Исповедь не бывшей монахини
Шрифт:
Ещё несколько лет продолжались такие шоу с танцами, сценками и сказками, а потом эстафету передали детям. Сёстрам матушка запретила играть и дала благословение оператору Ане (которая всё снимала, монтировала и имела целый архив съёмок) удалить сказку «Морозко» из архива навсегда. Выполнила ли Аня это благословение, я не знала.
Каждый день приходилось мыть посуду до часа ночи. Когда в очередной раз мы с сёстрами закончили работу, я пошла в келью в Троицкий корпус. Там я встретила мать Михаилу (в то время она была помощницей благочинной), которая спросила, смогу ли я подежурить в корпусе с 2 ночи. До этого времени
Матушка всегда говорила, что если ты отказываешься от послушания, то теряешь благодать. Для примера она рассказывала нам истории из афонского патерика, как брат чистил рыбу на морозе и зашёл погреться, а другой брат подбежал, схватил его рыбу и продолжил чистить на морозе. Она объясняла, что брат замёрз и решил погреться, а другой брат тем самым забрал его благодать.
Всякие такие рассказы впивались в мозг и делали своё дело. Я пришла в келью, и у меня появилась мысль, что я потеряла благодать, и это меня расстроило. Утром, проснувшись пораньше, я написала матушке помыслы (первое время я писала всё, что меня беспокоило, я доверяла ей и даже отгоняла негативные мысли, которые приходили против неё). В помыслах я описала эту ситуацию и обвинила себя в лености.
Через день на литургии матушка позвала меня к своему игуменскому месту. Там на коленях стояла мать Михаила, я встала рядом, и игуменья начала отчитывать монахиню за то, что после посуды она решила поставить меня на дежурство. Мне было так неудобно от всей этой ситуации, что я готова была провалиться сквозь землю. Мне было жалко мать Михаилу, и я старалась защитить её:
– Матушка, мать Михаила не виновата, это я сама отказалась.
Следующую партию посуды до часу ночи целую неделю мы мыли с матерью Михаилой, которая была наказана. Я испытывала чувство вины за это.
На Благовещение меня одели в подрясник, жилетку и греческий апостольник. Матушка подарила мне икону «Достойно есть». Счастью моему не было конца. Обычно новоодетую или новопостриженную сестру поздравляли все сёстры, я не была исключением.
На следующий день матушка назначила меня старшей в приют. Я совсем в этом ничего не понимала. Нужно было руководить и сёстрами, и детьми. Я не могла, как мать Серафима, быть жёсткой и требовательной, да и не для этого я пришла в монастырь. Мне было очень трудно. Приходилось спать в одной комнате с детьми. Я не имела своих детей, поэтому и опыта не было. Матушка меня ругала за то, что я человекоугодничаю со всеми. Но что от меня можно было ожидать – чтобы я на всех кричала и говорила о нарушениях матушке? Я старалась как-то исправиться, но у меня плохо получалось.
Очередное обвинение было в развале устава. Но почему-то никто не объяснял мне, в чём именно я нарушаю и что такое устав. Я никогда не была в монастыре и не училась этому нигде. Сама понять эту науку и систему никак не могла. Приходилось смиряться с этим. Моя ошибка, как я поняла позже, была в том, что я старалась всё делать сама: мыть полы, гладить. Тяжесть была ещё в том, что совсем не было уединения. В приюте работали в основном мамы (женщины, пришедшие в монастырь с детьми), но я не была мамой.
В приюте воспитательницей маленьких детей была мать Евфимия, очень странная инокиня. Мне всегда казалось, что у неё не всё в порядке
Через 4 месяца после моего ухода в монастырь ко мне приехали родители. Их направили в приют для встречи со мной. Мама увидела меня и сразу начала рыдать. Я шла к ним, чтобы обнять, и одновременно утешала её:
– Мама, у меня есть другой платок, не такой, лучше.
На мне был одет простой домашний чёрный платочек с повязанным лбом. Мне казалось, что мама расстроилась из-за моего внешнего вида. Мы сели в отдельную комнату и начали разговаривать. Они рассказали, что когда получили письмо, где сообщалось о моём уходе в монастырь, мама рыдала несколько дней. Да и теперь они спрашивали меня, когда я вернусь. Мой ответ был: «Никогда». Хоть это было и жестоко по отношению к ним, но в то время никто не мог отговорить меня от этого решения. Они уехали, и следующий раз я увидела их через год, когда они повторно приехали в монастырь. Потом шли годы, и я очень редко могла поговорить с ними по телефону, а очередной раз я встретилась с ними на ярмарке в Сочи уже спустя пять лет.
В мае к нам первый раз приехал схиархимандрит Ефрем из Ватопеда. Весь монастырь гудел от работы. Всю ночь мы убирались, гладили воротнички для платьев детей. Даже не до конца всё прибрали, пришлось уже в последний момент прятать всё по шкафам, когда отец Ефрем подходил к библиотеке, в которой мы гладили. Как раз в этот приезд нашли мать Евфимию в шкафу спящей. Ей повезло, что это не случилось при старце. После встречи гостей матушка сняла меня со старшинства. Послушница Таня, которая была со мной в приюте, сказала, что мне надо было распределять послушания, тогда бы всё успевали без аврала. Я согласилась с ней и была рада, что хоть один человек сказал мне, в чём я была не права. Матушка никогда мне не объясняла ничего, возможно, это была игра: «Догадайся сам».
Мне поручили послушание выпекать просфоры. Обучала меня мать Амвросия. Сначала я пекла с ней, а когда поняла всю суть этого дела, начала справляться сама. Перед Великим Постом необходимо было напечь огромное количество просфор, чтобы первую неделю не выходить на послушание. Каждый день в течение недели до трёх часов ночи я выпекала просфоры. Последние дни у меня уже не было сил, и я рыдала над ними. Но никто этого не видел и не знал об этом.
4
Начался мой новый этап послушаний. Я ремонтировала помещения, белила монастырские стены. Вечером мыла посуду до часа ночи. А потом дежурила раз в три дня по ночам. Подъём был в 5 утра, но после дежурства в 8 часов. Мне это всё очень было не привычно. Пыталась вставать не в 5, а в 4, чтобы почитать хоть что-нибудь из святых отцов, потому что времени на это совсем не было.
Как-то меня поставили на коровник. Для девушки, прожившей всю жизнь в городе, это было очень непривычно: кругом навоз, моча, грязные хвосты били по лицу.