История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1
Шрифт:
Повсть кончается разсказомъ объ одномъ такомъ "сн", и читатель остается въ неизвстности, женился ли Шпонька, получилъ ли онъ свое завщаніе, или нтъ.
Значеніе повсти.
Но отъ этого цнность повсти не проигрываетъ. Передъ нами мастерской набросокъ нсколькихъ лицъ изъ того круга, изъ котораго вышелъ самъ Гоголь. Съ юморомъ и безъ всякой злобы, даже съ чувствомъ симпатіи, нарисовалъ онъ намъ этихъ провинціальныхъ «существователей», цль жизни которыхъ ничтожна, но жизнь которыхъ полна содержанія: они тоже волнуются, страдаютъ, y нихъ свои интересы…
Отношеніе Гоголя къ крпостному праву.
Любопытно, что въ этой повстушк Гоголь коснулся и крпостного права, но ничего безобразнаго въ мудрыхъ расправахъ тетушки и въ отношеніяхъ Сторченка къ лакеямъ онъ не замтилъ. Онъ, несомннно, одобрялъ «тетушку» за то, что она своей властной дворянской рукой сдлала пьяницу «золотомъ»; въ ругани Сторченка и колнопреклоненной просьб оффиціанта "взять стегнышко", онъ увидлъ только комическое.
Происхожденіе этихъ повстей
О происхожденіи этихъ повстей пришлось уже говорить выше. Гоголь занялся ихъ сочиненіемъ потому, что ему хотлось въ Петербург пожить впечатлніями дтства и юности — вспомнить Малороссію, ея жителей и природу; [117] къ этому примшались и матеріальныя соображенія, — въ разгаръ романтическихъ настроеній русской литературы интересъ къ Малороссіи, и поэтическому содержанію ея жизни былъ въ русскомъ читающемъ обществ очень великъ, — и Гоголь ршился эксплуатировать его въ свою пользу.
117
Это "писаніе"
Народный мистицизмъ.
Матеріалы для своихъ повстей Гоголь почерпалъ изъ воспоминаній дтства, — очевидно, ему самому приходилось не разъ слышать различныя народныя сказки, преданія и веселыя, и страшныя ("страховинны казочки"). [118] Эти дтскія воспоминанія освжалъ онъ, какъ мы видли, разсказами и матеріалами, которые, живучи уже въ Петербург, собиралъ на родин при помощи матери и знакомыхъ. [119] Въ результат, источники его матеріаловъ оказались очень разнообразными — народная малороссійская фантазія въ сказкахъ и преданіяхъ, въ суеврныхъ представленіяхъ жизни, дала ему богатый матеріалъ для созданіи типа чорта, вдьмы, колдуна, оборотней. Увлеченный этой фантазіей, Гоголь, одаренный и самъ богатымъ воображеніемъ, весь ушелъ въ своеобразный міръ народныхъ суеврій. Ho y народа къ этому міру замчается двоякое отношеніе — съ одной стороны, ужасомъ мрачной вры ветъ отъ многихъ народныхъ преданій и суеврныхъ представленій, — съ другой стороны, очень часто народъ уметъ съ юморомъ относиться къ этимъ созданіямъ своей фантазіи. Оттого и народныя произведенія фантастическаго содержанія распадаются на дв группы: въ одной этотъ міръ народныхъ представленій рисуется съ трагической стороны, въ другихъ — съ комической. Въ народныхъ сказкахъ герои не разъ за панибрата обращаются съ "нечистой силой", надуваютъ ее, обыгрываютъ въ карты, даже поколачиваютъ. Такое двоякое, чисто-народное отношеніе къ "нечистой сил" встрчаемъ мы и y Гоголя. Его дьяволъ, колдунъ, вдьма, являются мрачными (напр. чортъ и вдьма въ "Вечер наканун Ивана Купалы", колдунъ въ "Страшной Мести"), то глуповатыми и смшными [120] (напр. чортъ въ "Ночи передъ Рождествомъ", Пацюкъ, вдьма въ "Пропавшей Грамот").
118
"…Каганецъ, дрожа и вспыхивая, какъ бы пугаясь чего, свтилъ намъ въ хат. Веретено жужжало; a мы вс, дти, cобравшись въ кучку, слушали дда, не слзавшаго отъ старости боле пяти лтъ съ своей печки. Но ни дивныя рчи про давнюю старину, про назды звпорожцевъ, про ляховъ, про молодецкія дла Подковы, Полторакожуха и Сагайдачнаго не занимали насъ такъ, какъ разсказы про какое-нибудь старинное чудное дло, отъ которыхъ всегда дрожь проходила по тлу, и волосы ерошились на голов. Иной разъ страхъ, бывало, такой заберетъ отъ нихъ, что съ вечера все показывается, Богъ знаетъ, какимъ чудищемъ. Случится, ночью выйдешь за чмъ-нибудь изъ хаты, вотъ такъ и думаешь, что на постели твоей уклался спать выходецъ съ того свта… Я принималъ часто издали собственную свитку, положенную въ головахъ, зa свернувшагося дьявола".
119
Впрочемъ, при всей добросовстности Гоголя въ этомъ отношеніи, онъ не разъ погршалъ противъ правды. Его "повсти" уже современными критиками разобраны были съ этнографической точки зрнія и обнаружили въ Гогол человка, который обо многомъ говорилъ съ чужого голоса. Какъ на одинъ изъ яркихь примровъ его отступленій отъ правды малороссійскаго быта, указываютъ, напримръ, на свадьбу Грицка съ Параской въ "Сорочинской ярмарк". Народная свадьба сопровождается многими и длинными обрядами и такъ скоро не могла быть закончена, какъ разсказываетъ Гоголь. Такъ же неправдоподобной, по указаніямъ этнографовъ, является сцена вызыванія двушки изъ дома при помощи игры на бандур. Этотъ пріемъ пть «серенады» подъ окнами возлюбленныхъ въ Малороссіи не практикуется. Совершенно противорчитъ патріархальнымъ обычаямъ деревни и сочиненіе про отца такой псни, какую сложилъ Левко ("Майская ночь"). "Переряживаніе", къ которому онъ прибгаетъ, тоже противорчитъ обычаямъ деревни, — рядятся въ деревн только на Святкахъ.
120
Въ этомъ послднемъ случа Гоголю удается удивительно и мастерски сочетать реализмъ съ фантастикой. Какъ удивительно реально изображена имъ, напримръ, игра въ карты съ вдьмой и чертями въ аду: "Козырь!" вскричалъ онъ, ударивъ по столу картою такъ, что ее свернуло коробомъ; та, не говоря ни слова, покрыла восьмеркою масти. "А чмъ ты, старый дьяволъ, бьешь?" Вдьма подняла карту: подъ нею была простая шестерка. "Вишь, бсовское обморачиванье!" — сказалъ ддъ и съ досады хватилъ кулакомъ что силы по столу. Къ счастью еще, что y вдьмы была плохая масть; y дда, какъ нарочно, на ту пору — пары. Сталъ набирать карты изъ колоды, — только мочи нтъ; дрянь такая лзетъ, что ддъ и руки опустилъ. Въ колод ни одной карты. Пошелъ уже такъ, не глядя, простою шестеркою; вдьма приняла. "Вотъ теб на! это что? Э, э! врно, что-нибудь да не такъ!" Вотъ, ддъ карты потихоньку подъ столъ и перекрестилъ; глядь — y него на рукахъ тузъ, король, валетъ козырей, a онъ, вмсто шестерки, спустилъ кралю. "Ну, дурень же я былъ! Король козырей! что? приняла? А? кошачье отродье! A туза не хочешь? Тузъ! валетъ!" Громъ пошелъ по пеклу…"
Значеніе народной псни для повстей.
