История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1
Шрифт:
b) философское; с) политическое. Блестящій періодъ творчества Гоголя.
Въ уравновшенной душ нашего великаго поэта не было мста для той борьбы, которая мучила Гоголя: мы видли, что Пушкинъ сумлъ и въ жвзни, и въ творчеств примирить плоть и духъ. Неизвстно, открывалъ ли Гоголь передъ Пушкинымъ тайники своей души но, несомннно, если бы онъ это и сдлалъ, онъ не встртилъ бы сочувствія себ со стороны "пвца земли". Вроятно, оказалъ вліяніе Пушкинъ и на политическое міровоззрніе Гоголя. "Націоналистъ" по убжденіяяъ, врящій въ Россію и примирившійся съ русской дйствительносгью, Пушкинъ такіе же взгляды привилъ Гоголю. Сдлать это тмъ боле было легко, что Гоголь самъ шелъ къ такому міросозерцанію. И вотъ, взгляды "оффиціальной народности", отчасти «славянофильство» были прочно усвоены Гоголемъ. Вра въ незыблемость "православія, самодержавія и народности" вошла въ его міросозерцаніе. Впрочемъ, подобно Пушкину, онъ не примкнулъ цликомъ ни къ правительству, ни къ славянофиламъ, не сдлался пропагандистомъ ихъ взглядовъ, по крайней мр, въ первый періодъ своей жизни. Нсколько въ сторон остался Гоголь отъ философскихъ и политическихъ настроеній эпохи. Подъ вліяніемъ своихъ новыхъ петербургскихъ друзей-писателей, онъ съ головой окунулся въ литературную жвзнь; онъ сталъ теперь серьезне смотрть на занятія литературой; издавъ свои «Вечера» въ свтъ въ 1831 году, подъ псевдонимомъ "Рудаго Панька", онъ въ 1832 году, по совту Пушкина, берется за сочиненіе большой бытовой комедіи изъ русской жизни. Кром того, старательно изучаетъ русскую литературу, старается выяснить себ сущность и цли искусства, занимается исторіей [86] … Вообще семь лтъ (1829–1836), проведенные имъ въ Петербург въ обществ Пушкина, были блестящей порой его жизни и творчества: въ этотъ періодъ времени развернулся его таланть, —
86
Мысли, имъ выработанныя въ это время, нашли себ выраженіе въ тхъ статьяхъ, которыя вошли поздне въ составъ его сборника "Арабески".
Гоголъ-профессоръ. «Ревзоръ». Отношеніе Гоголя къ своему произведенію.
Въ эти семь лтъ многое перемнилось въ жизни Гоголя, — онъ изъ чиновника сдлался педагогомъ — преподавателемъ исторіи въ Патріотическомъ институт, потомъ даже профессоромъ всеобщей исторіи въ С.-Петербургскомъ уннверситет. Этотъ выборъ карьеры оказался очень неудачнымъ, — къ отвтственнымъ обязанностямъ профессора Гоголь былъ не подготовленъ, одного таланта и блестящаго воображенія было мало тамъ, гд не было знанія, — немудрено поэтому, что годъ его профессорства былъ очень ему тяжелъ. Эта новая неудача была большимъ ударомъ для впечатлительнаго самолюбія писателя. Но она имла и хорошіе результаты, — она приковала Гоголя къ литератур. Онъ испробовалъ нсколько путей, везд терплъ неудачи: оставался одинъ — писательство. Но любопытно, что не своими литературными успхами недоволенъ былъ онъ: друзья-писатели, петербургскіе и московскіе, носили его на рукахъ; публика читала нарасхватъ его произведенія; критика русская, вообще недоброжелательная, тоже заинтересовалась новымъ свтиломъ, — но Гоголю всего этого было мало. Судя по его письмамъ, онъ все еще мечталъ о какомъ-то "большомъ дл". [87] Пушкинъ указывалъ ему, что это "большое дло" можно было сдлать литературой, что обличеніе недостатковъ родной русской жизни — тоже дло немаловажное, но, должно быть, ему не удалось разубдить Гоголя. Вотъ почему и «Ревизоръ», [88] имвшій большой успхъ и въ то же время вызвавшій озлобленіе въ широкихъ кругахъ русской публики, принесъ Гоголю больше горя, чмъ радости. Произошло это потому, что "на сцену Гоголь смотрлъ не какъ авторъ заурядной театральной пьесы, котораго полное торжество заключается въ радушномъ пріем и рукоплесканіяхъ публики, но съ затаеннымъ страхомъ и глубокою скорбью за судьбу своего созданія, въ которое онъ положилъ свою душу, свои лучшія, благороднйшія стремленія" (Шенрокъ). Театръ ломился, когда давали «Ревизора», но многіе осуждали пьесу за дерзкую критику русской жизни. Гоголь былъ пораженъ тмъ, какое впечатлніе произвела на русское общество его пьеса: "Господи Боже! — жаловался онъ. — Ну, если бы одинъ, два ругали, ну, и Богъ съ ними, a то вс, вс!" Измученный и потрясенный своей «неудачей», Гоголь узжаетъ за границу, чтобы тамъ отдохнуть и успокоиться. Онъ убдился теперь, что та публика, которой онъ съ юности рвался «служить», не понимала его, относилась къ нему враждебно… Къ тому же, и самъ Гоголь разочаровался въ той пьес, которая недостаточно ясно выразила его основную мечту, — онъ хотлъ "проповдывать", «морализировать», когда писалъ своего «Ревизора», a оказался «обличителемъ». Произошло это потому, что "великій художникъ, — воспитанникъ Пушкина, побдилъ въ Гогол «моралиста». Увлеченный сюжетомъ «Ревизора», сюжетомъ, который былъ ему подаренъ Пушкинымъ, Гоголь предоставилъ свободу своему юмору, — и, въ результат, получилась сатира, поражавшая въ сердце всю тогдашнюю русскую дйствительность, съ ея централизаціей, съ ея чиновничествомъ и произволомъ. [89] Гоголь не мтилъ такъ глубоко, — онъ ничего не имлъ противъ строя тогдашней русской жизни, — онъ хотлъ лишь изобличить пороки отдльныхъ лицъ, которыя своими личными недостатками вносили дисгармонію въ систему, вообще превосходную, не нуждающуюся въ реформахъ. Говоря словами Капниста онъ стоялъ на той точк зрнія, которая утверждала, что "законы святы, да исполнители — лихіе супостаты", что вся бда не въ порядкахъ, a въ душевныхъ качествахъ отдльныхъ людей. Эта точка зрнія на русскую жизнь проводилась и Карамзипымъ, и Жуковскимъ, и отчасти Пушкинымъ… Жандармъ, появляющійся въ конц комедіи съ извстіемъ, что настоящій ревизоръ пріхалъ и зоветъ къ отвту порочныхъ чиновниковъ, игралъ въ глазахъ Гоголя слишкомъ большую роль, — онъ оправдывалъ строй русской жизни, указывалъ, что порокъ наказывается и въ Россіи. Но эта мораль пьесы оказалась слишкомъ блдна, — ея никто не замтилъ, ея не поняли, — и это было больно Гоголю.
87
Онъ съ презрніемъ отзывался о своихъ первыхъ произведеніяхъ, которыя принесли ему славу: "да обрекутся они неизвстности, — писалъ онъ о "Вечерахъ на хутор", — покамстъ что-нибудь увсистое, великое, художническое, не изыдетъ изъ меня!" Съ этимъ «великимъ» онъ хотлъ связать то "большое дло", о которомъ онъ мечталъ. "Я вижу ясне и лучше многое, нежели другіе, — писалъ онъ матери въ 1833 году. — Я изслдовалъ человка отъ его колыбели до конца, и отъ этого ничуть не счастливе. У меня болитъ сердце, когда я вижу, какъ заблуждаются люди. Толкуютъ о добродтели, о Бог и, между тмъ, не длаютъ ничего. Хотлъ бы кажется, помочь имъ, но рдкіе, рдкіе изъ нихъ имютъ свтлый, природный умъ, чтобы увидть истину моихъ словъ". Гоголь даже одно время бросилъ совсмъ писать, мучаясь тмъ, что его великіе замыслы не находятъ себ великаго воплощенія, "мелкаго (писать), — говоритъ онъ, — не хочется, великое не выдумывается".
88
Въ 1-ый разъ поставленъ на сцену 19 апрля 1836 г.
89
Это понялъ императоръ Николай Павловичъ, присутствовавшій на первомъ представленіи комедіи. "Ну, пьеска! — сказалъ онъ — всмъ досталось, a больше всхъ мн!"
Объясненіе Гоголемъ смысла пьесы. Значеніе смха.
