История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
Шрифт:
В восемь часов приходит хозяин и говорит, что ему отдан приказ дать ей комнату, не примыкающую к моей, и что он должен подчиниться. Она смеется и говорит, что она готова. Я спрашиваю, должна ли она также и ужинать в одиночестве, и он отвечает, что относительно этого ему не дано никаких указаний. На что я говорю, что иду ужинать вместе с ней. Карета в Страсбург отправляется 30-го, и сам хозяин берется заказать ей место. Но несмотря на эту бесславную полицию, я тем не менее ел и спал вместе с ней все четыре ночи, что она провела в Вене. Я изо всех сил пытался вручить ей пятьдесят луи, но она взяла только тридцать, заверив меня, что приедет еще в Монпелье с несколькими луи в кармане. Она написала мне из Страсбурга, и затем я больше ничего о ней не знал, пока не увидел ее сам в Монпелье, как расскажу об этом впоследствии.
В первый день 1767 года я вселился в апартаменты у г-на Шрёдера и направился относить мои письма м-м де Салмур, главной управительнице эрцгерцогини Марианны, и м-м де Старемберг.
34
речь идет о франк-масонах, прим перев.
Принц Карл Курляндский, который провел летом месяц в Венеции и получил самые большие заверения в дружбе и уважении от г-на де Брагадин и двух других моих друзей, которым я его рекомендовал, провел в Вене два месяца и уехал за пятнадцать дней до моего приезда, чтобы снова вернуться в Венецию, где герцог де Виртемберг, умерший два года назад, наделал тогда много шума. Он вел широкую жизнь и тратил огромные деньги. Принц Карл писал мне письма, в которых старался выразить мне всю свою благодарность. Он заверял меня, что никогда не встречал во всей Европе людей более достойных, чем мои три друга, к которым я его направил. Поэтому он говорил мне, что я должен располагать им и всем его добром до самой смерти.
Итак, я жил в Вене в самом большом спокойствии, развлекаясь и хорошо себя чувствуя, и думая все время о моем путешествии в Португалию весной. Я не вел ни доброй, ни дурной компании, ходил на спектакли и часто обедал у Кальзабижи, который кичился своим атеизмом, бессовестно вредил Метастазио, который его презирал, но Кальзабижи это было безразлично. Великий политический калькулятор, он был человеком принца Кауниц.
Однажды, после обеда, когда я развлекался за столом с моим дорогим Кампиони, ко мне украдкой зашла красивая девочка двенадцати-тринадцати лет, смелая и одновременно робкая, сделав мне реверанс, уверенная, что не будет дурно принята, потому что имела на лице фатальную рекомендацию, что успокаивает мужчину, даже дикаря. Я спросил, чего она хочет, и она ответила мне латинскими героическими стихами. Она просит у меня милостыню и говорит, что ее мать находится в моей прихожей, и что она войдет, если я хочу. Я отвечаю ей на латыни прозой, что мне не нужно видеть ее мать, и говорю также, почему; она отвечает мне четырьмя латинскими стихами, которые, не будучи в связи со сказанным, дают мне понять, что она выучила наизусть все то, что говорила мне, сама не зная, что говорит. Она продолжает мне говорить стихами, что ее мать должна зайти, потому что ее посадят в тюрьму, если комиссары нравственности смогут предположить, что, будучи наедине с нею, я ее имею.
Это вольное выражение, сказанное на хорошей латыни вызывает у меня взрыв смеха и дает мне желание объяснить ей на ее родном языке то, что она мне сказала. Она говорит мне, что она венецианка, что вызывает во мне еще большее любопытство и заставляет сказать ей на нашем добром диалекте, что шпионы не могут заподозрить ее в том, что она пришла в мою комнату делать то, что она сказала, потому что она еще слишком маленькая. На это объяснение, немного подумав, она говорит мне восемь или десять стихов приапей [35] , которыми она говорит, что плод, слегка терпкий, возбуждает вкус сильней, чем зрелый. Этого более чем достаточно, чтобы меня бросило в жар; Кампиони, заметив, что это немного слишком, уходит в свою комнату.
35
античные латинские стихи в честь бога Приапа, прим. перев.
