История Деборы Самсон
Шрифт:
В деревянном сундучке в ногах кровати я обнаружила свои письма за все десять лет нашей переписки. Кровать по-прежнему ваша. И дом. И дочери. И весь здешний мир. И даже… Джон, хотя он и тогда, прежде, каким-то чудесным образом был и моим. Письма выцвели и измялись, будто вы часто их перечитывали. Как странно было увидеть их все, понять, как мой почерк менялся и удлинялся вместе со мной.
Как-то вечером Ханна заметила, что я раскрыла ваш сундучок и читаю лежащие в нем письма. Она позвала сестер, чтобы вместе с ними запретить мне «рыться
– Ваша мать была моим первым другом, – сказала я. – Эти письма также принадлежат и мне.
Ханна недоверчиво поглядела на меня.
– Я писала ей. Множество раз. А она отвечала. Она была молодой, но уже очень влиятельной женщиной. Она представляла все то, чем я тогда не была.
– Вы странно выглядите, – сказала Рути. – Так говорит бабушка.
– Рути, это нехорошо. Нельзя повторять личные разговоры, – накинулась на нее Полли.
– Разговор не был личным, раз мы все его слышали, – невозмутимо парировала Рути.
Полли постаралась исправить положение:
– Но ведь странный – не значит плохой.
– Бабушка считает, что вы необычная, – призналась Ханна. – А тетка Анна – что ваша внешность будоражит.
Джон говорил то же, но я не стала об этом упоминать.
– Хотите, я почитаю вам эти письма? – спросила я.
Было уже поздно, девочкам давно пора было спать, но я чувствовала, что вот-вот совершится чудо. Между нами возникнет связь. Они сели вокруг меня, и я стала читать, начав с самого первого письма от 27 марта 1771 года, которое открывалось такими словами:
Дорогая миссис Элизабет!
Меня зовут Дебора Самсон. Уверена, вас предупредили, что я вам напишу. Пока что корреспондент из меня не очень, но я надеюсь многому научиться. Обещаю, что я буду стараться изо всех сил, чтобы мои письма были интересны, чтобы вам нравилось их читать и чтобы вы позволили мне и дальше писать вам. Преподобный Конант сказал, что вы добрая, красивая и умная женщина. Я не красива, но стараюсь быть доброй. И я очень умна.
В каждом письме я открывалась им, так же, как когда-то открывалась вам. Писем так много, что в тот вечер мы прочли лишь малую часть, но девочки почувствовали ко мне расположение – а этого не случилось бы, не будь нашей переписки, и я тихо плакала, чувствуя огромную благодарность к вам за то, что вы сохранили эти послания и подготовили для меня место в своей жизни. В их жизнях. Вы всех нас подготовили.
Мы продолжили чтение на следующий день, и на следующий. Им нравится, когда я читаю письма под деревом, где вы похоронены. Они называют его Маминым деревом, и я представляю, что вы, возможно, слушаете вместе с ними. Они смеются над
«Человек сам решает, по какой дороге идти, но Господь придает твердости его поступи».
Все дороги, по которым я шла, вели меня сюда, в Ленокс.
Дебора
Генерал Патерсон вернулся домой в декабре 1783 года. В 1775-м, когда он покинул Ленокс ранним субботним утром, земли тринадцати колоний на западе оканчивались у Аллеганских гор. Когда он вышел в отставку в конце 1783 года, Ленокс уже не находился у фронтира. Америка протянулась на запад до Миссисипи.
За почти девять лет отсутствия он приезжал домой всего дважды. В первый раз в семьдесят седьмом, чтобы похоронить свою сестру Рут, а во второй – чтобы похоронить жену. Он не предупредил нас, что возвращается, хотя мы ждали его с тех пор, когда после заключения Парижского мира в окрестности Ленокса стали возвращаться солдаты.
Конечно, он вернулся последним. Он ведь обещал служить до конца.
Я увидела его – одинокую фигуру верхом на белом коне – из окна в верхнем этаже дома. Агриппа свернул влево на развилке у Стокбриджа, а Джон поехал направо. Когда я заметила его, он был еще далеко, казался лишь точкой на длинной, прямой дороге, которая шла через Ленокс.
Девчонка, которой я была прежде, подоткнула бы юбки и кинулась навстречу ему, и телом, и сердцем стремясь приблизить миг свидания. Но хотя мое сердце забилось изо всех сил, мои ноги не могли больше нести меня так быстро, как раньше, и потому я спустилась вниз, к иве. Мне хотелось побыть с Элизабет, прежде чем встретиться с нашим возлюбленным Джоном.
Я дала остальным – многочисленным женщинам в его жизни – время его поприветствовать. Я слышала, как вскрикнула Рути, как заплакала Полли и как Ханна велела обеим успокоиться. Потом послышались смех, и болтовня, и шумные поцелуи, и наконец с его губ сорвалось мое имя.
– Где моя жена? – спросил он, и я заметила в его голосе дрожь. Неужели он и правда боялся, что я его не дождусь?
– Она под ивой, вместе с мамой, – сообщила Рути и ему, и всем любопытствующим на милю вокруг.
– Она сказала, что будет справедливо, если в вашем триумфальном возвращении домой примет участие мама, – слово в слово повторила за мной Полли.
– А-а. – Он с облегчением выдохнул. – Это вполне в ее духе. В духе Самсона.
– Она нам нравится, папа, – сказала Полли.
– Я ее люблю, – заявила Рути, всегда и во всем стремившаяся опередить сестер.
– Я никогда не буду любить ее так же сильно, как маму, – предупредила Ханна. – Но она нам подходит.
– Спасибо, Ханна. И когда только ты так выросла? – спросил Джон, и я уловила в его радостном тоне печаль.
– Я всегда была высокой, отец. Но вы-то великан и поэтому ничего не замечали.
Миссис Патерсон, да благословит Господь ее доброе сердце, вмешалась в беседу:
– Идемте, девочки. Вернемся в дом и дадим вашему отцу побыть с Деборой.