Исправление настоящего
Шрифт:
— Так нет никаких денег, кхе, — Босяткин снова закашлялся, — съели! Не перебивай, дай договорить, не так уж много у меня слов осталось. Все мы приходим в этот мир зачем-то… Я, чтобы делать гадости людям, а ты — чтобы прожить бестолковую жизнь. Гадости закончились, осталась только бестолковость… Дуракам везет. На этот раз повезло тебе, хвалю. И хуже всего то, что когда, ты наконец, понимаешь, что свое собственное бытие было бездарно день за днем профукано на всякую хрень и принимаешь решение дальше жить только с глубоким смыслом, тут-то весь этот смысл тебя и покидает.
— Какой смысл
— Мертвецу они не нужны, верно, — тяжело вздохнул умирающий, понимая, как мало ему осталось отведенных минут на этом свете, — но и живые их тоже не получат.
А ведь он прав, подумал Погорел, присаживаясь рядом с почти что уже покойником. Пленка обрывается и начинается уже совсем другое кино, где никаких фантиков уже не надо. Жизнь полна знаков, которые просто надо видеть. Не просто же так он тогда оказался на той свалке в компании какого-то грязного бомжа, зверски зарезанного им осколком бутылки. А ведь можно было и не убивать несчастного, которого жизнь и так уже наказала. Не удержался, расправился с прущей гнилью и отправился дальше доказывать всем, что не верблюд, уверенный на все сто, что в этом злом мире выживает лишь сильнейший. И ведь выжил, черт возьми, потеряв самых дорогих.
— Если прямо через лес, то выйдите на дорогу, — продолжал слабо хрипеть тем временем несчастный, — словите попутку и прочь отсюда. С минуты на минуту здесь будет столько уже бестолкового люду, что вас затопчут. Американцы, Катенька, от тебя открестятся, а русские не признают. И будешь играть потом в уголовном театре всю оставшуюся вздорных баб, а по ночам обслуживать свою начальницу и ее окружение.
Не так-то просто вырваться из собственного круга, продолжал размышлять Погорел, не слушая предсмертное бормотание несчастного, заваливаясь на траву, не веря еще в то, что остался жив. Суета-в-сует… Невозможно! Слишком длинное слово для понимания и слишком короткое для объяснения всего непонятного. Умирающий что-то все еще продолжал говорить, обращаясь уже только Кэт, убеждая ее в чем-то, наверное, в своей предсмертной правоте, но и она его тоже уже не слушала. И принесли же ее черти в эту Россию, вздыхала она. Теперь отправится тянуть лямку за эту русскую стерву, прибила б гадину. Обвинят в собственной же смерти и отправят на Колыму, здесь это просто.
— Погорел, — коснулась она мужчины, — Владлен Ильич больше не разговаривает.
— Похоже, что все, — он склонился к замолкшему и аккуратно прикрыл его застывшие глаза ладонью, — последняя сцена сыграна.
— Ты слышал его последние слова? Сказал, что все миллионы в самолете, но нам их все равно не утащить.
— И ведь прав покойничек, — вздохнул Погорел. — Мы их даже не смажем закапать, чтобы потом забрать. Тебе нельзя шевелиться, а мне это просто не надо, да и экскаватора нет под рукой, чтобы напрягаться с лопатой. Знаешь, я так устал от всего этого дерьма, что… Но я все равно доберусь до этого кукловода.
— Не продолжай, — попросила Кэт, — прошу, пожалуйста, не надо. Кукловод мертв, чего тебе еще надо? Будешь мстить его родственникам за смерть своей неверной любимой до последнего?
Уставший ответил, что хотелось бы, что, к сожалению невозможно. Зло снова восторжествовало
— И еще в смерти той, что сгорела уже в коттедже, — напомнила Кэт, — такой же был план у нашей банды.
— Там трупа не будет, если конечно сама не дура. И потом, я не дам против тебя показания. И не потому, что мне вдруг стало тебя жаль. Честно, мне вообще плевать, американка ты или русская, лишь бы больше не видеть никогда.
— Поэтому ты и оказался в этой заднице, что тебе на всех плевать, — добавила Кэт. — Ведь это для тебя жизнь игра, в которую ты всех и втравил, разобравшись постепенно со всеми, кого еще осталось убрать, не считая присутствующих?
— По сути, дорогая, жизнь и есть игра, игра жизни на ее собственном поле. Все в ней только ради забавы. И в этой игре нечего терять и нечего выигрывать, как нечего и никому доказывать. Чего ради выворачиваться наизнанку, когда ты никто и всегда был этим никем. Хопкинс…
— Не знаю такого, — устало отозвалась она, не проявив вообще никакого интереса к этой мысли. — Скажи, а когда ты меня прикончишь, арлекин, чтобы и я тоже стала никем и нечем? Достала уже эта игра, согласна. Думаешь, я забыла про фалангу, что не хватает на твоем пальчике, у тебя еще есть время избавиться от единственного свидетеля.
— Когда совсем устану слушать твой треп, тогда и считай, что ты свое отыграла, — произнес он сурово, поднимаясь. — А вот и твой любимый Альбертик собственной персоной пожаловал, легок на помине.
Где-то очень далеко от места крушения самолета, на другом конце футбольного поля, на каком по выходным местные дачники устраивали свои матчи, остановился сначала один легковой автомобильчик, затем другой. Появились люди, о чем-то немного посовещались, после чего одна из машин свернула с дороги и направилась прямо по бездорожью в их сторону.
— У тебя еще патроны есть? — спросила в надежде Кэт, что у того имеется оружие, наблюдая с безысходностью обреченностью спутанной паутиной мушки к приближающимся ядовитым паучкам.
— Один, — хмыкнул Погорел, вытаскивая из-за пояса ствол и досылая патрон в патронник.
Женщина чуть заметно усмехнулась, оценив по достоинству юмор этого сумасшедшего русского, собравшегося с одним патроном противостоять целой армии съехавших с дороги отморозков.
— Они нас убьют? — спросила она, все еще продолжая надеяться на чудо. Ведь если даже она на этом кукурузнике не разбилась, не была убита в ночном клубе, не закопана где-то в лесу и не сгорела живьем в кабриолете, то ангелы жизни и здесь не должны были ее оставить, заслонив своими крылышками от приближающейся смерти.
— Свидетели никому не нужны. — Погорел снова уселся рядом с ней, опершись спиной на засохший ствол мертвого дерева, закурил и стал спокойно поджидать приближающихся. Чему быть, того не миновать, проигрывать тоже надо с достоинством.
— Тогда лучше ты меня убей, чем они, — выдала вдруг Кэт. — Вернешь должок, а мне будет кого там, — закатила она к небу глазки, — дожидаться. Может хоть там ты меня наконец поцелуешь.
— Не дождешься, — мужчина в недоумении уставился на сумасшедшую, в своем ли она уме?