ИВ. Тетралогия
Шрифт:
Миссис Аластер долго и нудно говорила о воспитании, нравственности и приличиях. Она настаивала, что я не могу оставаться в их семье. Ведь у них подрастает сын, и это может создать ненужные пересуды среди соседей, скомпрометировать меня, и вообще это неприлично. Я уже обрадовалась, что меня вернут домой к Нэнси, но, конечно же, и это оказалось невозможным.
Падре Джиэнпэоло настаивал, что меня необходимо определить на воспитание в закрытую школу при монастыре.
Миссис Аластер полностью его поддержала, она утверждала, что училась в такой до самого замужества, и именно это заложило основы ее нравственности и христианской морали. Казалось бы, вопрос решен,
— Мне нужно, чтобы из нее выросла не тихая церковная мышь, а хорошая жена и хозяйка плантации, — грубовато отрезал он. — Если неприлично оставить Мэри в нашем доме, значит, до замужества она будет находиться в пансионе для девочек.
Неизвестно, как на его заявление отреагировала миссис Аластер, которую наверняка возмутило сравнение с мышами воспитанниц монастырской школы, а значит, и ее тоже, но возражать в этот раз никто не стал, так и решилась моя участь.
Глава 05
Закрытый частный пансион в Мемфисе располагался в высоком белом здании с колоннами, окруженном большим красивым садом. Являясь одним из дорогих женских учебных заведений Юга, он содержал под своей крышей школу и колледж, где с шестилетнего возраста проходили достойное обучение дочери плантаторов и промышленников ближайших штатов.
Конечно, такого же полноценного образования, как мужские колледжи, он не давал. Но в то время этого и не требовалось. Из математики девочек учили лишь арифметике, а такие предметы, как физика и химия, давались в элементарном объеме в курсе естествознания. Зато большое внимание уделялось религиозному воспитанию, изучению иностранных языков, классической литературе, музыке и танцам, рисованию. Различные рукоделия, а позже кулинария и домоводство были ежедневными на протяжении всего курса обучения. Девочкам постарше преподавались история и география, а также основы сельскохозяйственных знаний, бухгалтерии и медицины.
Как и желал мистер Аластер, пансион готовил в первую очередь образцовых жен плантаторов и предпринимателей. Красной нитью через весь курс обучения проходила мысль о том, что настоящая хозяйка, независимо от финансового достатка, должна уметь выполнить любую работу, которую будут делать слуги: вымыть полы и приготовить обед, проверить счета и даже подоить корову.
Едва ли многим из пансионерок пришлось бы в будущем заниматься подобным. Но для того, чтобы правильно руководить прислугой, госпожа должна уметь все делать сама. И самое главное, что обязана была постичь каждая воспитанница, заключалась в осознании роли женщины, как хранительницы домашнего очага, преданной супруги и матери, а также умении правильно держать себя в обществе и вести светскую беседу.
Там же я вскоре поняла, что никаких особых музыкальных талантов у меня, оказывается, нет. Многие девочки в пансионе играли на музыкальных инструментах и пели гораздо лучше меня, и даже пытались сами сочинять музыку. Тем не менее, в память об отце я всегда уделяла этим занятиям особое внимание.
В первое время в новой обстановке мне приходилось очень трудно. Мисс Элизабет немного научила меня вышивать, вязать крючком и пришивать пуговицы, но, пожалуй, из рукоделий я больше ничего не умела. Оказавшись новенькой, я чувствовала себя белой вороной, и мне с первых дней срочно пришлось учиться самой застилать постель, штопать чулки, чистить платье, с помощью подруг плести косы и гладко убирать волосы, а также шнуровать корсет.
К опрятности и внешнему виду девочек предъявлялись самые строгие
С родными воспитанницы могли видеться лишь в особых случаях, непродолжительное время и только в присутствии классных дам. Единственным исключением был ежегодный рождественский бал, на который приглашались близкие родственники. И, конечно же, больше всего пансионерки боялись, что за какие-либо проступки их могут лишить поездок домой, которые дозволялись лишь дважды в год — на неделю рождественских праздников и на две недели летом. Я же, независимо от наличия у воспитательниц и педагогов ко мне претензии, всегда оказывалась на положении наказанной. Няню ко мне не допускали, и мне приходилось все каникулы проводить в пансионе.
Падре Джиэнпэоло ежегодно приезжал незадолго до Рождества лишь для того, чтобы благословить меня и оставить в подарок какую-нибудь духовную книгу. Не могу сказать, что и опекун совсем обо мне забыл. Также раз в год, в день моего рождения, он регулярно приезжал в Мемфис, чтобы внести плату за обучение, выслушать от классной дамы о моих успехах и неуспехах в учебе, а также вручить мне подарок. Всегда это было одно и то же — новое бальное платье, перчатки, веер и туфельки, а также небольшая сумма, которую я могла тратить, попросив кастеляншу купить мне в галантерейной лавке шпильки, ленты или еще какие-нибудь нужные мелочи.
Впрочем, нарядиться я могла лишь один раз — на Рождество. Все остальное время пансионерки были обязаны ходить исключительно в форменных платьях, обуви и даже белье, причем строем и практически никогда — по отдельности. Мы все делали вместе: с утра умывались, одевались и приводили себя в порядок, вставали на молитву, ели, спали. Зато у меня наконец-то появились подруги, и со временем домашняя жизнь стала забываться.
Большие спальни рассчитывались на целую группу — два десятка пансионерок. И только когда по вечерам за дверью стихали шаги воспитательницы, мы оставались предоставленными сами себе. Закутавшись в одеяла и собравшись в кружок, мы тихонько болтали, вспоминали или сочиняли разные истории, рассказывали друг другу о своих родных, делились мечтами.
Мы очень сдружились с девочками, по сути, стали одной большой семьей, а к своей лучшей подруге Энни, зеленоглазой, огненно-рыжей, бойкой и живой, я относилась почти как к сестре. Со временем жизнь до пансиона начинала казаться чем-то далеким, почти не настоящим. Первые пару лет я еще часто вспоминала Марко, надеялась, что он хотя бы напишет мне, а в самых смелых мечтах представляла, как кузен однажды приедет и заберет меня отсюда навсегда. Но время шло, а в моем положении ничего не менялось. Я взрослела, и собственные детские мечты начинали казаться наивной глупостью.
Особенно грустно становилось, когда почти все разъезжались по домам на каникулы или рождественские праздники, и оставались только я и еще несколько разновозрастных девочек-сирот. Хотя с нами всегда находились воспитательницы, постоянно проживающие при пансионе, это воспринималось как время относительной свободы.
Несмотря на то, что подъем в шесть утра никто не отменял даже на каникулах, обязательных уроков не было.
Моей задачей в эти дни становилось как можно меньше попадаться взрослым на глаза. Тогда я могла выйти во двор, спрятаться в укромном уголке сада, чтобы побыть хоть немного в одиночестве, рисовать в своем альбоме, читать или просто тихонько грустить, вспоминая отца, дядю и братьев и молясь за них.