История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

Бакинский Виктор Семёнович

1

Едва он успел отрешиться от лиц и картин, которые лепил в своем воображении, как его стало мучать, что он слишком благополучен, еще ни разу не попал в трудное положение, не ощутил опасности — а ведь только в минуты опасности проверяется душевная сила человека, самообладание.

Среди этих размышлений его застал Садо Мисербиев, торжественный, в черкеске с газырями, в вырезе которой виден был новый белый бешмет. Садо, смущаясь, чуть выкатывая глаза, сказал, что они с Толстым непременно должны стать кунаками, то есть друзьями, готовыми пойти один за другого на всякую жертву и делиться всем, что имеешь. Что ж, он согласен

был стать Садо кунаком, и тот повел его с собой в аул. Лев Николаевич вновь залюбовался этими грудами камней, висящих на высоте, и шумным кипением воды возле мельниц, куда приходили местные женщины и ногами стирали белье. Татарки — здешние русские, будь то казаки или солдаты, зачастую всех мусульман, хотя бы и принадлежащих к разным народностям, называли татарами — были одеты бедно, но пестро, и среди них было много молодых и статных.

В сторонке группа женщин пела какую-то песню, и Лев Николаевич спросил:

— Что они поют?

— Эти женщины — из Дагестана, — ответил, вслушиваясь, Садо. — Они просят бога послать дождь. Они поют так:

Ты пойди, дождь, ты пойди. Аминь. Пусть хлынет сверху вода. Аминь. Ягнята просят травы. Аминь. Дети просят хлеба. Аминь.

Проходя аулом, мимо домов с плоскими крышами, Лев Николаевич отметил про себя, что и на Кавказе одни бедны, а другие живут в достатке. И сакля Садо, вернее, его отца, была отнюдь не бедная. Широкий, хорошо устроенный двор, навес над входом, добротные ставни, внутри помещения ковры, диваны, оружие, серебро. И недвижимое, и движимое имущество было у старика Мисербиева в недурном состоянии.

Садо ввел своего нового друга в кунацкую. Тут было прохладно, немножко сумрачно. Садо вышел, затем внес в глиняных горшках и разлил по красивым расписным тарелкам жирный суп из баранины и рядом поставил тарелочки с очищенным луком. Садо энергично черпал ложкой, макал в тарелку кусок плоского белого хлеба и заедал луком, хрустевшим на зубах.

— Кушать надо, — сказал он. Скользнул в дверь. Тихо, незаметно, как-то боком вошел вновь, и на столе оказалась миска: плов из риса с кишмишом.

Из чеченцев одни не прикасались к вину, другие, нарушая запрет, пили. Садо слегка нарушал. И на столе появилось вино. Льву Николаевичу нравилась кавказская кухня. И он ел и пил.

Садо вывел его во двор, и Лев Николаевич увидел перед собой породистого кабардинского коня, привязанного к столбу. Конь выгибал шею и бил копытами. Сказочный конь. Из «Тысячи и одной ночи».

— Это твой! Возьми, — с возбуждением сказал Садо.

«Не иначе у кого-либо в округе увел», — подумал Лев Николаевич.

— Нет, — сказал он. — Это слишком дорогой подарок, мне будет неудобно перед офицерами. Я возьму только уздечку.

— Зачем обижаешь?! — сказал Садо, несколько картинно становясь перед ним.

Но Лев решительно повторил свое «нет». И Садо вновь повел его в помещение. Толстой хотел выбрать что-нибудь попроще, однако Садо заметно оскорбился. Садо снял со стены шашку в серебряных ножнах и поднес. Этой шашке цена была не менее ста целковых! Однако пришлось взять.

— У моего брата Сережи тоже породистые лошади, — сказал Лев, выходя из сакли вместе с Садо. — Он без ума от лошадей. Это его страсть. И он хорошо разбирается…

— Пусть он приедет сюда, — сказал Садо.

— Зачем же. Я сам поеду в Россию. Если хочешь, я возьму тебя с собой. —

Эта мысль, неожиданно для Льва, вызвала у его кунака бурный подъем.

— О, — сказал Садо, — я ему привезу самого лучшего коня, какой только есть в наших горах! Пусть весь аул с кинжалами в руках сторожит, конь будет мой!

Возвратясь, Лев стал обсуждать с Николенькой, чем ему отблагодарить кунака. И они порешили: Николенькиными серебряными часами!

Этот обмен подарками навел Льва на мысль, и он написал тетеньке Ергольской — они переписывались на французском, — что дарит своей сестре Машеньке и ее мужу Валерьяну фортепьяно и чтобы они непременно взяли, не отказывались, потому что ему оно все равно не нужно.

В тот же вечер, после долгих раздумий, он принял решение остаться на Кавказе и поступить если не на военную, то на гражданскую службу.

Облака, освещенные заходящим солнцем, или звездное небо везде одинаковы. Но здесь все полно особого значения. Здесь — Кавказ. Толстой вглядывался в далекие синие звезды и думал о том, что словами не передать всех чувств, которые рождаются в человеке. Он не представлял себе, как вернется он ко всем условностям прежнего своего быта, к светской болтовне, утомительным балам и обязательным визитам, к ночам цыганерства и ко всей праздности и суете, отупляющей ум…

2

Татьяна Ергольская, жившая в доме Толстых и некогда на время заменившая детям мать, недаром сказала, о юном Льве — «человек, испытывающий себя». Едва Лев Николаевич услышал о готовящемся набеге, он стал напрашиваться. Он должен наконец побывать в деле, увидеть кавказскую войну своими глазами.

Из 4-й восьмиорудийной батареи в набеге принимали участие лишь четыре орудия, которыми командовали капитан Хилковский и подпоручик Сулимовский, и Лев отправлялся один, без Николеньки, в своей обычной, штатской одежде, нахлобучив на лоб фуражку с козырьком. Помимо Хилковского и Сулимовского, прозванного между офицерами волком Изегримом по роману Гёте «Рейнеке-Лис», в отряде были и другие знакомые Льву Толстому офицеры: подпоручик Ладыженский, стоявший во главе ракетной команды, капитан Янов — начальник легкой 5-й батареи, подпоручик Кнорринг со своим взводом.

Льва Толстого не одолевали привычные искушения тщеславия. Все на Кавказе было куда будничней, нежели представлялось там, в Москве, перед отъездом. Неоткуда им было взяться — еще недавно встававшим в воображении подвигам, которые он совершает, бегущей впереди него молве, славе… Иные, в том числе Хилковский, ставший более года спустя прототипом капитана Хлопова в рассказе «Набег», отговаривали Толстого от участия в набеге. Некоторые из доводов Лев Николаевич вложил в уста Хлопова. Хлопов же упоминает вскользь, двумя словами, о походе «в Дарги». Между тем сейчас старослужащие, окружавшие Толстого, то и дело вспоминали об этом походе. (Событие шестилетней давности, да было что вспомнить!)

Поход в Андию, в Дарго возглавил сам князь Михаил Семенович Воронцов. Он говорил: «Покончим с мюридизмом одним ударом штыка!» Еще бы! Там, в Дарго, укрылся имам Шамиль. Воронцов и думал достать имама штыком. Однако неудачный был поход. Шли через ичкерийские леса, то и дело наталкивались на засады горцев, оказывавших ожесточенное сопротивление, и потеряли много крови. Еще Ермолов предупреждал против дальних экспедиций, а вот поди ж ты. За один только день шестого июля потеряли одного генерала, двух обер-офицеров и тридцать два рядовых убитыми, двенадцать офицеров и триста десять солдат ранеными и контужеными.