Народная псня малороссійская тоже оказала сильное вліяніе на эти повсти, главнымъ образомъ, на лирическія мста, монологи любящихъ, или тоскующихъ героевъ, на описаніе красавицъ и красавцевъ. Приводя ихъ разговоры, Гоголь иногда прямо перифразируетъ слова псни, пересказываетъ ее своими словами, удерживая самое типичное, характерное. [121]
Вліяніе легендъ на повсти.
Кром сказокъ и псенъ, воспользовался Гоголь широко и полуцерковными легендами, которыя явились результатомъ скрещенія творчества церковнаго съ народнымъ. [122] Иногда онъ нсколько легендъ и сказаній соединяетъ въ одно; иногда самостоятельно ихъ развиваетъ.
121
Напр. "Ивасю, мой любый! бги къ Петрусю, мое золотое дитя, какъ стрла изъ лука; разскажи ему все: любила бъ его карія очи, цловала бы его блое личико, да не велитъ судьба моя. Не одинъ ручникъ вымочила я горючими слезами. Тошно мн, тяжело на сердц. И родной отецъ — врагъ мн: неволитъ идти зa нелюбаго ляха. Скажи ему, что и свадьбу готовятъ, только не будетъ музыки на нашей свадьб: будутъ дьяки пть, вмсто кобзъ и сопилокъ. He пойду я танцовать съ женихомъ своимъ, — понесутъ меня… Темная, темная будеть хата изъ кленоваго дерева и, вмсто трубы, крестъ будетъ стоять на крыш". Такое пользованье народной псней было y Гоголя вполн сознательнымъ. Онъ псн народной придавалъ очень большое значеніе, считая, что псня для историка важне документовъ. Въ «Арабескахъ» онъ говорилъ слдующее: "Историкъ не долженъ искать въ нихъ показателя дня и числа битвы, или точнаго объясненія мста, врной реляціи. Но когда онъ захочетъ узнать врный бытъ, стихію характера, вс изгибы и оттнки чувствъ, волненій, страданій, веселій и вображаемаго народа, когда захочетъ выпытать духъ минувшаго вка, общій характеръ всего цлаго и порознь каждаго частнаго, тогда онъ будетъ удовлетворенъ".
122
Напр. летаніе Вакулы на чорт есть народная обработка эпизода изъ житія св. Іоанна Новгородскаго, который леталъ на дьявол въ Іерусалимъ. Къ области «легендъ» относится разсказъ Левко о той лстниц, которая соединяетъ
Очевидно, и лирическія преданія, богато окрашенныя народной фантазіей, тоже вдохновляли Гоголя на сочиненіе нкоторыхъ повстей. [123]
Литературныя вліянія (иноземныя и русскія). Новалисъ, Гофманъ. Жуковскій. Марлинскій. Пушкинъ.
Наконецъ, несомннны надъ повстями Гоголя и литературныя вліянія. Нмецкій романтизмъ, какъ мы видли выше, выдвинулъ цлую группу писателей, которые особенно охотно разрабатывали фантастику народнаго творчества. Такъ, Новалисъ, особенно Гофманъ, модный y насъ во времена Гоголя писатель, дали въ своихъ произведеніяхъ образцы, которымъ подражали и русскіе романтики. Изъ нихъ Жуковскій, съ его колдунами, вдьмами и дьяволами, оказалъ на Гоголя несомннное вліяніе. [124] Модный, въ то время, Марлинскій нкоторыми своими произведеніями (напр. "Страшное гаданіе") тоже могъ поддержать стремленіе Гоголя творить въ этой же области романтической фантастики. Даже y Пушкина найдемъ мы нсколько произведеній такого же рода: баллада «Утопленникъ» и «Гусаръ» являются, въ этомъ отношеніи, типичными. Въ польской литератур, хотя бы въ сочиненіяхъ Мицкевича, Гоголь тоже могъ встртить разработку такихъ же фантастическихъ народныхъ преданій. Въ русской литератур ближайшимъ предшественникомъ Гоголя надо признать Даля ("Сказки казака Луганскаго"), который подошелъ къ произведеніямъ народной фантазіи съ той же точки зрнія, что и Гоголь. [125]
123
Напр. народныя преданія о развалинахъ какого-нибудь стараго замка могли лечь въ основу повсти "Страшная Месть". Воспоминанія попа Данилы о казацкихь подвигахъ тоже относятся къ этой области.
