История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

Казанова Джакомо

— Позвольте мне посмеяться. Ставлю пятьдесят, что заставлю ее сделать мне этот подарок. Я принимаю пари. Бетти, дорогая, накажем этого неверующего, прошу тебя, пойди, ляг с ним.

— Ты шутишь.

— Нет. Прошу тебя. Я буду любить тебя еще больше.

— Я думаю, ты сошел с ума. Я никогда не буду спать ни с кем, кроме тебя.

Тогда граф охватил ее руками и с помощью самых нежных ласк и самых софистических рассуждений попытался убедить ее доставить ему это удовольствие, не столько ради этих двадцати пяти цехинов, сколько чтобы доказать мне, итальянцу, степень, какой может достигать храбрость такого француза, как он. Он говорил с ней полчаса, даже раздавая ей в моем присутствии ласки, которые она из скромности отвергала, поскольку они казались ей недозволенными, и кончил, наконец, тем, что сказал ей, что ее сопротивление — это лицемерие, поскольку он уверен, что она уже оказывала мне в эти три дня все те ласки, которые такая потаскуха как она может оказывать.

При

этих словах, видя, что Бетти дрожит, я прыгнул к своей шпаге, с намерением вонзить ее ему в грудь, но мерзавец удрал в соседнюю комнату и там заперся. В отчаянии, что стал причиной ужасного состояния, в котором я видел эту очаровательную невинную девочку, я подошел к ней, чтобы попытаться ее утешить. Вся трепещущая, с распухшей глоткой, дрожащим подбородком, расширенными глазами, она не имела сил даже пролить слезы и облегчить тем сердце. В гостинице все спало, я взял воды и, не зная и не умея сделать ничего, кроме того, чтобы освежить ей виски и высказать все то, что полагал способным ее утешить. Она смотрела на меня, ничего не отвечая, издавая время от времени глубокие вздохи, казалось, пыталась заплакать, но не могла. После часа этого отчаяния ее веки опустились, и она забылась сном, не желая опускаться на кровать, куда я уговаривал ее лечь. Я оставался добрых два часа возле нее, внимательно приглядывая за ней спящей, надеясь, что по своем пробуждении она не окажется вынуждена остаться в этой гостинице, либо из-за лихорадки, которая может с ней приключиться, либо из-за конвульсий, либо из-за всяких природных недомоганий, которых я опасался в ее состоянии.

На рассвете я услышал, как уехал ее мучитель, и был этому рад. Бетти вышла из своего забытья, когда постучали в дверь, чтобы известить нас, что пора одеваться. Полагали, что мы спим. Я спросил ее, в состоянии ли она ехать, и она ответила, что чувствует себя хорошо, только попросила найти возможность приготовить ей чаю, достав некоторое его количество из коробочки слоновой кости, которую она держала в кармане. Я оставил ее там, отправившись сам приготовить ей чай, и приготовил его море. Поднявшись обратно, я застал ее в другой комнате, где она открыла [4242] окна, чтобы подышать воздухом. Солнце поднималось над горизонтом. Я увидел, что она спокойна, и решил, что можно надеяться, что она выздоровела. Она выпила три или четыре чашки чая, которые вернули ее физиономии свежесть, потерянную в результате ужасной ночи. Прислушавшись к шуму в соседней комнате, где мы ужинали, она нарушила молчание, спросив меня, взял ли я свой кошелек, который оставил на столе. Я забыл его, когда предлагал этому бешеному пари на двадцать пять цехинов. Я нашел там бумагу, которую сразу развернул. Я прочел обменное письмо на три тысячи экю. Этот обманщик достал его из своего кармана, чтобы ударить по рукам насчет заклада, и забыл его; я его читаю и вижу, что оно из Бордо, записано на виноторговца, находящегося в Париже, по распоряжению лица, имя которого написано также на обороте письма, чтобы быть переведенным в распоряжение графа д'Этуаль. Оно было действительным, и дата его выпуска была ранее шести месяцев. Ничего не было более странного. Я отнес его Бетти, которая мне отвечала, что ничего этого не знает, и во имя Бога просила меня не говорить с ней более об этом человеке.

— Будьте милосердны, — сказала мне она, — во имя человечности, к несчастной девушке, которая до этого дня зналась только с порядочными людьми.

Я снова поклялся никогда ее не покинуть, и мы поехали.

Бедная Бетти, разбитая печалью, уснула, и я сделал то же. Мы проснулись, оба удивленные, когда возница сказал нам, что мы в Монтерози… Пробежало шесть часов, мы проехали восемнадцать миль, ни разу не проснувшись. Мы должны были отдыхать здесь четыре часа, и это было хорошо, так как нам надо было принять решение. Я сразу пошел выяснить, проехал ли тот несчастный, и мне ответили, что он сказал, что проведет ночь в «Ла Сторта». Он поел и расплатился. Я передал это Бетти, которая хорошо это восприняла, что наполнило меня радостью.

Пообедав с неплохим аппетитом, она сказала мне, что нам надо поговорить еще раз об этом несчастном, который поставил ее на край бездны.

— Будьте мне вместо отца, — сказала мне она, — и не советуйте мне, но прикажите, что я должна делать. Я не сделаю ни больше, ни меньше того, что вы мне прикажете. Вы о многом догадались, и все может быть, за исключением того, что я продолжу любить убийцу, распознав его ужасный характер. Я могу вас уверить, что он внушает мне ужас.

— Можете ли вы рассчитывать на прощение вашего первого любовника?

— Полагаю, что да.

