История четырех братьев. Годы сомнений и страстей
Шрифт:
Володя бессознательно ждал первой встречи с тетей, первого впечатления: что-то оно должно было подсказать. Иван Абрамович говорил: тетя Феня живет неплохо; бывает, жирно едят. Наверное. На курорт ездит. Он, Вова, и слова такого не слышал: курорт. Только в книгах читал. Мать никогда плохо не отзывалась о сестрах, напротив, выгораживала, а об этой однажды сказала нечаянно: м е щ а н к а. А он знал, что значит в устах матери мещанка. Жирно едят! Нашел чем соблазнить!
Вот она — тетя Феня. Думал: толстая; нет, не толстая. Гладкая. У нее было бы приятное лицо, у тети Фени, — чуть вздернутый
— Здравствуй, — сказала тетя Феня. — Давай побеседуем. Ты знаешь, что будешь жить у меня? Договоримся заранее…
И она стала говорить, что голодать он у нее не будет. Но он должен навсегда забыть замашки сорванца с Артиллерийской улицы. Ничего из дома не выносить — впрочем, она в этом и не сомневается. Дядя Серафим работает по снабжению городских аптек и часто ездит в командировки. А она по вечерам ходит на уроки пения. И ему, Володе, надо будет сидеть дома. Если ограбят квартиру — что они станут делать? Школьник и вообще должен сидеть дома, никуда не ходить без разрешения. Она не любит непослушания. Она этого терпеть не может! Довольно и того, что она берет на себя заботу. У нее никогда не было детей. И не будет. И могла бы прожить без забот и тревог.
— Ты понял меня? — сказала она.
— Понял.
— Ну, будь паинькой. — Погладила по голове, торопливо, едва коснувшись, как бы по обязанности.
И удалилась — вниз, к дяде Ване и тете Саше.
Неодолимая, бесконечная грусть словно туманом обволокла Володю, словно накрыла с головой. Скучно как-то, и все ни к чему… Зачем его не убило пулей, когда шла война в Астрахани? Зачем не зарубили казаки на промысле? Не надо ему жирной еды. И чужого дома…
Пришли Илья с Верочкой.
— Была тетя Феня?
— Была.
— Ну и что?
— Ничего.
— Как это ничего! — вспылил Илья.
— Сказала, что я буду сторожить дом.
— А еще что?
Он не ответил. Отвернулся. Молчание. И вдруг его обняли за шею белые руки. И душистые волосы у щеки, И легкое дыхание.
— Не печалься, мой маленький братик, — говорила Верочка, сжимая его все тесней. — Мы не дадим тебя в обиду. Мы будем поблизости. Ты слишком рано осиротел…
И он заплакал — впервые за последние годы.
Тетя Феня уехала на следующий день. На курорт. На Кавказ. Володя пошел прощаться к Старой Ведьме, которая еще с весны перестала для него быть Старой Ведьмой. Недаром он тащил однажды с вокзала через весь город тяжелую посылку для нее.
Та же каморка, убогая кровать, стол, два стула, пианино. На учительнице было черное платье со стертыми блестками. Как на маминой блузе.
— Что не приходил?! — спросила она.
— Мама умерла. Я уезжаю.
Она долго смотрела на него. Выпрямилась:
— Я была несправедлива к тебе… Не в требовании прилежания, нет, в другом. Прости меня, старую.
— Ну что вы… — сказал он.
— Одна я. Ну, благослови тебя бог… — Она подняла старые дрожащие руки с тощими, длинными пальцами музыкантши.
Астраханские пыльные улицы. Палит солнце. Дым костров — не из далекой
На обратном пути, близ набережной Канавы, встретил Алексея, и они пошли вместе.
— Дядя Серафим приехал, — сказал Алексей. — Он заберет тебя с собой. По-моему, он добряк. Но у тетки, видимо, под каблуком. Имена у наших дядьев: Самсон, Серафим!
Молча прошли квартал. И, быть может, Алексей подметил неладное в своем брате.
— Мы с тобой могли утонуть в море, умереть с голоду, — строго сказал Алексей. — Страшное было море. Помнишь? Каждая волна — с трехэтажный дом или повыше. Я думал: конец. Чего же нам бояться? Чего ты сдрейфил?
— Я не сдрейфил.
— Голод в Поволжье будет такой… все сожжено в полях. — Он посмотрел вверх, на это застывшее в небе, беспощадно палящее солнце. — В городах еще туда-сюда, а что будет в деревне…
— Саратов тоже в Поволжье.
— Все-таки поближе к хлебородным губерниям. И мы с Ильей едем в Саратов. — Алексей сделал паузу. — Не на одной тете Фене свет клином сошелся. Мне даже обидно за тебя.
— Я не сдрейфил.
Но он сдрейфил. Он улегся спать у окна на веранде, как в дни болезни матери, и так же слушал ночь, громадную, бесконечную, как бы сочетавшую в себе все неизвестное или опасное в жизни. В нем не было страха. Он был частицей этой душной ночи. Оставалось, однако, нечто, чего он не мог понять. Как могла тетя Саша отправить родную сестру в больничный барак, куда везут и везут?.. Петр Петрович этого не сделал бы. И даже — потомок князей. Давайте-ка лучше, сказал бы он, поищем хорошего частного врача.
Решение зрело в нем и день и другой, а сейчас, казалось, внезапно осветило его мозг. Нет, тетя Феня, не стану я сторожить твой дом и есть твой хлеб.
Он неслышно скользнул с постели и оделся. К мраку вокруг успел приглядеться, освоиться. Вытащил сумку из-за тумбочки. Босиком, на цыпочках прошел в маленькую комнату, спальню. Положил в сумку свою рукопись, чувяки, учебник и сборник задач по алгебре. Связал шнурками ботинки, перекинул через плечо. На улице наденет.
Он ясно представил себе ватажку, окружившую его на базаре. Нет, зачем же, он найдет других. Сам выберет друзей-товарищей. Говорят, в стране миллионы беспризорных. А Илья с Алешкой и без него проживут.
Он, не оглядываясь, не поднимая головы, пошел вон. Решил спуститься парадной лестницей — так будет тише, незаметней. Вдохнул теплый летний воздух, слабо вливавшийся в окутанное мглой окно.
Во дворе Володя надел ботинки. Улица была темна, пустынна. С Канавы пахнуло влагой. Из-под ног вспорхнула птица с большими крылами, будто и невзаправдашняя. Володя решительно зашагал — и канул в ночь.
…Алеша проснулся внезапно, как от толчка, взглянул в окно. По небу — слабый, серый предрассветный туманен. Он вскочил, побежал в конец веранды. Володина койка пуста. Быстро обежав комнаты, постучал в дверь к Илье. Илья вышел. Он был в нижней солдатской рубахе, в брюках галифе, но босой. Волосы падали на лоб.