Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
Но как казаки ни думали, как ни гадали, так ни к чему и не пришли. Правда, у Болотникова зрела одна задумка, но вначале ему захотелось потолковать с дедом Гаруней.
— Гутаришь, бывал здесь, дедко?
— Бывал, — степенно кивнул Гаруня, покуривая люльку. — Мы тут с Ермаком Тимофевичем всю Волгу облазили. Гарный был атаман!
— А есть тут на берегах деревеньки?
— В те года, почитай, и не было. Опасливо тут деревеньки рубить, ногаи под боком. Народ к городам жмется.
— Тогда и вовсе худо.
— А пошто те посельники, атаман?
— Посельники на реке без челнов не живут. Плыли мы с Васютой,
— Далече, атаман, — дед Гаруня, окутывая старшину клубами едкого дыма, подумал малость и молвил. — Есть посельники, хлопцы.
Все уставились на деда, а тот выбил из трубки пепел и продолжал:
— И челны у них были. Живут в лесах дремучих, на Скрытне-реке. Вёрст сто отсель. То плыть вверх по Волге, до Большого Иргиза. Река та в Волгу впадает. А супротив, на правом берегу — горы да леса. Глухомань! Вот туда-то и сунемся, дети, там и струги добудем.
— В глухомани?… Околесицу несешь, дед, — фыркнул Нетяга.
— Околесицу? — осерчал Гаруня. — Нет, вы слышали, дети? Сбрехал я хоть раз?
— Не сбрехал, дедко.
— Гутарь дале!
— Гутарю, дети… Там, средь глухомани, речонка бежит. Неприметная речонка. Версты две по ней проплыть — и крепостица откроется.
— Чья, дедко?
— Экой ты будоражка, Нечайка… Крепостица та русская. Мужики в ней от бояр укрылись. Чертов угол, трущоба. Туды не токмо стрелец, но и медведь забоится ступить.
— Как же ты там с Ермаком очутился? — полюбопытствовал Васюта.
— Э, хлопец. Ермак и не в такие края забирался. Али не слышал, что он Сибирь покорил?
— Как не слышать, дедко. О том и стар и мал наслышан. Велик Ермак!
— Велик, хлопец. Не было на Дону славней казака. Его ноне вся Русь почитает. Царь Иван Грозный соболью шубу со своих плеч пожаловал.
— Но ты-то как с ним очутился? — продолжал выспрашивать Васюта.
— С Ермаком? — дед вновь не спеша набил трубку, раскурил от уголька, глубоко затянулся. Лицо его, иссеченное сабельными шрамами, как-то вдруг разом разгладилось и помолодело. — Не видел я достойнее мужа, дети. То всем казакам казак. Лицом красен, душой светел, телом могуч. Родом он из станицы Качалинской, вспоил да вскормил его Дон-батюшка, силой напитали степи ковыльные. Допрежь он по Дикому Полю гулял, с татарами да ногаями бился. Тут я к Ермаку и пристал, полюбился мне смелый атаман. А потом он на Волгу пошел. И были с Ермаком славные есаулы Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан да Матвей Мещеряк. Храбрые были казаки! Никого не пужались — ни царя, ни бояр, ни войска басурманского. На Волге-то лихо погуляли. Зорили не токмо заморских послов да купчишек, но струги государевы. Царь прогневался, воевод из Москвы послал, а Ермак — не будь плох — на Скрытню подался. Вот там и повстречались мы с русскими посельниками… Дай-ка, дети, баклажку, в моей сухо.
Бывалому казаку протянули несколько баклажек.
— Благодарствую, дети, — дед отпил немного, пожевал кусок вяленой баранины и надолго замолчал.
— А что ж дале, дедко?
— Дале? — протяжно крякнув, переспросил Гаруня и почему-то вдруг малость смутился. — А дале ничего веселого, дети… Промашка вышла.
— С Ермаком?
