История как проблема логики. Часть первая. Материалы

Шпет Густав Густавович

Свою деятельность в Берлине Вегелин начинает книгой, по общей идее и плану примыкающей к сочинению Изелина [543] . Однако введением к книге служит не «психологическое рассмотрение человека» на основе эмпирических теорий психологии, а «теория человека», как она понималась в политической литературе французского Просвещения. Вегелин здесь находится всецело под влиянием теорий Монтескье и Руссо. И мы не находим у него применения общих философских теорий рационализма. Скорее можно говорить о сенсуализме автора, когда он не только начинает свои рассуждения утверждением, что «из всех способностей, находимых нами в человеке просвещенном и культивированном, естественный человек обладает только способностью чувствовать» [544] , но кладет даже классификацию чувствований, «естественных» (чувства физических потребностей), «нравственных», «религиозных» и «гражданских», в основу деления народов, переходящих от стадии дикости к стадии гражданского порядка. Индивидуальное разнообразие народов объясняется у него не столько их внутренними особенностями, сколько, и прежде, всего, согласно Монтескье, особенностями внешних условий. «Естественные действия, – говорит он, – будучи везде одними и теми же, получают специфические различия от климата и произведений почвы; их повторение превращает их в привычки и последние служат для характеристики народов, как индивидов» [545] . В целом книга не оригинальна и эклектична, в духе времени и Академии.

543

Weguelin J. D. Consid'erations sur les principes moraux et caract'eristiques des gouvernements. Brl., 1766.

544

Op. сit. P. II.

545

Ibid. P. 12.

Содержание «Мемуаров» Вегелина весьма сложно и они могут быть объединены только внешним титлом: по поводу исторической науки и исторического процесса. Больше

всего внимания Вегелин уделяет именно рассуждениям об историческом процессе, – в этом только смысле его работа может быть отнесена к философии истории, но и здесь его общие рассуждения носят скорее отвлеченно социологический характер, чем собственно философско-исторический, если принять то разделение этих двух точек зрения, которое противополагает объяснительные теории социологии конкретному истолкованию смысла исторического процесса в философии истории. Точнее всего мы характеризуем содержание «Мемуаров» Вегелина, если скажем, что они должны быть отнесены к той неопределенной литературе по политическим и моральным вопросам, которая нашла себе наиболее яркое выражение в таких произведениях, как «Дух законов» или социально-политические трактаты Руссо. Мы имеем в виду остановиться только на тех его методологических идеях, которые разъясняют защищаемую нами общую мысль о рационалистической логике исторических наук. Это есть не только сужение задачи, это также – особенный подход к обсуждаемому материалу. Сама по себе никакая теория исторического процесса не есть логика науки, но поскольку наука, как систематическое выражение знания о данном предмете и материале, не только от него зависит, но прямо стремится выразить его, как он есть или как он дан, постольку и теория процесса принимает характер логического анализа. Критерием в разделении методологического и философско-исторического аспекта в анализе исторического изложения может служить наличность или отсутствие рефлексии по поводу высказываемых теорий. Чтобы подметить в этом изложении методологию, логик должен сперва сам произвести над даваемым материалом нужную ему логическую рефлексию. Иначе обстоит дело у Вегелина, где напротив философско-исторические обобщения привлекаются только как иллюстрация теорий, одинаково служащих как для обобщения исторического, так и для получения руководящих правил его логического изображения. Вообще историк, который писал бы историю, постоянно рефлексируя на свои пути и приемы, писал бы в то же время логику своей науки. Этим соображением мы должны руководствоваться как правилом.

Из определения задач истории, имеющего значение главным образом для исторической эвристики, можно извлечь некоторый материал для суждения о том, как понимал Вегелин задачи истории как науки. Вегелин поднимается над узко морализирующим определением ее задач и рекомендует «не вдаваться в дидактические дискуссии, лежащие вне сферы истории» [546] . Его положительное определение сводится к тому, что история является инструментальным учением всех познаний, поскольку речь идет о «происхождении, полезности и прогрессе». В этом смысле «всякая наука или ветвь нашего познания имеет свою историческую часть, содержащую в себе наблюдения, феномены и факты, которые автор систематически комбинирует, обобщает и приводит в порядок» [547] .

546

Weguelin J. D. Nouveaux M'emoires… M'em. I. P. 385: «…sans s’engager dans des discussions didactiques, qui sont hors de la sph`ere de l’histoire». Cp. P. 361: «Les imperfections humaines n’entrant pas moins dans les descriptions historiques que les vertus et les perfections de l’homme, son offce ne consiste pas tant `a embellir les faits qu’`a les rendre fd`element».

547

Ibid. P. 384.

