Испытание временем
Шрифт:
— Вы хотите поднять меня на смех?.. И обязательно при свидетелях?.. Хорошо, я расскажу вам…
Он тревожно оглядывается и, убедившись, что дверь заперта, говорит:
— Вы хотите услышать от меня «да»? Пусть будет так. Что мне оставалось делать: ни детей, ни угла, ни пристанища на старости, только грыжа и одышка… Студент из подвального этажа говорил мне: «Потерпите, реб Хаим. Социализм излечит все наши болячки». Но где набраться сил терпеть? Студент умер с голоду, а социализма нет как нет. Люди бросаются под электричку, чтобы умереть, я бросился, чтобы жить. Платит
Голова Хаима еще глубже уходит в плечи, губы его вздрагивают, и веки закрывают глаза.
— Мальчиком меня отдали в ученье к столяру. Учили мало. Больше заставляли нянчить хозяйских детей. Дал бог — случилось несчастье: годовалый ребенок хозяина чуть не захлебнулся в тазу с водой. Взбешенная хозяйка ошпарила меня кипятком… Когда пузыри сошли и сползла с меня обваренная кожа, подмастерья задумали меня доконать — посадить голым задом на раскаленную сковороду. Я плакал кровавыми слезами, а они делали свое… Миша Турок напомнил мне подмастерьев. Мало я крови пролил на рельсах электрички, ему нужно еще мучить меня, доносить, что я бросился под колеса ради пенсии…
Он так же бесшумно исчез, как и появился. Никто не встретился ему на дороге. Хаим проскользнул со двора незаметно. Зачем бросаться в глаза, обращать на себя внимание, давать врагам повод лишний раз вспомнить о тебе…
Ночь темная, как пропасть. Редкие фонари с мигающими сквозь мутные стекла огоньками сверлят толщу мрака. Изредка послышатся шаги, прошуршит что-то рядом — и снова никого кругом. Внезапно тишину прорежет страшный крик, вспыхнут свистки, и стороной, невидимо, пройдет тревога.
Шимшон блуждает по тупикам и переулкам, огибает углы, пробирается ощупью и ускоряет шаги у фонарей. За ним едва поспевает Мозес, он сопит и задыхается. Бездельник так разжирел, что едва ноги волочит.
— Подождите… Вы не знаете дороги… Я пойду вперед…
Не видно ни зги. Шимшону кажется, что он ослеп и такой же, как он, слепой водит его вокруг пропасти; один шаг — и они сорвутся. Ему жаль себя, больно и грустно за свою судьбу.
Они идут сейчас к Люсе. Мозес сведет их и позже придет за ответом. «Ты еще мальчик, — сказал он Шимшону, — для такого дела нужен мужчина, не знаю, управишься ли… Главное — следить в оба, не оставлять ей лишнего гроша. Упустишь — пиши пропало, накупит себе тряпок и безделушек…» — «Как можете вы это мне предлагать, — хочет упрекнуть его Шимшон, — ведь мы евреи…»
— Жизнь всему научит, — продолжает Мозес, — приходится на все идти…
Бестия этот Мозес! Прежде чем задушить человека, он и проповедь ему прочтет, и уронит слезу… Шимшон презирает этого жирного, откормленного кота, грабителя и обманщика бедных девушек. Он сделает вид, что во всем соглашается с Мозесом, проникнет в комнату девушки и откроет ей глаза. Она убедится в его преданности и доверится ему. Они покинут Молдаванку с ее кровопийцами и жертвами, будут трудиться и жить в честной бедности…
Над воротами висит фонарь, оклеенный красной бумагой, и глухо доносятся звуки фортепьяно. Мозес открывает калитку,
Странная причуда: взрослые женщины, некоторые с сединой и морщинами на лице, — и в коротких, детских, до колен, платьицах! Как будто все сговорились вытащить из-под спуда свои давнишние платья. Они выросли из них, видны коленки с цветными подвязками, а у одной даже полоска оголенной ноги…
Может быть, тут представление, маскарад? Где же Мозес, куда он исчез?
Высокая, стройная девушка с длинной русой косой склоняется к молодому человеку и ласково шепчет:
— Яша, дорогой мой, посмотри на меня… Да ну же, Яшенька, взгляни на меня разок… Ты сердишься? Не надо, мой милый. Ну, улыбнись же. Подними голову…
Он сидит мрачный, со сдвинутыми бровями, веки опущены, губы сомкнуты. Она целует его глаза, разглаживает морщины на лбу, прячет пальцы в жестких его волосах.
— Ты молчишь. Слова не скажешь. Ведь это я, твоя Лия. Какой ты суровый… Ну, пойдем ко мне, посидим, посмотрим друг на друга…
Глаза ее блекнут, влажный туман застилает их.
Шимшон сидит рядом, запрокинув голову, пальцы его касаются ее платья. Ему жаль бедной девушки, молодой человек так суров с нею…
— Приходи, Яша, завтра, мы пойдем погулять… Не хочешь? Тебе стыдно показываться со мной? Отвечай же, родной, не томи меня. У меня будут деньги, накупим сластей, сходим в цирк, в кино «Слон» или «Победа» или поедем к сестре моей Анечке. Она родила чудесного мальчика…
Шимшону кажется это сном, никакого Яшеньки нет, стройная девушка с русой косой молит ласк и любви у него, Шимшона. Он крепко стискивает край ее платья и желает, чтобы сон этот не прерывался никогда.
К нему подсаживается Мозес. Он успел уже хлебнуть, и губы его ярко-красны. Шимшон отворачивается, — до чего он противен!
— Не мешай им, — с усмешкой говорит Мозес, — это жених и невеста… Кивка-красавец испортил им счастье. Подхватил ее, поиграл и переуступил мне.
— Яшенька, — шепчет она, — пора тебе перемениться… Приходишь и молчишь. Что я тебе сделала? Тебе тяжело, а мне, думаешь, легче? Уж лучше совсем не приходи…
— Упрямый парень, — ухмыляется Мозес, — в Кивку-красавца стрелял… Тот чуть не убил его. Ребра, как ветки, обломал… Видишь шрам у виска — Кивкин стилет, тонкая работа… Ты его, Шимшон, не бойся, жених женихом, а в наши дела носа не суй… Погоди, сейчас я его спроважу… Яшенька, — вкрадчиво говорит он, — вас мамочка заждалась. Идите, голубчик, всему свое время. Девочке тоже надо жить…
Парень молча поднимается и, не глядя на девушку, уходит…
Снова они рядом. Рука ее ложится на руку Шимшона, и тело его покрывается испариной. Он где-то видел уже однажды эту стройную девушку с упрямым взором, непокорным подбородком и русой косой.