— Кабы с Ермаком, — вздохнул дед и улегся на траву, свернувшись калачом. — Сосну я, дети.
Казаки переглянулись: что-то в поведении деда показалось им странным.
— Ты че темнишь, дедко? Коль зачал сказ, так договаривай, — подтолкнул старика Васюта.
— Сосну я, дети. Потом доскажу, — позевывая, молвил Гаруня и смежил очи.
— Э, нет, дедко, у казаков так не водится, — принялся тормошить старика Нечайка. — А ну, подымайся!
Бобыль ухватился за кушак и поднял Гаруню на вытянутые руки.
— Досказывай, дед!
— Досказывай! — повелели казаки.
— Отпусти, вражий сын… Доскажу, — не посмел ослушаться Гаруня и вновь повел свой рассказ. — Прибыли мы с Ермаком на Скрытню-реку. Атаман надумал с московскими воеводами разминуться. Те вниз по Волге пошли, а мы на Скрытню свернули. Атаман о той реке и ране знал. Воеводы нас токмо и видели. Плывем по Скрытне, а глухомань округ такая, что на душе тошно. Берега высокие, лес подымается до небес, а солнце будто в чувал укутали — темь средь бела дня. Лешачьи места! А Ермак сидит да посмеивается.
«Чего носы повесили, атаманы-молодцы? Несвычно после степей? Привыкайте. Придет час — и не в такой дремуч край заберемся…»
А мы и виду не кажем, что глухомань нам не слюбна, кричим:
«С тобой куда хошь, батька!»
Проплыли версты две, глянь — берега пониже пошли и лес пораздвинулся. А вскоре село увидели. Мужики на берег высыпали. Оружные. С мечами, деревянными щитами да рогатинами. Народ стоит крепкий, рослый, но шибко дикий да заугрюмленный. А Ермак им гутарит:
«Не пужайтесь, люди добрые! Пришли к вам с миром. Кто такие будете?»
«Русские мы. Здесь наша земля», — мужики отвечают.
«А давно ли она ваша?» — Ермак пытает.
«Давно. В здешних могилах лежат наши деды и прадеды. А пришли они сюда, когда на Руси великий князь Василий Темный правил».
«Выходит, беглые?»
Мужики помалкивают, и по всему видно, нас опасаются. Откуда им знать, что мы за люди. А Ермак мужиков успокаивает:
«Не таитесь, православные, худа вам не сделаем. Казаки мы с вольного Дона. Погостюем у вас малость и дале пойдем».
Мужики, кажись, чуть подобрели: на берег нас пустили. А когда Ермак им хлеба десяток кулей отвалил, те и вовсе повеселели. В избы нас повели, за столы усадили. Угодил я в избу к мужику Дорофею. Степенный такой, благонравный, все ходит да богу молится. Изба у него добротная, на подклете, с сенцами, присенками да чуланами. В избе с десяток казаков разместились. Была у Дорофея и светелка, а в ней — пять девок, одна другой краше. Смачные, дородные, лицом румяные. Малина-девки!
Гаруня крякнул и вновь потянулся к баклажке, а казаки, все больше входя в интерес, заухмылялись:
— Гутарь дале, дедко. Гутарь про девок!
Гаруня глянул на казаков и добродушно рассмеялся.
— Никак любо о девках-то, хлопцы?
— Любо, дедко. Гутарь!
— Пожили мы денек, и тут зачал я примечать, что девки на казаков заглядываются. Дело-то молодое, в самой поре. Ну и у меня, прости господи, кровь заиграла. Годков мне в ту пору едва за сорок перевалило. Бравый детина! Плох, мекаю, буду я казак, коль девкой не разговеюсь. Нет-нет да и прижму в сенцах красавушку. А той в утеху, так и льнет, бедовая. И разговелся бы, да хозяин наш, Дорофей, баловство заприметил. Девок в светелку загнал и на засов. А нам же молвил: