкальных феноменах») фактически представляет собой полемику с музыкальной наукой его коллег по Музыкальной секции. В ней чувствуется явное раздражение, выраженное более открыто, чем в гахновских протоколах:

Те ученые, которые строят физические, физиологические и психологические теории музыки, занимаются не теорией музыки, а просто физикой, физиологией и психологией. И они не имеют никакого права считать себя теоретиками музыки, не имеют никакого отношения к музыке как таковой. С таким же успехом они могут считать себя теоретиками пищеварения или потовыделения, потому что то и другое, будучи дано в переживании, подчиняется тем же психологическим законам апперцепции, ассоциации, внимания, памяти и т. д. [1021]

1021

Там же. С. 10.

Понимание философской теории музыки, созданной Лосевым, во всяком случае понимание ее в среде музыкантов и музыковедов, пришло спустя много десятилетий. Лучшим свидетельством этого выступают труды нашего современника Ю. Н. Холопова – в высшем смысле ученика Лосева. Вот как он излагает лосевскую теорию слышания музыки:

Мы слышим (1) сплошную и непрерывную текучесть временного процесса; иначе говоря, нерасчленимое континуальное становление. Мы слышим, далее, (2) также и расчлененную фигурность этого нерасчлененного становления, то есть становящееся число, которое есть не что иное, как именно единораздельная цельность, данная в результате континуального становления. (3) Причем это музыкальное число, воспринимаемое слухом, а не математическое число, которое мы не слышим, а только мыслим; и оно не есть орудие вещественных исчислений, используемых нами в быту или в технике. Оно есть только смысловая фигурность становления, и как таковое оно внекачественно. Но оно имеет свою собственную, уже не вещественную, а чисто музыкальную качественность. Она выражается, по Лосеву, (4) с одной стороны, в звуковой системе, а с другой – в метроритмической фигурности. Самое же главное, что в музыке, с ее художественной, чувственно

познавательной спецификой, чисто смысловая фигурность музыкального числа нами не мыслится рационально, но именно слышится, поскольку (5) является чувственным феноменом, отличным от воздушных волн и прочих физических условий музыки, которые мыслятся и измеряются. (6) Такое чувственно воспринимаемое музыкальное число есть то, что необходимо называть жизнью, ибо жизнь и есть неизменно становящееся, континуальное число, в условиях неданности и неизвестности тех причин и тех целей, которые преследуются бескачественным числовым становлением…Поэтому музыкальный феномен и обладает столь огромной обобщающей силой (и, согласно Лосеву, лежит в основе всех прочих искусств). [1022]

1022

Ю. Холопов, Т. Кюрегян. Философия музыки А. Ф. Лосева. С. 588–589.

Однако и в наше время, когда лосевская теория воспринимается как одно из наиболее значимых музыкально-эстетических учений ХХ в., разрыв между ней и эмпирикой музыкальной науки остается огромным:

Философия и музыка-практика – как сталактиты и сталагмиты. И философия музыки Лосева дает нам верную перспективу плодотворного заполнения этого поля. [1023]

5. Несколько слов о судьбах членов Музыкальной секции после расформирования ГАХН

1023

Ю. Н. Холопов. Философия А. Ф. Лосева и перелом в музыке ХХ века. С. 175.

Музыкальная секция ГАХН, как и сама Академия, существовала менее десятилетия. Круг ученых Музыкальной секции начал редеть уже в начале ее существования. В 1922 г. эмигрировал в Палестину Ю. Д. Энгель, став создателем Народной консерватории в Тель-Авиве и собирателем песен евреев Йемена. В 1926 г. уехал в Париж Л. Л. Сабанеев. В 1920-х – начале 1930-х гг. ушли из жизни А. Д. Кастальский, Г. Э. Конюс и М. В. Иванов-Борецкий…

Большинство оставшихся в России сотрудников Музыкальной секции в недалеком будущем так или иначе пострадали от репрессий. После разгромной критики в прессе [1024] отказался от исследования творчества современных композиторов В. М. Беляев (с конца 1920-х гг. он полностью переключился на изучение фольклора). В 1930-х гг. надолго был отстранен от публичной деятельности создатель теории ладового ритма Б. Л. Яворский. В тюрьме и лагерях побывали философ А. Ф. Лосев и выдающиеся композиторы-авангардисты А. В. Мосолов и С. В. Протопопов. Погибли в заключении исследователь творчества Чайковского, текстолог, специалист по творческому наследию Чайковского С. С. Попов и любимый ученик Танеева, друг маршала М. Н. Тухачевского, профессор Московской консерватории, основоположник отечественной традиции научного редактирования музыкальных текстов Н. С. Жиляев.

1024

Л. Калтат. «Маски долой!» (Еще о нашей музыкальной критике). С. 13–24.

Сложными, а иногда трагическими оказались судьбы не только членов Музыкальной секции ГАХН, но и их научного наследия. Политика унификации, приведшая в 1930–1940-х гг. к выработке единой системы музыкальной науки в СССР, [1025] в течение нескольких лет вывела теории Яворского и Конюса в разряд маргинальных, [1026] философия музыки Лосева до перестроечных времен не фигурировала в консерваторском курсе. На протяжении советского периода большая часть работ трех названных ученых (а в случае Яворского и Конюса – и до сих пор) оставалась неопубликованной, изданные же в 1900-х – начале 1930-х гг. труды не переиздавались. И если ситуация с музыкально-теоретическим наследием Лосева в настоящее время вполне позитивна, то многие (даже большинство!) работ Яворского и Конюса по-прежнему не изданы. [1027]

1025

Например, созданный в начале 1930-х гг. так называемый «бригадный» учебник гармонии (И. В. Способин, С. В. Евсеев, И. И. Дубовский, В. В. Соколов. Практический курс гармонии. Ч. 1–2) до сих пор остается базовым для обучения этой дисциплине в музыкальных учебных заведениях среднего звена (училищах и колледжах).

1026

Некоторые термины Яворского («интонация», «предыкт», «переменный», «увеличенный» лады и др.) были адаптированы советской музыкальной наукой.

1027

Например, неизданными остаются фундаментальный труд Конюса «Эмбриология и морфология музыкального организма» (1929, на русском и французском; ГЦММК. Ф. 62. № 72) и «Записи о музыкальном искусстве» Яворского (1916–1926; ГЦММК. Ф. 146. № 293).

В ретроспективе, из нашего времени гахновский период развития музыкальной науки в России кажется поистине уникальным. Уникальны и сама ситуация, в которой музыкальная наука создавалась как бы «с чистого листа»; и многоаспектность взгляда на существо музыки в сопоставлении с другими искусствами; и разноголосица мнений тех, чьи имена и идеи долгое время оставались полузабытыми и приобретают теперь новый смысл.

Институциональный контекст эстетической теории