История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
Шрифт:
— Мыться, несчастная! Смотри, что ты мне сделала. Ты украла у меня мое единственное сокровище, мое здоровье. Но это все теперь неважно, потому что это моя большая ошибка, и мне стыдно. А пока одевайся, и ты увидишь, насколько я добр.
Она встает; я велю ей собрать в чемодан все то, что я ей купил, и велю своему слуге пойти посмотреть в другой гостинице, нет ли там маленькой комнаты для нее. Он уходит и возвращается мне сказать, что в гостинице на большой площади имеется на пятом этаже комната за четыре гросса в день. Я говорю ему подождать снаружи, и говорю Матон, что она должна туда идти сразу, потому что не может более жить со мной. Я оставляю ее плачущей и даю ей пятьдесят экю, говоря, что она может их потратить там и так, как она хочет, потому что я больше не желаю ее
— Что я буду делать здесь, где я никого не знаю?
— Если вы хотите ехать в Бреслау, я отправлю вас, так что это не будет вам стоить ни су.
Она мне не ответила. Я отправил ее в ее новую комнату с вещами, повернувшись к ней спиной, когда увидел, что она бросилась передо мной на колени. Я проделал эту экзекуцию с самым большим хладнокровием, не чувствуя никакого неудобства и жалости, так как то, что она проделала, и то, что готовилась сделать, показало ее как маленького монстра, который мог бы подвести меня таким образом, что иному это могло стоить жизни.
Послезавтра я съехал из гостиницы, сняв на шесть месяцев второй этаж в том доме, где жила моя мать, взяв у нее необходимую мебель, чтобы пройти там большой курс лечения, потому что у меня вспухли в паху большие нарывы. Подмывания Матон имели результатом то, что мне не передалась ее гонорея, но весь ее яд перешел мне в кровь, что должно было, наконец, проявиться. Если бы я задержался с лечением еще одну-две недели, я был бы так плох, как это было в Аугсбурге и в Везеле. Ответ, который я давал всем, кто спрашивал меня о моей гувернантке, был весьма прост. Это служанка, которой я дал расчет и о которой более не думаю. Неделю спустя мой брат Жан пришел мне сказать, что Беллегард и четверо или пятеро других молодых людей, которых он мне назвал, пребывают в руках у врача, в очень плохом состоянии из-за моей гувернантки.
— Я им сочувствую; но это их ошибка. Из-за чего они попали в такое положение?
— Из-за девушки, которая приехала в Дрезден вместе с тобой.
— И которую я отослал. Мне достаточно того, что они не имели дела с ней, пока она жила со мной. Скажи этим молодым людям, что если они злятся на меня, они не правы; и что они совершат ошибку, если будут рассказывать о своем позоре. Что впредь они будут умнее, и пусть лечатся, соблюдая молчание. Иначе люди здравомыслящие будут смеяться над ними, и они будут выглядеть как дураки. Ты согласен со мной?
— Это приключение не прибавляет тебе чести.
— Я это знаю; так что я этим и не хвалюсь, поскольку не такой дурак, чтобы делать его достоянием гласности. Они, должно быть, глупы. Были бы умней, они должны были бы сообразить, что у меня должны были быть очень веские причины, чтобы ее отослать столь внезапно, и, соответственно, догадаться обо всем и держаться подальше от этого монстра. Они заслужили то зло, которое она им принесла.
— Они все удивлены, что ты себя хорошо чувствуешь.
— Иди, утешь их; скажи им, что ты меня видел в том состоянии, в котором видишь теперь, но никто ничего не знает, потому что я не дурак.
Видя себя уличенным в собственной глупости, он ушел, а я занялся лечением, которое сделало меня к середине августа столь же здоровым, каким я был, выезжая из Варшавы. В эти дни княгиня Стражникова, сестра князя Адама Чарторыжского, приехала в Дрезден; граф де Брюль поселил ее у себя. Я нанес ей визит и услышал из ее собственных уст, что ее царственный кузен имел слабость опуститься до клеветы. Я сказал ей, что придерживаюсь мнения Ариосто, который писал, что добродетели достойны уважения лишь под покровом постоянства.
