История довоенного Донбасса в символах. Точки
Шрифт:
На том кореша и закончились. Всё. Пиздец. Фулл краш. Гейм овер.
Когда Миха, как чёртик из коробочки, выскочил, я его чуть не расцеловал, как родного, хотя он на журфаке учился, факультет филологов недоделанных, и связывал меня с ним один-единственный случай: играли раз в баскетбол, так я бросок трёхочковый хотел сделать, да так удачно, что Миха на площадке растянулся, мяч ему прямо в лоб попал.
Самое смешное, мы в тот раз за одну команду играли.
Тут он, значит, совсем по-другому поводу выскочил. Михаил Иудович тот не просто с деликатной просьбой ко мне обратился, целую кампанию развернул, чтоб предъявить Рубена разным ответственным лицам, и чтоб процесс поиска бляди для фашиста курировали те, кому нужно было курировать. Пропуск мне какой-то выписали, с ним по облисполкому можно было спокойно разгуливать
За Миху я никогда не волновался, что вот с мальчиком с этим случится что-нибудь когда-нибудь. Он нос свой по ветру держал, журналист, всё-таки, неплохой получился.
Он стал передо мной, как лист перед травой: «Есть информация, уважаемый Рубен, что в городе готовится сделка на международном уровне». А я ему: «Тебе сто или сто пятьдесят наливать?». Попустило его, короче, после перовой бутылки, поделились воспоминаниями, прошлым, настоящим и будущим, другими словами.
Он, кстати, неплохо устроился. Жил с двумя шлюхами, писал в три газеты тогда. Только вся гуманитарность здесь нищей будет до второго пришествия, хоть в десять газет пиши, всё равно побираться будешь. Так что сидел Миха у своих девок на шее иждивенцем. Мы вчетвером тогда неплохо повеселились, а я по привычке деньги на тумбочке оставил, знал, кому они достанутся.
Всего я Михе не рассказал, друзьями в таком возрасте люди не становятся. Полправды, что называется, сказал, фотку показал, едут, мол, из-за рубежа пыжняки, мне, мол, поручили бабу им подыскать, вот и все дела. Миха не поверил, смеялся, сука, как баба, захихикал, аж ноги задирал. Париться тебе резона никакого нет, Рубен, говорит, потому что в облисполкоме целый отдел занимается подбором качественных шлюх, как для здешних высокопоставленных пыжняков, так и для приезжих, и шансов у них больше на успех, говорит, потому что они этой деятельностью ещё при Ленине занимались.
Разозлил он меня, короче, ещё больше чем Давидович тот. Успокоился Миха, правда, когда я ему денег пообещал. Он мне в ответ пообещал помочь, чем сможет, за такие деньги Миха и сам готов был под фашиста Гейгера лечь. Во всяком случае, на Миху я возлагал куда больше надежд, чем на сутенёров. С людьми, в конце концов, общается не меньше моего, если что-то подходящего с дыркой между ног появится – обязательно обещал поставить в известность. Только попросил больше такую лапшу, вроде немцев, покупающих краматорские сталепрокатные комбинаты, на уши ему больше никогда не вешать.
Не поверил мне, короче…
Бродский-младший, Гена Бродский, в рекламе увяз, конечно, как муха в поносе. Его тогда, как не встретишь, – постоянно на своей волне: планы, бетакама, вэхаэс, видеодвойка, накладка. Бабы, с которыми он общался, моделями были, декоративного такого типа. Фотогеничность у них на первом месте, и, не поверишь, Артём, кроме фотогеничности ни фига у них больше и нет. Во, блядь, выкормили целую ораву полудохлых лентяек и саботажников! Им лавэ отстёгивают только за то, что их показывают, а чтоб они ещё и сделали при этом чего-нибудь, рукой, например, двинули, им при этом вдвое больше давать нужно. Ох, уж и фифы, я прежде другого мнения о них был! Бродский меня неправильно понял из-за своей волны. Думал, я рекламный ролик для Германии снимать собираюсь. На хера Германии наши рекламные ролики?! Такое говно вышло, Гена какой-то актовый зал арендовал, два кресла перед сценой поставил, оператора притащил со своей кухней, и полдня мы с умным видом смотрели, как толпа таранок, гремя своими костями, выходили на сцену, вертя жопами, которых у них нет. Я такую ржачку в последний раз видел, когда меня в универе позвали в жюри на КВН подшефной школы. Потом Гена собрал всех своих модулек в зале, и прямым текстом объявил, зачем нужны их услуги, – они чуть двери не вынесли, от возмущения, не могли поверить, что их всех за блядей приняли. Модели, блядь! Клавы Шифер, на хуй! А потом, Артём, не поверишь, я до машины пробраться не мог, каждая из них многозначительно так глядела, оставляла свой телефончик, и заверяла в том, что готова переменить своё мнение за соответствующую сумму. Я весь духами провонялся, пока тот кастинг шёл.
Ни одной похожей на комсомолку не среди них не было. Бродский, скотина, разговаривать
А народ в облисполкоме копытами паркет рыть начинает, полсрока прошло. Ну, вешаться мне рано ещё было, но всех, кого можно было, на тот момент я уже прозвонил.
Тут в минуту, что называется, моего отчаяния звонит Миха. Нашёл, говорит, тебе блядь! И если я, её увидев, скажу, что не подойдёт, он меня на всю жизнь уважать перестанет, потому что его те двое шалав, у которых он на шее сидел, бросили из-за этой новой бляди.
Ну, после Бродского без уважения Михиного я как-нибудь прожил бы, но отправился в его шалаш без рая…
В потрёпанном кресле сидит, с ногами забралась, такая девочка, которую и блядью-то назвать язык не поворачивается. Смышлёная такая мордашка, волосы вьющиеся, тёмно-каштановые, грудь большая и высокая, с ложбинкой как раз такой, что у любого нормального мужика сразу возникает желание положить в эту ложбинку свой хуй, и двигать им, пока не кончишь.
Ничего особенного в девочке, короче, я не нашёл, кроме того, что она офигенно похожа на ту комсомолку с фотографии. Сидит, телевизор смотрит, и на первом этапе я просто луканулся на Михин трёп. Он ясный день все уши мне про неё прожужжал, спортсменка-отличница-комсомолка, училась в каком-то университете имени какого-то академика, но что-то там, в универе, не заладилось, и теперь она доучивается в институте международных отношений в Харькове. Я в Харькове не бывал, слышал только, что столицей городок тот сделать хотели, метро там построили, но международными отношениями там никогда не пахло. Это неважно, говорит Миха, главное, зовут её Тамарой, а эта припевочка губки раскрывает и говорит: «С неграми спала, а с немцами не приходилось», и смотрит дальше свою «Санту Барбару». У меня челюсть отвисла, а Миха суёт мне какую-то супервенерическую справку, где написано: никаких трипперов у данной Тамары не обнаружено. Я, говорю Михе, таких справочек тебе сам напечатаю, сколько хочешь, и потом, что там, в универе конкретно не заладилось? Минет кому-то не сделала? Ты, говорит Миха, идиот, Рубен, потому что там не с Тамарой не заладилось, там с самим универом что-то такое случилось, что теперь универа нет и в помине. Ни хуя себе, говорю я, из-за какой-то Тамары универы закрываются!
И вот эту пургу, Артём, мы с ним метём, наверное, минут двадцать, до тех пор, пока Тамара не встаёт из своего кресла, и куда-то выходит, за спичками, там, или за сигаретами. Тут мы с Михой оба заткнулись, взглядами лапали её пока она из комнаты не испарилась.
Я такое пару раз всего видел, чтоб в простой ходьбе столько всего было. Такому никаких моделей не научишь, тут природные вещи какие-то нужны, как бы голимо и непонятно это не звучало. Словами этого не передать, и видиком не заснять, чтобы там Гена Бродский не пел о самом важнейшем из искусств.
Миха всё это просёк, ухмыльнулся: «А ты говоришь – не подойдёт!» Я ещё понять не успел, что действительно подойдёт, и продолжаю мести такую же пургу, что и прежде, если не хуже. Тамаре, очевидно, скучно стало, в беседу с нами вступила. Такое я тоже всего пару раз видел, чтоб баб двумя фразами поучала двух мужиков старше её. Главное, мы с Михой сидим, орём друг на друга, слюной брызжем, а Тамара спокойно так попускает нас, выставляя полными дураками. Я прозрел, лишь когда она спросила насчёт лавэ.
«Что ты орёшь на меня?» спрашивает Миха, воспользовавшись паузой. Я ему: «А ты чего орёшь?». Тамара говорит: «Сублимация».
И права ведь девочка была, мы, вместо того, чтобы её трахнуть, трепались, как бабы.
А в койку её затащить, ни у меня, ни у Михи наглости бы не хватило, язык не поворачивался сделать ей такое предложение…
VII
Фотография, – вот это, в натуре, искусство. Я это понял, когда познакомился с одним мужиком по кличке Борода. Он под колпаком КГБ тексты Солженицына фотографировал, и диссидентство распространял. А как коммунизм кончился, Борода решил не терять своего таланта, нашёл «крышу» в лице начальника донецкого УВД, Подкопаева, Виктора Ивановича. Только занимается теперь Борода делами на три километра далекими от госбезопасности. Подкопаев дачу себе купил. Возле аэропорта, на улице Орбиты. То есть, не дачу, дача у него в другом месте, и не дом, дом у Подкопаева, по-моему, в парке Щербакова стоит.