124
Напр. продажа Громобоемъ души дьяволу и страхъ его въ послднюю ночь напоминастъ эпизодъ изъ "Пропавшей Грамоты".
125
Впослдствіи Тургеневъ, въ его повсти "Бжинъ Лугъ", опять введетъ насъ въ этотъ міръ народной фантазіи.
Источники Гоголевскаго реализма. Квитка. Наржный.
И реализмъ первыхъ гоголевскихъ повстей тоже иметъ за собой богато-разработанную почву. Малороссійская сказка дала ему ярко-обрисованные типы упрямаго, лниваго хохла, богато надленнаго и хитростью, и юморомъ. Эта же сказка дала ему живой образъ сварливой бабы-сплетницы. Оба эти характервые типа еще въ ХVІІ в. изъ сказки попали въ народную комедію ("интермедіи" и "интерлюдіи", "вертепъ"), a затмъ и ту комедію, которую усердно разрабатывали малороссійскіе писатели въ род Гоголя-отца, Котляревскаго, Квитки-Основьяненко, Артемовскаго-Гулака [126] и др. Кром того, большое значеніе для повстей Гоголя имли и такіе талантливые бытописатели, какъ Наржный. Его умніе рисовать жизнь Украйны и ея типы отразилось на повстяхъ Гоголя. Въ русской литератур, конечно, ближайшимъ предшественникомъ и учителемъ Гоголя былъ Пушкинъ, который сумлъ въ своихъ произведеніяхъ нарисовать жизнь разныхъ слоевъ русскаго общества, — между прочимъ и захолустнаго, провинціальнаго, не безъ юмора обрисовавъ интересы и идеалы русскихъ деревенскихъ дворянъ. Въ своей "Полтав" онъ набросалъ яркую картину малороссійской жизни и природы.
126
На это знакомство Гоголя съ подобными "комедіями" указываютъ, хотя бы, т эпиграфы, которые онъ проставилъ въ нкоторыхъ главахъ "Сорочинской Ярмарки". Объ украинской литератур до Гоголя см. соч. Петрова "Очерки украинской литературы".
Рылевъ.
Рылева тоже называютъ учителемъ Гоголя; для своихъ историческихъ «Думъ» онъ очень часто бралъ сюжеты изъ жизни Малороссіи; въ ея прошломъ онъ сумлъ найти немало героическихъ образовъ, высокихъ проявленій патріотизма и гражданской доблести.
Погодинъ.
Наконецъ, русскіе критики указываютъ на Погодина, какъ на писателя, котораго тоже, съ нкоторымъ правомъ, можно назвать предшественникомъ Гоголя. Среди русскихъ литераторовъ своего времени онъ былъ "одинъ изъ первыхъ, который попытался въ "картину нравовъ" включить описаніе быта низшихъ слоевъ нашего общества. Онъ сдлалъ больше; онъ не только описывалъ, но изображалъ этихъ намъ тогда мало знакомыхъ людей, изображалъ ихъ чувствующими и думающими, a также разговаривающими и при томъ довольно естественною рчью. Содержаніе повстей оставалось въ большинств случаевъ романтическимъ, но въ выполненіи проступалъ наружу довольно откровенный реализмъ" [127] (Котляревскій).
127
Въ II ч. моей "Исторіи", въ глав, посвященной характеристик «романтизма», указано, что реализмъ былъ тсно связанъ съ романтизмомъ, даже вытекалъ изъ него, какъ одно изъ главныхъ требованій романтической школы. Оттого такое сліяніе двухъ направленій встрчаемъ мы и y Вальтеръ-Скотта, и y Гюго, и y Виньи, и y русскихъ романтиковъ — Марлинскаго, Загоскина, Лажечникова. Погодина и y Гоголя.
