История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
Шрифт:
— Ничего, мадемуазель, простите; я смотрю, не увижу ли одну из ваших товарок, с которой я разговаривал на ярмарке, но думаю, что она занята.
— Это, должно быть, Карлин. Она прислуживает за столом принцессы. Она выйдет через полчаса.
Я поднимаюсь в свою комнату, спускаюсь через полчаса, и та же горничная мне говорит побыть в кабинете, который она мне указала, куда Карлин сейчас придет. Я иду туда, кабинет темный, я жду, и Карлин приходит. Я был уверен, что это настоящая Карлин, но держусь строго в рамках своего персонажа. Едва войдя, она берет меня за руку и говорит очень тихо, что мне нужно только подождать здесь, и что она точно придет, как только ее госпожа ляжет.
— Без света?
— Ах это! Никакого света. Эти
— Без света я не чувствую себя во всеоружии, моя очаровательная Карлин. И к тому же, это не то место, чтобы провести здесь пять или шесть часов. Сделайте одно дело. Первая комната вверх по этой лестнице — моя. Я буду один и уверяю, что никто ко мне не зайдет; поднимитесь туда, и вы сделаете меня счастливым. У меня здесь сотня дукатов.
— Это невозможно. Я не смею подняться и за миллион.
— Тем хуже. Я не останусь, тем более на всю ночь, здесь, где нет даже стула, тоже за миллион. Прощайте, прекрасная Карлин.
— Подождите. Позвольте мне выйти первой.
Она быстро выходит, но я успеваю придержать ее за подол ее платья, так, что когда она пытается прикрыть дверь, ей это не удается. Я выхожу одновременно с ней — она, направляясь налево, в свою комнату, и я — направо к лестнице, чтобы подняться в мою. Очарованный этой авантюрой, в которой я одержал полную победу, я ложусь, самым довольным из всех людей. Было очевидно, что хотели получить с меня сотню дукатов, либо запереть меня там внутри и оставить на всю ночь.
Послезавтра в полдень, в момент, когда я покупал пару кружевных манжет, принцесса д'Ауэрсберг зашла в тот же бутик в сопровождении графа Зинзиндорф, которого я знал по Парижу у кавамаччи, двенадцать лет тому назад. В тот момент, когда я отходил назад, чтобы освободить место принцессе, граф меня заметил, заговорив о тех временах, и спросив у меня, кто это тот Казанова, который дрался шесть месяцев назад в Варшаве.
— Увы! Это я. Вот моя рука, еще на перевязи.
— Ох! Я вас поздравляю. История этой дуэли должна быть любопытна.
Он представляет меня затем принцессе, спрашивая, знает ли она что-нибудь об этой дуэли.
— Да, я знаю об этом из газет. Значит, это тот месье. Я рада, — говорит она мне, — быть знакома с вами.
Она не подает виду, что узнала меня; и я, естественно, придерживаюсь того же. После обеда я делаю визит графу, который просит меня пойти с ним к принцессе, которая будет рада услышать из моих уст эту странную историю, и я иду с большим удовольствием. Принцесса, очень внимательная во время моего рассказа, продолжает играть роль своего персонажа, и ее горничные на меня не смотрят. На следующий день она уехала.
В конце ярмарки я увидел в своей комнате прекрасную Кастель-Бажак. Я приготовился уже садиться за стол и съесть в одиночестве и с наслаждением дюжину ласточек, чтобы затем идти лечь спать.
— Вы здесь, мадам?
— Увы, да, к моему несчастью. Я здесь уже три недели. Я видела вас двадцать раз, и мы вас все время избегали.
— Кто это мы?
— Шверин.
— Он здесь?
— Здесь, и в тюрьме из-за фальшивого обменного векселя, который он учел, и я не знаю, что с ним сделают. Несчастный должен был, по крайней мере, бежать; но ничего подобного. Этот человек явно хочет, чтобы его повесили.
— И вы провели с ним все это время, что вы уехали из Англии? Вот уже три года.