— Значит, надо вернуться в Ливорно. Скажите пожалуйста, считаете ли вы этот совет разумным, и намерены ли ему следовать. Я считаю, что если вы хотите его обнять, это следует сделать сразу. Юная, красивая и благородная, какой я вас знаю, не воображайте, что я дам вам отправиться одной или в компании людей, за которых не мог бы отвечать как за себя самого. Нет, моя бедная Бетти, я люблю вас нежно, и доказательством любви, которую вы мне внушаете, будет то, что я сам провожу

вас в Ливорно. Если это убедит вас в том, что я вас люблю, и что мне не чужда ваша судьба, я буду счастлив, и мне более ничего от вас не нужно… Я буду жить с вами как отец с дочерью, если вы испытываете отвращение к мысли дать мне знаки более живого чувства, исходящего из вашего сердца. Будьте уверены в моей преданности. Я должен показать вам, что в мире существуют люди, настолько же благородные, насколько низок тот молодой повеса, что вас соблазнил.

Бетти после моей короткой речи оставалась добрую четверть часа, опершись локтями о стол и опираясь головой на руки, глядя на меня и не говоря ни слова. Ее вид не был ни грустен, ни удивлен; я обрадовался, увидев, что она готова, наконец, дать мне определенный ответ. Вот что она мне сказала:

— Не думайте, дорогой друг, что мое молчание вызвано нерешительностью, которая была бы неприятна мне самой; действительно, нет. Я достаточно в здравом уме, чтобы понять и мудрость вашего совета и доброту его источника. Я его приветствую; и я воспринимаю как высшую милость Провидения счастье, что я получу, оказавшись в руках человека вашего характера и вызвав ваш интерес до такой степени, что вы готовы сделать для меня все то, что вы могли бы сделать для пользы дорогой дочери как любящий отец. Вернемся же в Ливорно, и выедем сразу. Что меня удерживало и держит до сих пор, это то, как я могу увериться, что сэр Б.М. меня простит. Я уверена, что он меня простит, но путь к этому труден, поскольку, хотя он и мягок, нежен и влюблен, он очень деликатен в вопросах чести, подвержен влиянию, которое оказывает первое движение души на человека благородного, почувствовавшего себя оскорбленным. Следует избежать этого рокового момента, потому что он может меня убить и затем убьет себя. Вы подумаете об этом по дороге и скажете мне, как это сделать. Знайте, что он очень умен и не поддастся никакому обману. Я думаю, следует письменно рассказать ему обо всем происшедшем, ничего не скрывая, потому что малейшее искажение правды его рассердит, а когда ему кажется, что ее от него скрывают, он впадает в ярость. Следует избегать говорить ему, если вы решите ему написать, что я заслуживаю его прощения, поскольку это ему судить, заслуживаю ли я его или нет. Он будет судить об этом по моему раскаянию из письма, которое я напишу ему по-английски, в котором он найдет мою душу и мои слезы; но наверняка следует скрыть место, где я буду находиться, пока он не напишет мне, что он меня прощает; тогда мне уже не надо будет бояться. Раб своего слова, человек честный и благородный, он будет жить со мною еще хоть пятьдесят лет, и не упрекнет никогда за мою ошибку. Это благородная душа! Несчастная, как я могла так ему изменить!

— Прошу вас сказать мне, изменяли ли вы ему еще хоть раз?

— Никогда, дорогой мой друг; но я знаю всю его жизнь. Его первая жена причинила ему много горя, он дважды дрался на Антилах, он тогда служил; затем он женился во второй раз, но важные обстоятельства заставили его разойтись с женой. Я познакомилась с ним два года назад в нашем пансионе, в компании с другом Нэнси. Мой отец тогда умер, и его кредиторы захватили все, я должна была выйти из пансиона, не имея возможности его оплачивать, и Нэнси, Софи и все другие девочки были этим очень огорчены, потому что меня любили. Сэр Б.М. взял на себя мое содержание и назначил мне маленькую ренту, которая гарантировала меня от нищеты на весь остаток дней. Признательность заставила меня полюбить его. Я сама просила его взять меня с собой, когда узнала, что он решил покинуть Англию на какое-то время; моя просьба удивила его; он сказал мне, как человек благородный, что слишком любит меня, чтобы везти с собой и пытаться обращаться со мной как с дочерью. Ему казалось невозможным, чтобы я любила его, как любовника. Вы видите, что его заявление, вместо того, чтобы породить трудности, их разрешило. Я сказала ему, что каким бы образом он ни любил меня, я могу быть от этого только счастлива, и после этого он написал мне письмо, в котором пообещал жениться на мне, как только закон позволит ему это сделать. Я никогда его не обманывала.

— Да, дорогая Бетти, он вас простит; осушите ваши слезы и едем. У меня есть друзья в Ливорно, и никто не может знать, что я познакомился с вами. Я передам вас в надежные и не вызывающие подозрений руки, где вам ничего не будет угрожать, и где я вас никогда не буду видеть. Я обещаю вам, что уеду из Ливорно только тогда, когда узнаю, что вы вернулись к сэру Б.М., которого я уже полюбил, и если получится, что сэр Б.М. окажется неумолим, не захочет вас простить, я обещаю никогда вас не покидать и даже отвезти вас в Англию, если вы мне скажете.

— Как же вы сможете бросить ради меня свои дела?

— Никаких сомнений, дорогая Бетти. Знайте, что к Риму меня ничто не привязывает, кроме желания увидеть вновь его красоты. Это не дело; но делом становится постараться возместить вашу потерю.

— Что бы могла я сделать для вас?

Я вызвал возчика и сказал ему, что надо возвращаться в Витербе, где я оставил мой портфель на кровати.

— Отправьте туда почтальона.

— Я не могу ему это доверить. Если он убежит с моим портфелем, я человек конченный.