Место истории в научном знании определяется ближе через ее отношение к философии, естествознанию и искусству. Здесь Вегелин становится на уже знакомую нам почву рационалистических представлений об этом отношении [548] . Философия имеет дело с рассудочными общими и абстрактными понятиями, делит их на классы, роды и виды, открывает в них непосредственное отношение и познает абсолютную истину. Эстетик (Le Th'eoricien du beau), руководимый правилами интуиции, созерцает индивидуальные совершенства тел, составляя из них некоторый идеальный образ. Историк размышляет о совокупности фактов (l’historien r'ef'echit sur l’assemblage des faits); бесконечное разнообразие данных (des Donn'ees), с которыми он имеет дело, мешает прийти к определениям столь же полным, как в метафизике; и так как он никогда не может быть уверен в том, что располагает всеми данными, которые могли бы раскрыть перед ним руководящее понятие истории, то он должен довольствоваться «моральной достоверностью» [549] .

548

Ibid. P. 361.

549

Вопросу об исторической вероятности Вегелин посвящает V M'em. Его рассуждения здесь носят характер исключительно практических советов эвристического типа, или по терминологии Вегелина это – вопросы «исторической критики» (Р. 433: «Ces divers degr'es de probabilit'e historique et morale pr'esupposent un art qui serve `a les d'eterminer et `a en faire usage dans les divers ordres des faits. On appelle cet art la critique de l’Histoire»). Подобно Хладениусу, – как отвечает уже Бок, – Вегелин также считает, что учение об исторической истине или вероятности могло бы составить подлинное дополнение обыкновенной логики (M'em. 1786). См.: Bock H. Jakob Wegelin als Geschichtstheoretiker. S. 70. Но Бок прав: «Doch wird dessen (т. е. Хладениуса) Buch von Wegelin nicht gekannt und auch an Gr"undlichkeit nicht erreicht». (Между прочим Вегелин убежден, что он «впервые» разрешает задачу установления критериев вероятности. Ср.: Bock H. Op. cit., S. 75. Тем больше интереса представляет это совпадение двух писателей, исходивших из одних философских предпосылок.) – Лейбниц в «N. Е.» связывает вопросы математической вероятности с вероятностью «исторической» и, как мы отмечали, требует углубления поднятого юристами вопроса de fde historica и особого «нового рода логики», которая должна была заняться степенями вероятности. На соответствующих мыслях Хладениуса по этому вопросу мы останавливались, чтобы дать читателю представление о месте этого вопроса в рационалистической философии. Выяснить связь общих идей времени по этому поводу с «исторической критикой» Вегелина имело бы смысл только при более детальном изучении специально проблемы вероятности в рационалистической философии, что в нашу задачу не входит.

Общая оценка значения истории навеяна уже распространившимся эмпирическим настроением времени, а может быть и личной любовью Вегелина к своей науке. История, прошедшая через рациональную критику, – рассуждает он, – имеет большое практическое значение для прогресса наук и искусств, потому что все наше знание основывается на фактах, – оно получает из исторического изложения, как данные, которые должны войти в реальные определения, так и следствия, которые из них делаются. Наблюдение и опыт, ведущие нас к опознанию физического и морального мира, начинают с частных и индивидуальных фактов. Эта ткань фактов относится к компетенции и ведению истории, которую следует рассматривать как запас и колыбель человеческого знания [550] . Сами философские теории и системы получают свое оправдание только в наблюдении фактов и явлений; степень их основательности зависит от числа, качества и точности наблюдений и фактов; и даже реформа философии зависит только от более точных наблюдений и лучше определенных фактов. В фактах содержатся не только зародыш и элементы всех знаний, не основывающихся непосредственно на понятиях и аксиомах, но их сочетание и последовательность порождают отношения и важные истины физики, морали и общей политики [551] . Сама философия может стать предметом истории и это лишний раз свидетельствует, что между знанием историческим и философским есть известное внутреннее соотношение. Хотя философия состоит из понятий общих и абстрактных, она может входить в область истории, занятой перечислением и оценкой фактов [552] . Всякое общее понятие есть только резюме известного числа фактов или феноменов, которые никогда не могли бы быть обобщены, если бы не были даны в достаточном количестве или если бы сходство их было неощутимо. «Те же правила, которые служат для анализа событий (les 'ev'enements) и их причин, могут служить для исследования индивидуальных случаев или данных, на которые опирается всякое понятие, истинное или гипотетическое; и историческая истина отличается от истины интеллектуальной только постольку, поскольку философ, рассматривая тожество и сходство случаев и частных феноменов, рассматривает их независимо от их индивидуальной формы, тогда как историк вводит в эти понятия факты такими, каковы они сами по себе» [553] .

550

Weguelin J. D. Nouveaux M'emoires… M'em. V. P. 436.

551

Ibid.