Въ разсказахъ своихъ онъ рисовалъ драмы маленькихъ людей, — драмы, которыя разыгрывались въ купеческомъ быту ("Суженый", "Черная немочь"), мелкопомстномъ дворянств ("Невста на ярмарк"), опускался онъ даже до вертепа людей падшихъ, чтобы показать читателямъ, что и въ сердцахъ воровъ и мошенниковъ теплятся искры добра; касался онъ и жизни крпостного люда. Наконецъ, есть y него повсть изъ малороссійскаго быта, — это трогательный разсказъ о томъ, какъ Петрусь-бднякъ любилъ Наталку, какъ гордый ея отецъ не хотлъ отдать дочь за бдняка, какъ Петрусь отправился зарабатывать деньги, но, вернувшись съ деньгами, засталъ свою Наталку замужемъ зa другимъ, но больную и разоренную. Петрусь отдалъ ей вс свои деньги.
Отношеніе русской публики и критики къ повстямъ.
Успхъ «Вечеровъ» въ русской публик былъ большой; даже придирчивая русская критика, въ общемъ, осталась довольна новой книгой. Публика русская оцнила въ этихъ повстяхъ не только яркость изображенія малороссійской жизни и природы, но и тотъ живой и искренній комизмъ, которымъ вообще не отличалась современная русская литература. Чмъ-то свжимъ, жизнерадостнымъ, неудержимо-веселымъ и молодымъ повяло въ русской литератур съ появленіемъ книги Гоголя. Съ такой точки зрнія похвалилъ ее Пушкинъ. Воейкову онъ писалъ: "Сейчасъ прочелъ "Вечера на хутор". Они изумили меня. Вотъ настоящая веселость, искренняя, непринужденная, безъ жеманства, безъ чопорности. A мстами какая поэзія, какая чувствительность! Все это такъ необыкновенно въ нашей литератур, что я досел не образумился!" He вс критики были такъ доброжелательны, — большинство постаралось, прежде всего, найти недостатки. Одинъ критикъ отмтилъ, что повсти страдаютъ излишнимъ реализмомъ, доходящимъ до «грубости» ("парни ведутъ себя совсмъ, какъ невжи и олухи"), что особенно бросается въ глаза рядомъ съ чрезмрной идеализаціей другихъ образовъ и высокопарнымъ паосомъ тхъ рчей, которыми обмниваются иногда дйствующія лаца. Полевой, не зная еще настоящаго автора этихъ повстей, заподозрилъ его въ стараніяхъ поддлаться подъ народность. "Этотъ пасичникъ — москаль, — писалъ онъ, — и притомъ горожанинъ; онъ неискусно воспользовался кладомъ преданій; мазки его несвязны"… Сочувственне отнеслись къ Гоголю Надеждинъ и Булгаринъ. Первый указывалъ на отсутствіе въ повстяхъ вычурности и хитрости, естественность дйствующихъ лицъ и положеній, неподдльную веселость и невыкраденное остроуміе. Особенно нравилась ему въ повстяхъ выдержанность "мстнаго колорита". Булгаринъ хвалилъ Гоголя за стремленіе уловить духъ малороссійской и русской народности. Онъ ставитъ Гоголя выше Погодина, выше Загоскина. Особенно охотно сравнивали Гоголя съ Марлинскимъ. Это сопоставленіе особенно любопытно потому, что въ то время Марлинскій считался первымъ русскимъ романистомъ, — сравненіе съ нимъ Гоголя указываетъ, на какую высоту онъ сразу поднялся въ русскомъ самосознаніи и кого онъ долженъ былъ смнить, кто былъ его ближайшимъ предшественникомъ въ глазахъ русской читающей публики.