Истина
Шрифт:
Время как остановилось, было только три часа. Кончилась работа, Степан не знал, идти за работой или проболтаться, просидеть. Логинов никогда не ходил за работой: считал для себя унизительным просить работу, подменять мастера. Мастер должен следить, чтобы была работа. Это его обязанность.
Степан сидел у теплого от сварки шибера, смотрел, кто как работал. Интересно было со стороны наблюдать. Алексей работал, старался. Молодой. Все впереди. Степан молодой тоже старался, и в мыслях такого не было, чтобы сачкануть. И работа была в радость. В праздники была премия за хорошую работу. Было соцсоревнование.
Степан в другой раз, может, и просидел бы до конца смены, но сегодня не сиделось, было как-то не по себе. Работа была: можно было варить трубы. Это уже была инициатива. До конца смены Степан заварил 8 труб. Немало.
Еще одна смена прошла – трудовые будни; другая, личная жизнь пошла. Другим человеком, в чистом, словно не работал, Степан вышел из СУ. Шел снег. На улице было много своего брата: работяги, все с сумками, термосками, в столовую ходить было накладно. Спекулянты на каждом углу. Не мог Степан принять такой рынок. Это был грабеж среди бела дня. Как раньше не было справедливости, так и сейчас ее нет. У одних все, а другим – ничего. Это было и до перестройки… Степан был выпивши, ехал в автобусе, и вдруг зло такое взяло, язык развязался: начальство икру красную ест, а рабочий колбасы в магазине купить не может – очередь. Автобус остановился напротив милиции. Степан был задержан на трое суток за нарушение общественного порядка.
Сейчас то же самое: у кого власть, тот и живет всласть, икру ест. Степан как раньше икру не видел, так и сейчас. Чем начальство лучше рабочего? У начальника тоже одна голова, две руки, язык, как у всех. Где справедливость? И есть ли она? Степан уже знал, как пройдет остаток дня – ужин, после ужина телевизор – и спать. Дверь открыл Олег.
– Как учеба? Как успехи? – спросил Степан.
– Две тройки, – ответил Олег.
– Троечник.
Степан не мог заставить сына лучше учиться, Олег не слушался. Людмила сидела на диване, смотрела телевизор. Фильм был про любовь, Людмила любила такие; она сразу бросала все свои дела, садилась у телевизора, и лучше ей было не мешать.
На кухне все было разогрето. На второе были голубцы. Плотно поужинав, выкурив сигарету, Степан прошел в комнату. Фильм закончился.
– Как они помирились? – спросил Степан про фильм.
Людмила ничего не ответила, сидела грустная.
– Над Светляковым я сегодня подшутил. Захожу к нему в конторку перед обедом, а он, зараза, дремлет за столом. Носом клюет. Каска у него тут же рядом на столе лежит. Я вышел, собрал с урны окурки и высыпал ему в каску. Через полчаса он бежит: ты, говорит, положил мне окурки. Мужики смеются. Он какой-то вообще… Простой электрод не может отличить от нержавейки. Взял бы магнит. Баран.
Людмила думала про сапоги, позавчера Татьяна купила себе, но они оказались малы. Сапоги хорошие, Людмила мерила, были в самый раз. Вчера Степан был злой, надо
– Степан, – начала Людмила. – Татьяна вчера сапоги купила, ей малы. Мне в самый раз. Сапоги мне надо, ты сам знаешь.
– Сколько? – стал Степан серьезным.
– 2 тысячи.
– Почти половина получки, – присвистнул Степан.
– За два-три раза отдадим. А где еще сапоги купишь? Старые развалились
Если бы Степан сказал, что сапоги подождут, Людмила не стала бы спорить: сапоги, действительно были дорогие, не по зарплате.
– Когда же платить будут, – простонал Степан. – Хоть воровать иди. Сволочи, кашу заварили. Ведь жили, жили…
– Что ты ругаешься, как сапожник? Всем тяжело.
– А сапожник как ругается?
– Не знаю, как он ругается, – пожала плечами Людмила.
– Не знаешь – не говори.
Степан пошел курить в прихожую. Как поняла Людмила, сапоги можно брать. Степан был не жадный, пьяный последнюю рубашку отдаст.
8
Работа была разной. Степан на время, за неимением работы по специальности, переквалифицировался в разнорабочего, убирал снег, чистил подкрановые пути козлового крана. Работал Степан с запасом, берег себя. Была оттепель. Зима не торопилась с морозами, привередничала. Начинало светать. Степан был сам себе начальник: никто не подгонял, не указывал, не стоял над душой.
20 минут десятого. 35 минут прошло с перекура, если можно было его так назвать, Степан даже в цех не пошел. Работа однообразная – бери больше, кидай дальше.
Не с кем словом перекинуться. Степан воткнул лопату в снег, пошел в цех
Сергей сверлил. Васин с Логиновым собирали клапаны. Один Пашка не работал, стоял у ножниц, курил.
– Шлангуешь? – незаметно подкравшись сзади, спросил Степан.
– Пошел ты… – не стал Пашка много разговаривать.
– Ах ты сынок! Сачок проклятый! Сволочь, – как из рога изобилия, полилась из Степана брань.
Ладно бы Логинов послал или Васин, а то пацан, маменькин сынок. Не работает, еще дерзит. Наказать! Наказать! Прямо сейчас, чтобы другим неповадно было.
– А ну повтори, что сказал! – потребовал Степан.
– Что слышал.
– Ух ты шмакодявка! Сопляк. Пошли выйдем.
– Пошли.
Степан решительно направился к выходу. Пашка, насвистывая, шел сзади. Пашка бегал на лыжах, имел разряд. Степан был не робкого десятка. Одному уступи, другому уступи – потом всем надо уступать. Это не дело. Совсем стало светло. За стеллажами был склад готовой продукции, пустырь, лучшего места для выяснения отношений было не найти. Сошлись.
– Ну что! – выдохнул Пашка.
И это «ну что» послужило для Степана сигналом к действию. Короткий удар левой, Степан был левша, удар правой, и, не давая Пашке опомниться, Степан замолотил руками; бил за чванство, грубость, неуважение к старшим, безденежье, инфляцию, плохую жизнь… Лицо Пашки было в крови, Степан все не унимался. Бледный, с перекошенным лицом, Степан был страшен, и только когда Пашка попятился, упал, Степан отступился, перевел дыхание. Пашка стоял на коленях, прикладывая к разбитому лицу снег. Степан хотел еще добавить, но смыл с рук снегом кровь и пошел в цех.