Въ развязк «Ревизора» онъ самъ объяснилъ истинный смыслъ своей комедіи. Въ уста "перваго комическаго актера" вложилъ онъ свои мысли, свои взгляды. "Нтъ такого города на Руси, говорилъ Гоголь его устами, гд бы вс чиновники были порочны. Слдовательно, не надо буквально понимать всего изображеннаго, не надо угадывать живыхъ людей въ изображенныхъ герояхъ. Авторъ изобразилъ "душевный городъ" — т. е. человческую душу вообще, и вс «чиновники», и жители этого города — это олицетворенія пороковъ, съ которыми долженъ бороться человкъ, — иначе ждетъ человка страшная кара. "Будто не знаете, кто это ревизоръ? Что прикидываться? Ревизоръ этотъ — наша проснувшаяся совсть, которая заставитъ насъ вдругъ и разомъ взглянуть во вс глаза на самихъ себя. Передъ этимъ ревизоромъ ничто не укроется, потому что по Именному Высшему повелнію онъ посланъ". Совсть — "настоящій ревизоръ" — "Хлестаковъ — втреная свтская совсть, продажная, обманчивая совсть; Хлестакова подкупятъ какъ разъ наши же, обитающія въ душ нашея, страсти… Не съ Хлестаковымъ, но съ настоящимъ ревизоромъ оглянемъ себя! Клянусь, душевный городъ нашъ ст`oитъ того, чтобы подумать о немъ, какъ думаетъ добрый государь о своемъ государств. Благородно и строго, какъ онъ изгоняетъ изъ земли своей лихоимцевъ, изгонимъ нашихъ душевныхъ лихоимцевъ! Есть средство, есть бичъ, которымъ можно выгнать ихъ. Смхомъ, мои благородные соотечественники! Смхомъ, котораго такъ боятся вс низкія наши страсти! Смхомъ, который созданъ на то, чтобы смяться надъ всмъ, что позоритъ истинную красоту человка. Возвратимъ смху его настоящее значеніе! Отнимемъ его y тхъ, которые обратили его въ легкомысленное свтское кощунство надъ всмъ, не разбирая ни хорошаго, ни дурного!.. Не возмутимся духомъ, если бы какой-нибудь разсердившійся городничій, или, справедливе, самъ нечистый духъ, шепнулъ его устами: "что сметесь? надъ собой сметесь!" [90] Гордо скажемъ ему: "Да, надъ собой смемся, потому что слышимъ приказанье Высшее быть лучшими другихъ!.. Не пустой я какой-нибудь скоморохъ, созданный для потхи пустыхъ людей, но честный чиновникъ великаго Божьяго государства, и возбудилъ въ васъ смхъ, — не тотъ безпутный, которымъ пересмхаютъ въ свт человкъ человка, который рождается отъ бездльной пустоты празднаго времени, но смхъ, родившійся отъ любви къ человку. Дружно докажемъ всему свту, что въ Русской земл все, что ни есть, отъ
90
Смыслъ этой фразы обращенной въ комедіи, словно къ публик, дйствительно, загадочный, разъясняется только этими словами Гоголя.
Понятно, какъ оскорбительно было Гоголю сознать, что никто въ автор «Ревизора» не увидлъ "честнаго чиновника великаго Божьяго государства" — проповдника добра, — a усмотрли или скомороха-шута, потшника толпы, или либерала-обличителя, или просто суроваго и несправедливаго судью-самозванца. Онъ убдился, что его опять не поняли читатели, и онъ сталъ защищать себя отъ многочисленныхъ и разнообразныхъ обвиненій, — особенно, отъ обвиненій въ томъ, что хотлъ унизить Россію. [91] "Если бы это была правда, — писалъ онъ Прокоповичу, — то хуже ("Ревизора") на Руси мн никто не могъ нагадить. Но, слава Богу, это — ложь… Мн страшно вспомнить обо всхъ моихъ мараньяхъ. Они въ род грозныхъ обвинителей являются глазамъ моимъ. Забвенья, долгаго забвенья проситъ душа. И если бы появилась такая моль, которая съла бы вс экземпляры «Ревизора», a съ ними «Арабески», «Вечера» и всю прочую чепуху, и обо мн въ теченіе долгаго времени ни печаталъ, ни изустно не произносилъ никто ни слова, я бы благодарилъ судьбу". Онъ охладлъ къ «Ревизору», какъ прежде къ "Гансу Кюхельгартену", и успокоенія искалъ, какъ и раньше, въ заграничномъ путешествіи.
91
Это онъ сдлалъ не только въ частныхъ беседахъ и письмахъ, но и въ нсколькихъ объяснительныхъ статьяхъ, посвященныхъ «Ревизору»: "Отрывокъ изъ письма, писаннаго авторомъ посл перваго представленія «Ревизора» къ одному литератору", въ "Предувдомленіи для тхъ, которые хотли бы сыграть, какъ слдуетъ «Ревизора» и въ комедіи, Театральный разъздъ посл представленія новой комедіи" (1842), "Развязка Ревизора".