552

Weguelin J. D. Nouveaux M'emoires… M'em. III. P. 482.

553

Ibid. Вегелин весьма неустойчив в собственной терминологии и нередко смешивает термины, которые сам различает, так, например, у него то различается, то отожествляется «понятие» и «идея». Это относится также к понятиям «событие» и «феномен» – то они идут у него promiscue, то под феноменом он более точно и специально разумеет те особенно выдающиеся и яркие события, в которых как бы концентрируется смысл целого исторического ряда или периода, так что здесь по одному лицу, или даже поступку или выражению, нам открывается дух времени. (Ср.: M'em. I. P. 404 ss.) Мысль, бесспорно, имеющая большое философско-историческое значение.

Вегелин сразу вводит в круг понятий, с которыми приходится иметь дело тому, кто говорит об исторической науке или философии истории [554] . Вегелин допускает в истории те же пути уподобления (l’Assimilation) и сцепления (l’Encha^inure), что и в других науках. Получается возможность различать общие,

специальные и индивидуальные основания, определяемые соответствующей совокупностью фактов. Как феномены видимого мира подчиняются центральным силам, так феномены морального мира подчинены законам бесконечной сплошности (la continuit'e ind'efnie) и бесконечного разнообразия (la diversit'e ind'efnie). В то время как один из этих законов стремится к упрощению и отожествлению фактов, другой – к их варьированию и разнообразию. Моральный мир сохраняет свое тожество в началах и разнообразие в действиях благодаря последовательному и постепенному действию и противодействию этих двух законов. Закону бесконечного разнообразия подчинены все живые силы человека, – гений, ум, национальный дух, чувство, нравы, вместе с вспомогательными идеями, почерпнутыми из литературы, искусств и наук. Законы, обычаи и все социальные учреждения предполагают закон бесконечной сплошности, которую можно рассматривать как совокупность мертвых сил общества [555] . Пути, какими эти законы действуют с абсолютной властью над людьми, суть пути привычки и подражания. Эта власть действует нераздельно в силу того, что привычка и подражание – активны, поскольку с ними связывается какой-нибудь принцип, и пассивны, поскольку он от них отделен. «Следуя руководящей нити этих понятий, – заключает Вегелин, – я попытаюсь дать идею исторического миpa, который отличается от миpa морального лишь настолько, насколько буквальный комментарий отличается от своего текста» [556] .

554

Weguelin J. D. Nouveaux M'emoires… M'em. I. P. 361 s.

555

Детальному анализу понятий «живые силы» и «мертвые силы» посвящен II Мемуар Вегелина. Связывая эти понятия с принципами бесконечного разнообразия и бесконечной сплошности, Вегелин связывает их также с психологией Лейбница. Нравственная свобода и самоопределение к совершенствованию появляются вместе с переходом от темных и спутанных представлений к ясным. Отсюда вообще область низших познавательных способностей есть область пассивных или мертвых сил человека; высшие способности разума, напротив, суть живые и активные силы. В то время как первые обнаруживают стремление к единообразию и нивелированию, вторые – к индивидуализированию. (Ср.: Bock H. Op. cit. S. 86, 93.)

556

Weguelin J. D. Nouveaux M'emoires… M'em. I. P. 362.

В этом наброске основных понятий «философии истории» мы имеем очерк целой социологической системы, но сообразно нашим задачам остановимся только на понятиях, имеющих значение для логики исторической науки [557] .

Вегелин, как и все его предшественники, признает за предметом истории единичный, индивидуальный и конкретный характер, тем не менее понятия, которыми пользуется историческая наука «такие же, как в других науках». Мы видели, как затруднял этот вопрос Вольфа, и как Хладениус нашел из него выход, признав за абстрактными общими понятиями вспомогательное значение в истории, но сообразно особенностям исторического предмета ввел новую идею «общего понятия» как конкретного и «коллективного». Вегелин приходит к той же мысли. «Понятия, – определяет он в духе вольфовского рационализма, – суть воспроизведения сходства, которое оказывается между фактами» [558] . Но не одно и то же связывает идеи, поскольку в них обнаруживаются ряды сходств, и сочетает факты, поскольку они содержат данные этих рядов. Размышление, направленное на отношение идей, образует теории спекулятивной философии, а размышление, направленное на отношение фактов, ведет к теориям практической философии. В философских рассудочных понятиях с фактов стирается их индивидуальность и устанавливаются только общие отношения, напротив, историк-философ больше всего настаивает на индивидуальности и месте фактов, из которых нужно вывести как понятия, так и исторические ряды [559] . Вегелин опять-таки только применяет к истории как науке принятое в лейбнице-вольфовском рационализме разделение истин необходимых, покоящихся на начале противоречия, и случайных или истин факта, с принципом достаточного основания в своей основе. Еще яснее это выступает в следующем его рассуждении [560] . Исторические истины или истины факта отличаются от спекулятивных истин тем, что последние основываются на отношении тожества, тогда как истины факта являются в результате всех определяющих оснований, какие предполагаются существованием того или иного факта или феномена политического или морального мира.