— Точно. Везде воруя, мошенничая, обманывая, убегая, и уж не знаю, что еще. На свете нет женщины несчастней меня. Фальшивый вексель — всего на триста экю. Забудьте все, Казанова, совершите героический поступок, избавьте от виселицы или от галер человека славного происхождения, и несчастную меня — от смерти, потому что я умру от отчаяния.
— Мадам, я бы оставил все как есть, чтобы его повесили, потому что он сам пытался сделать так, чтобы меня повесили из-за фальшивых банковских билетов; но заверяю вас, что вы внушаете мне жалость.
— Ну что ж! Знайте, что я никогда не была в него влюблена. С тех пор, как другой мошенник, Кастель Бажак, который, кстати, никогда не был мне мужем, познакомил меня с ним, я жила с ним только вынужденно, и иногда тронутая его слезами и взволнованная его отчаянием. Скажу вам, кроме того, что, несмотря на мою внешность и мой характер, который не предвещает во мне наличия черт мошенницы, я никогда не встречала приличного мужчины, который серьезным образом предложил бы мне солидное положение, чтобы жить с ним. Уверяю вас, я бы на это согласилась и покинула бы этого несчастного, который рано или поздно станет причиной моей смерти…
— Где вы живете?
— Сейчас нигде. Меня везде принимают; и выставляют затем на улицу. Сжальтесь надо мной.
Говоря это, она бросилась передо мной на колени и залилась слезами с таким отчаянием, что ее горе проникло мне в душу. Гостиничный слуга был поражен, смотря на эту сцену и слушая, что я приказываю ему нас обслужить. Мой слуга уехал в Дрезден по моему поручению. Это была одна из самых красивых женщин Франции, ей могло быть двадцать шесть лет, она была женой аптекаря из Монпелье, и ее соблазнил Кастель Бажак. Она не произвела на меня в Лондоне никакого впечатления, потому что я был слишком влюблен в другой объект; но в этой женщине было все, что нужно, чтобы мне понравиться.
Я поднял ее силой с колен, сказал, что она меня взволновала, пообещал ей помочь, но потребовал, чтобы она успокоилась и даже чтобы съела кусочек со мной. Официант, без того, чтобы я ему что-то сказал, зааплодировал моему прекрасному поступку, принес еще прибор и велел принести еще одну кровать в мою комнату, что заставило меня рассмеяться.
Эта несчастная женщина, ужиная с превосходным аппетитом, хотя и очень грустно, заставила меня вспомнить матрону из Эфеса [31] . После ужина я предложил ей на выбор, либо я ничего не делаю для нее и предоставляю ее в Лейпциге ее судьбе, либо она постарается собрать все свое добро, отправится в Дрезден вместе со мной, предпримет там все необходимое, и я дам ей сотню дукатов золотом, когда буду уверен, что она не отдаст их этому несчастному, который довел ее до того состояния, в котором она теперь находится. Она не долго раздумывала, чтобы принять это второе предложение, и привела на это добрые и разумные резоны, что, оставшись в Лейпциге, она не видела возможности быть полезной несчастному и существовать самой хотя бы двадцать четыре часа, потому что не имела ни су и ничего, чтобы продать. Ей оставалось бы только просить милостыню, либо заняться проституцией. Она привела еще одно здравое соображение. Она сказала, что если я дам ей сразу сотню дукатов, и она воспользуется ими, чтобы вытащить из тюрьмы этого несчастного, она окажется, тем не менее, в нищете, не зная, как уехать, ни, если уезжать, то куда направиться. Она сказала, что все ее добро находится у хозяина, у которого она жила последние три недели, и что может так быть, что он его отдаст, если ему заплатить только то, что она ему должна, и не станет обращать внимания на секвестр, наложенный банкиром на все ее добро после того, как он учел фальшивый вексель. Я пообещал ей найти завтра ловкого человека, который постарается все это проделать, и после этого, поцеловав ее, сказал идти ложиться спать. Но вот что меня удивило:
31
персонаж античной драмы — прим. изд.