"Пророку нтъ славы въ отчизн" — писалъ онъ Погодину незадолго до отъзда, выражая въ этихъ словахъ все свое самомнніе и презрніе къ русской «черни». Но его все не оставляла мысль, что онъ совершитъ нчто великое: называя вс свои сочиненія (въ томъ числ и "Ревизора") «ученическими», онъ восклицалъ: "пора, пора, наконецъ, заняться дломъ!".
Гоголь заграницей.
Гоголь заграницей, въ періодъ 1836–1841 гг. — "большая загадка, которую, вроятно, не разъяснятъ никакіе біографическіе матеріалы и даже личвыя признанія поэта. Въ этой сложной душ, полно противорчій, совершалось за этотъ періодъ времени то таинственное бореніе, которое художника, въ конц концовъ, обратило въ моралиста и богослова, и въ юморист-бытописател заставило вновь проснуться съ подновленной силой старое романтическое міросозерцаніе. Это было бореніе сначала очень радостное, полное вдохновеннаго восторга, a въ конц совсмъ болзненное, истомившее художника и физически, и нравственно (Котляревскій).
Заграницей онъ искалъ только впечатлній эстетическихъ, — онъ холодно относился къ западно-европейской культур, къ современной жизни Европы, даже къ исторической старин,- чаще всего оставался онъ одинъ съ глазу на глазъ, со своей душой, мятежной и жаждущей. Къ Германіи, Швейцаріи и Парижу отнесся онъ равнодушно; только Италія нравилась ему. Она успокаивала его больные нервы; свтомъ, тепломъ и красотой ласкала его больгое сердце. "Кто былъ въ Италіи, тотъ скажи «прощай» другимъ землямъ", — писалъ Гоголь друзьямъ, — кто былъ на неб, тотъ не захочетъ на землю. Европа, въ сравненіи съ Италіей, все равно, что день пасмурный въ сравненіи съ днемъ солнечнымъ". "Душенька моя! моя красавица Италія! — восклицалъ онъ, — никто въ мір ея не отниметъ y меня! Я родился здсь… Россія, Петербургъ, снга, подлецы, департаментъ, каедра, театръ, — все это мн снилось… О, если бы вы взглянули только на это ослпляющее небо, все тонущее въ сіяніи! Все прекрасно подъ этимъ небомъ". Особенно увлекался Гоголь Римомъ: "Здсь только тревоги не властны и не касаются души, — писалъ онъ… — Кром Рима, нтъ Рима на свт,- хотлъ было сказать — счастья и радости, да Римъ больше, чмъ счастье и радость!".
Жизнь въ Рим.
Въ Рим Гоголь жилъ въ обществ молодыхъ русскихъ художниковъ — слдовательно, въ кругу утонченныхъ эстетическихъ удовольствій. Особенно сблизился онъ съ извстнымъ энтузіастомъ-художникомъ Ивановымъ, который всю свою жизнь отдалъ созданію одной картины: "Явленіе Христа народу" (находится въ Москв въ Третьяковской галере). Религіозное мстическое настроеніе Иванова было сродни Гоголю, высокое пониманіе миссіи художника тоже связывало обоихъ. Понятна изъ этого ихъ дружба, взаимное вліяніе ихъ и углубленіе въ душ обоихъ религіознаго мистицизма.
Къ этой пор пребыванія Гоголя въ Италіи относится увлеченіе Гоголя католицизмомъ. Гоголь, какъ художникъ, былъ побжденъ красотою католической службы, великолпіемъ храмовъ, набожностью врующихъ и ликовъ. "Только въ одномъ Рим молятся, — говорилъ онъ, — a въ другихъ мстахъ показываютъ только видъ, что молятся". Русскіе аристократы, друзья Гоголя, измнившіе православію ради католичества, прилагали усилія, чтобы и Гоголя заставить сдлать то же; для этого было организовано постепенное систематическое склоненіе великаго писателя въ католицизмъ. Онъ это замчалъ, но этому не противился, — говорилъ даже, что "позволяетъ втирать въ себя нсколько хорошихъ мыслей". Впрочемъ, если Гоголь отъ православія и не уклонился, то, несомннно, охотно слушалъ разговоры о «божественномъ», — вдь это было такъ близко основнымъ интересамъ его жизни!..
Отношеніе къ родин.
Любопытно, что въ эту пору полной эстетической и религіозной жизни, когда писателю, удаленному отъ родины, она казалась далекимъ «сномъ», — творчество его работало интенсивно и все въ томъ же направленіи, которое далъ ему Пушкинъ. Гоголь «жилъ» Италіей, и, въ то же время, «грезилъ» Россіей, — и грезы эти были такъ ясны, такъ мучительно-живы, были облечены въ такую осязательную «плоть», — что перо Гоголя быстро рисовало одинъ русскій типъ за типомъ: Чичиковъ, Ноздревъ, Собакевичъ, — все это было такъ далеко отъ Италіи, отъ духовныхъ интересовъ Гоголя, — но все это росло передъ нимъ, окрашивалось ярко и жизненно. [92]
92
"Я живу около года въ чужой земл,- писалъ онь одному другу, — вижу прекрасныя небеса, міръ, богатый искусствами и человкомъ; но разв перо мое принялось описывать предметы, могущіе поразить каждаго? Ни одной строки не могъ я посвятить чуждому. Непреодолимою цпью прикованъ я къ своему, и нашъ бдный, неяркій міръ, наши курныя избы, обнаженныя пространства предпочелъ я небесамъ лучшимъ, привтливо глядвшимъ на меня".
"Мертвыя души".
Въ "Мертвыхъ Душахъ" Гоголь задумалъ опять «великое» произведеніе. Сперва, впрочемъ, онъ не придавалъ серьезнаго значенія своему труду: для Гоголя сначала это произведеніе было только смшныжъ анекдотомъ, «карикатурой». Но его поразило, что чтеніе первыхъ главъ романа въ 1835 г. произвело на Пушкина такое впечатлніе, что онъ, смявшійся при начал чтенія, становился все сумрачне и, наконецъ, когда чтеніе кончилось, сказалъ: "Боже! какъ грустна наша Россія!" "Меня это изумило, — говоритъ Гоголь, — Пушкинъ, который такъ зналъ Россію, не замтилъ, что все это карикатура и моя собственная выдумка!" Тмъ не мене, скоро и самъ Гоголь понялъ, что изъ "смшного анекдота можетъ выйти большая картина". Посл смерти Пушкина, въ 1837 году, отношеніе Гоголя къ начатому произведенію еще разъ мняется. Для него трудъ, завщавный ему великимъ учителемъ, сдлался въ его глазахъ «священнымъ». И чмъ боле онъ углублялся въ него, тмъ шире разростались его художественные замыслы. Не сдерживаемый Пушкинымъ, покоренный своими мистическими настроеніями, онъ задумалъ, наконецъ, изъ «карикатуры» и «выдумки» сдлать поэму. Подобно Данту, изобразившему въ своей "Божественной Комедіи": «Адъ», «Чистилище» и «Рай» — исторію человческой жизни, — и Гоголь задумалъ написать исторію воскресенія человческой души: первая часть его романа должна была соотвтствовать дантовскому «Аду», вторая — «Чистилищу», третья — «Раю». Въ этомъ произведеніи Гоголь хотлъ изобразить всю Россію, — все зло и добро ея жизни, и съ жаромъ принялся за работу. "Вс оскорбленія, вс непріятности посылались мн высокимъ Провидніемъ на мое воспитаніе, — говорилъ онъ, — я чувствую, что неземная воля направляетъ путь мой… Мн ли не благодарить пославшаго меня на землю! Какихъ высокихъ, какихъ торжественныхъ ощущеній, невидимыхъ, незамтныхъ для свта, исполнена жизнь моя! Клянусь, я что-то сдлаю, чего не длаетъ обыквовенный человкъ. Львиную силу чувствую я въ душ своей!" Съ такой врой въ себя принялся онъ зa свое «великое» произведеніе; и въ то время, когда картины русской жизни рисовалъ онъ живыми, сочными красками и земные образы оживали передъ нимъ, — въ это время его личныя настроенія и выраженіе ихъ въ письмахъ его принимаютъ все боле и боле торжественный характеръ; онъ начинаетъ даже говорить библейскимъ стилемъ, усваиваетъ стиль ветхозавтныхъ пророковъ: "Горе кому бы то ни было, не слушающемуся моего слова!" — говоритъ онъ въ письмахъ друзьямъ. "Никто изъ моихъ друзей не можетъ умереть, потому что онъ вчно живетъ со мною!" — Друзья недоумвали, читая такія изреченія, и, мало-по-малу, y многихъ стала зарождаться тревожная мысль, что Гоголь сдлался ненормальнымъ.