— Вы заметили, княгиня, что последний раз, когда я ел вместе с королем у вас, Его Величество развлекался тем, что делал вид, что меня не видит?
— Несомненно, я это заметила.
— Мне жаль монарха, который в этот момент неожиданно стал достоин уважения философа. Вы едете теперь в Вену, и в следующем году — в Париж. Вы увидите
Ярмарка в Лейпциге в сентябре была блестящая, я хотел на ней побывать и поглядеть, насколько я располнею от поедания ласточек [30] . Играя в Дрездене с разумной экономией, хотя и все время понтируя, я выиграл три или четыре сотни дукатов, так что направился в Лейпциг с кредитным письмом на три тысячи экю на банкира Хомана, который познакомил меня с умным восьмидесятилетним человеком, который был президентом шахт Саксонии. Это от этого уважаемого человека я узнал одну вещь, которая — пустяк, однако замечательна тем, что никто из русских ее не знает. Императрица Екатерина Вторая, которую все русские и все, кто ее видел, считают брюнеткой, и даже с очень черными волосами, была блондинка. Этот президент, который видел ее в Штеттине каждый день три года подряд, с ее семи лет до десяти, сказал мне, что тогда стали ее красить свинцовыми красками, которые имеют свойство окрашивать волосы в черный цвет. Это делали потому, что с этого времени ее предназначали в жены герцогу Гольштейна, которым был несчастный Петр III. Правилом двора России было делать все, чтобы в правящей семье все были по возможности темноволосыми, а не блондинами, чаще всего встречающимися в России, и потому нелюбимыми. Поэтому красили в темный цвет светлые волосы августейшей и бессмертной Екатерины, которая сделала столько прекрасных вещей, насмехаясь над деньгами, с помощью которых она разорила свою обширную империю. Ей нужно было бы прожить еще десять лет в мире, чтобы оздоровить ее.
30
специальное блюдо на Лейпцигской ярмарке — прим. изд.
В Лейпциге случилась авантюра, о которой я вспоминаю все время с удовольствием: Принцесса д'Ауэрсберг, прибыв из Вены и остановившись в том же отеле, где жил я, возымела каприз пойти на ярмарку неузнанной. Имея с собой большую свиту, она приказала одной из своих горничных изобразить из себя принцессу и последовала за ней, представляясь горничной. Думаю, читатель знает, что она была очень хорошенькая, очень приятного ума, и что она была фавориткой императора Франца I. Будучи извещен об этом маскараде, я вышел из гостиницы в одно время с ней, и, как только мнимая принцесса остановилась в одном из бутиков, чтобы рассмотреть красивые побрякушки, что там были, я подошел к настоящей принцессе, которая меня не знала, и, обратившись к ней попросту, как обращаются к горничной, спросил, правда ли, что это знаменитая принцесса д'Ауэрсберг.
— Несомненно, это она.
— Я едва могу этому поверить, потому что она некрасива, и к тому же выглядит не как принцесса.
— Это, очевидно, потому, что вы не разбираетесь в принцессах.
— Я настолько хорошо в них разбираюсь, что скажу вам, что это вы выглядите как принцесса, и, дьявол меня забери, если я не предложу вам сотню дукатов, чтобы провести с вами ночь.
— Сотню дукатов? Вы будете очень разочарованы, если я поймаю вас на слове; но вы потом откажетесь.
— Нет. Попробуйте. Я живу в той же гостинице, что и вы. Подумайте, как это сделать, и я сделаю вам подарок авансом, как только буду уверен, что вы пришли, потому что вы можете сыграть со мной шутку, свойственную вашей профессии.
— Очень хорошо; ничего не говорите и постарайтесь не разговаривать со мной перед или после ужина в гостинице, и если вы имеете смелость пренебречь некоторым риском, мы проведем ночь вместе.
— Как вас зовут?
— Карлин.
Уверенный, что из этого ничего не будет, но очарованный, что позабавил принцессу и дал ей понять, что она мне нравится, я решил продолжать играть роль невежды, которую так хорошо начал. Съев кусок чего-то в зале внизу, я поднимаюсь и брожу около апартаментов принцессы, останавливаясь три или четыре раза около комнаты, где обитают настоящие горничные. Одна из них спрашивает меня, не хочу ли я чего-то.