557

Бок совершенно справедливо делит все свое изложение теории Вегелина на две части: 1, История как наука, 2, Учение об обществе. Последняя часть интересна для истории систематических наук об обществе (например, социологии, учения о государстве и т. п.) и менее интересна для теории самой исторической науки как такой. Рохоль находит возможным весь рассматриваемый труд Вегелина в целом оценивать, как «очень ценный вклад в биологию общества», т. е. прямо относить его к социологии. Rochol R. Die Philosophie der Geschichte. G"ottingen, 1878. S. 78.

558

Weguelin J. D. Nouveaux M'emoires… M'em. I. Р. 362: «Les notions sont les repr'esentations de l’analogie qui se trouve entre les faits». Собственно говоря, это – определение вольфовское не только по духу, но и по букве. Ср.: Wolff Ch. Philosophia rationalis sive Logica. § 44: «Res singulares, quas percipimus, vel in quibusdam similes sunt inter se, vel sunt dissimiles. Quae similes sunt, ad eandem classem, quam Speciei nomine insignimus».

559

Weguelin J. D. Nouveaux M'emoires… M'em. I. P. 362.

560

Weguelin J. D. Nouveaux M'emoires… M'em. IV. P. 490.

Так как, далее, идеи истории коллективны [561] , или образованы через совокупность всех специальных определений, входящих в рассмотрение факта [562] , то философия истории основывается на видоизменениях и последовательном порядке самих фактов [563] , тогда как чисто рассудочная философия относится к абстрактным понятиям, образованным через общее рассмотрение фактов, как конститутивных частей интеллектуального мира, или общей совокупности бытия (des ^etres). История воспроизводит ряды исторических понятий, как они определяются нитью рассказа; метафизика воспроизводит ряды абстрактных понятий согласно их порядку в системе вселенной. Так как в обоих случаях воспроизведения должны быть ясными, отчетливыми и полными, то пути уподобления и сцепления могут иметь место как в рядах исторических понятий, так и в последовательности рядов понятий интеллектуальных [564] .

561

Weguelin J. D. Nouveaux M'emoires… M'em. I. P. 362.

562

Хладениус рассмотрел вопрос о коллективных понятиях более тщательно. См. выше: c. 270 и cл. Вегелин остается на почве вольфианского определения индивида, как единичной вещи. Ср.: Wolff Ch. Ont. § 227: «Cum entia singularia existant, evidens est. Ens singulare, sive Individuum esse illud, quod omnimode determinatum est».

563

Мейер высказал мысль, что изложение истории должно следовать порядку исторического процесса. Как бы ни казалась эта мысль тривиальной, не следует упускать, что это есть особенность также логическая, вызываемая формальной сущностью исторического предмета. Beгелиновское сопоставление истории со спекуляцией особенно подчеркивает это.

564

Weguelin J. D. Nouveaux M'emoires… M'em. I. P. 362–363.

Нам понятнее станет применение этих общих соображений к истории, если мы представим себе предмет истории в его специфическом определении. Оно получается из разделения Вегелином целого исторической науки на его составные части или «ветви». В «социальных телах» (les corps socials) [565] Вегелин различает две части, постоянную, устойчивую, и переменную, сообразно чему у него выделяются два вида истории: история государств и история индивидов. История государств имеет в виду внешнее или внутреннее состояние общества, и называется также историей политической или гражданской. То, что разумеется под внутренним состоянием общества, обнимает собою законы (собственно гражданская история), религию (история церкви) и общественный или административный строй. История общественного порядка в свою очередь направляется на внутренний его строй или внешний. Внутренний строй создается из внутренних качеств социального человека (l’homme social), из образованности и чувств (les lumi`eres et les sentiments), внешний имеет в виду защиту граждан, их спокойствие и славу.

565

Weguelin J. D. Nouveaux M'emoires… M'em. III. P. 448.

Нет надобности дальше углубляться в разделения и перечисления Вегелина, – сказанного достаточно, чтобы убедиться, что предметом истории для него является прежде всего социальный человек или «социальное тело», т. е. предмет sui generis, изучение которого априорно должно требовать своего метода. По-видимому, Вегелин представлял себе дело таким образом, что, с одной стороны, допускал здесь применение общих методов рациональной науки, измененных и специфицированных сообразно sui generis предмету истории, а с другой стороны, имел идею общей логики «фактических истин», определяющих вообще историческую методологию в самом широком смысле, обнимающую как историю с ее социальным предметом, так и историю природы или естественную историю.