История четырех братьев. Годы сомнений и страстей
Шрифт:
Алексея выписали из больницы, и он пришел домой. Мать велела ему дать телеграмму Илье. Братьям не верилось, что на почте принимают частные телеграммы, но оказалось, принимают.
Алексей говорил:
— Если мама не умерла ни в первые, ни во вторые сутки, то пройдет и осложнение. Выздоровеет.
Но почему же так скучно, ничто не веселит? Почему и Алешка скучный, ни разу ни над чем не подшутит?
Мать не выздоровела. Она умерла на шестые сутки. Тихо, смиренно отдав душу жестокой
Братья и час и другой сидели друг перед другом. Без слов.
Пришел Сергей Иваныч.
— Значит, одни остались, — сказал он. И перекосился весь, затряс головой: — Нет семьи. А была…
Где наш дом? Где наши беседы за вечерним чаем?
За гробом матери шли братья да Сергей Иваныч, да тетя Маруся с Николашей. Ни надгробных речей, ни отдаленной хотя бы музыки или одного отрывочного звука трубы. Лишь неслышимая и печальная музыка сфер. Да недетская тоска, что скорбью надрывает сердце.
Телеграмма Алексея плыла к Илье по воздушному океану трое суток. Она пришла к нему в тот момент, когда он готовился к демобилизации. Верочка уже успела снять с себя военную форму и, как говорится, сидела на чемоданах, поджидая мужа.
— Все равно ты будешь тащиться до Астрахани дней пятнадцать, — сказал начсанслужбы. — И обратно столько же. Тебя не будет, и начинай все сначала. И оттянут демобилизацию еще на полгода. Подожди недельку и поедешь вольным казаком.
Илья внял совету, и за полторы недели все документы были оформлены. Но поезд… словно он не по рельсам шел, а его волочили по песку. И эти бесконечные стоянки по суткам, по двое…
На одной из станций в вагон бодро взобрался военный с легким чемоданчиком в руке и тотчас уселся рядом с Ильей.
— Не узнаете? — сказал он. Это был Паничев. Он был явно навеселе, в глазах прыгали веселые, бойкие огоньки. — Не желаете ли? — И протянул Илье пачку папирос «Ира».
Они закурили. В вагоне было душно. Верочка пересела в конец вагона, поближе к двери.
— Значит, вы по чистой? — говорил Паничев. — Намерены продолжать образование? Похвально. Практика у вас была богатейшая. Хоть прямо в профессора производи. А я в Москву. Буду работать в штабе. Здесь, знаете ли, неспокойно. — Он придвинулся, его губы едва не касались уха Ильи. — Бывших казачьих офицеров, несмотря на последующую службу в Конармии, того… в расход. Я не казачий, я бывший царский, но от греха подальше. В Москве, в штабе спокойней как-то. И перспектива… Да, знаете ли, победили. А чем? Как вы думаете?
— Душно, — сказал Илья. — Пойду в тамбур.
— О, с большим удовольствием, — подхватил Паничев. Щеки его пылали, как раскаленная топка. — Большевики сумели понять то, чего не поняли ни Николай
Ветер раскачивал деревья, листва дрожала, светило солнце, и поезд набирал скорость, проталкиваясь в этом качающемся, трепещущем мареве света, дрожащей листвы. Мысли Ильи были далеко, в Астрахани, расстояние томило его. И он не слушал… Впереди были еще станции, станции, неподвижные составы товарняка, хвосты уходящих поездов, вызывающих новое томление и зависть.
— Придется продать кое-какие мамины вещи, — сказал Алексей. — Не идти же воровать вместе с беспризорниками? Пока нет путины, не устроишься и на лов. Давай по очереди.
Они отобрали что похуже, и Володя отправился. Он проторчал на базаре целый день и наконец сбыл материно пальто, ботинки, шерстяное платье. Рынок опустел, когда он начал поиски съестного. Успел захватить продавца лишь в одном готовом к закрытию ларьке.
Спускались сумерки. У выхода с базара, шагов за десять, Володя, прижимая к груди хлеб и полкруга колбасы, увидел перед собой цепочку беспризорников. Он всегда распознавал их сразу: по немытым лицам, по лохмотьям одежд… Он мог бы повернуть, кинуться вон. Гордость не позволила ему.
— Отдавай! — спокойно сказал беспризорник, что шел в центре стайки. И тотчас Володя оказался в кольце. Он без сопротивления отдал колбасу и хлеб.
— Деньги отдавай, — сказал тот же беспризорник. И руки Володиных сверстников потянулись к его карманам. Это было уже слишком… С внезапно подхватившей его энергией бешенства Володя оттолкнул ближайшего, разорвал кольцо и выметнулся вон. Он перемахнул мостовую и остановился. Вожак сделал ему знак и с поднятыми вверх руками пошел к нему.
— Не подходи! — крикнул Володя.
— Не подойду. Сдаюсь, — сказал вожак, остановясь. — Давай дружить. Ты мне нравишься. Отец, мать есть?
— Никого нет. А дружить не стану. Прощай! — и побежал.
Неподалеку от дома, на берегу Канавы, он увидел троих. Они играли в карты. Один из них был Алексей.
Володя тронул Алексея за плечо. Алексей поднялся. Взял колоду. Начал рвать на мелкие куски — по пять-шесть карт кряду. По набережной, внимательно оглядев подростков, прошел дядя Ваня.
— Я проиграл мамину блузку, — сказал Алексей. — С блестками.