Я спрашиваю у нее, есть ли у нее в
Я восхищен странным изобретением этого венецианца, отца этой девочки, решившего жить на ее счет. Она была очень хорошенькая; но хорошеньких девочек в Вене такое количество, что они почти все пребывают в бедности. Он сделал свою поразительной с помощью этого шарлатанства; но в Вене это не могло продолжаться долго. На следующий день на закате у меня возникло желание пойти пешком поглядеть на эту девочку, которая не знала, быть может, что она мне обещала вместе с адресом, который оставила. Я имел неосторожность, в возрасте сорока двух лет, несмотря на свой большой опыт, пойти в одиночку, на бульвар, по указанному адресу. Она видит меня в окно и, догадавшись, что я ищу ее дом, зовет меня, указывает на дверь, я вхожу, я поднимаюсь и вижу подлого вора, гнусного Поччини. У меня уже нет времени отступить; повернувшись назад, я делаю вид, что собираюсь бежать, и не только делаю вид. Я вижу там его так называемую жену Катина, двух есклавонцев, вооруженных саблями, и птичку-приманку. Всякое желание смеяться у меня пропадает, я принимаю мудрое решение расслабиться, с намерением уйти пять или шесть минут спустя.
Поччини начинает с того, что с клятвами и богохульствами упрекает меня в суровости, с которой я обошелся с ним в Англии, он говорит, что наступило время расплаты, и что моя жизнь — у него в руках. Ужасный эсклавонец-начальник, потому что второй имеет вид слуги, говорит мне, что нам следует мирно договориться, предлагает мне сесть, открывает бутылку и предлагает выпить. Я уклоняюсь от выпивки, Поччини, прохаживаясь в ярости по комнате, говорит, что я отказываюсь выпить, чтобы не платить за бутылку, я говорю, что он ошибается, и что я готов заплатить за нее, и сую правую руку в карман, чтобы достать из кошелька дукат, не доставая сам кошелек. Эсклавонец говорит, что я могу достать свой кошелек, не опасаясь, что его у меня украдут, потому что я имею дело с порядочными людьми. Я достаю кошелек и с трудом пытаюсь его раскрыть, потому что моя вторая рука на перевязи; эсклавонец берет у меня кошелек, Почини вырывает его у него из рук, говоря, что он принадлежит ему как частичное возмещение за все то, что я вынудил его потерять. Я смеюсь, говорю ему, что он волен так поступить, и поднимаюсь, чтобы уйти. Эсклавонец хочет, чтобы мы обнялись; я отвечаю, что это бесполезно, он достает свою саблю, и другой делает то же. Я решил было, что настал мой последний момент. Я их всех расцеловываю, и я удивлен, потому что они позволяют мне уйти. Я вернулся к себе, скорее мертвый, чем живой, не зная, что мне делать. Я бросился в кровать.
Глава X
Я получаю приказ покинуть Вену. Императрица его смягчает, но не отменяет. Завойский в Мюнхене. Мое пребывание в Аугсбурге. Гасконада в Луисбурге. Кёльнский газетчик. Мое прибытие в Экс-ла-Шапель.
Самая большая ошибка, которую может совершить человек при наказании мошенника, — это позволить ему остаться в живых после наказания, потому что следует быть уверенным, что наказанный мошенник способен думать только об отмщении, мошенническим же образом. Если бы у меня было хоть какое-нибудь оружие, я бы защищался, но убийцы изрубили бы меня в куски, захватив также и мои часы, мою табакерку и все, что у меня было, и правосудие ничего бы им не сделало, потому что они вынесли бы мое тело из дома. В восемь часов Кампиони пришел к моей кровати и был очень удивлен этой историей. Не подсмеиваясь над жалобами потерпевшего, как делают обычно все дураки, когда слышат, как кто-то жалуется на случившуюся с ним неприятность, он стал искать вместе со мной способов обрести справедливость и вернуть мой кошелек; но мы предвидели, что они все окажутся бесполезны, потому что мошенники могли все отрицать. Не было свидетелей, кроме убийц и женщины и девочки, несомненно бывших с ними в сговоре. Несмотря на это, я описал на следующий день всю историю этого дела, начиная с девочки, которая говорила латинскими стихами; затем я переписал это все набело, с намерением идти представить это шефу полиции или криминальному судье, как мне подсказал адвокат, к которому я зашел.
Я обедаю, и как раз в момент, когда я выхожу садиться в коляску, человек из полиции приказывает мне идти говорить с графом де Шротенбак, которого называют статхальтером. Я отвечаю, что скажу моему кучеру, куда надо ехать, и немедленно приду.
Я вхожу в комнату, где вижу стоящего толстого мужчину и в стороне еще нескольких, которые, как кажется, находятся там, чтобы исполнять его приказы. Когда он видит меня, он выставляет перед моими глазами часы и говорит мне посмотреть, который на них час.