Иван Болотников

Замыслов Валерий Александрович

выпалил поверх тына и, зло чертыхаясь, поскакал в свою деревеньку. И уже по дороге решил – немедленно ехать к боярину Борису Годунову, к заступнику дворянскому.

Когда Капуста умчался из села, Калистрат Егорыч, творя крестное знамение, появился на крыльце – напуганный и побледневший.

– Едва богу душу не отдал, Мокеюшка. Под самое оконце из пистоля супостат бухнул. Еще наезд – и на погост угодишь с эким соседом.

– Оборони бог, батюшка. Холопов, что в дозоре стояли, поучить бы надо…

– Вестимо так, сердешный.

За нерадивую службу – высечь батогами.

– Сполню, батюшка. Да и сам поразомнусь, хе-хе.

Приказчик побрел в избу, темными сенями поднялся

в свою горницу. Смахнул рукой дюжину кошек с лавки, опустился, задумался. Капуста – дворянин крутой, так дело не оставит. Царю будет жалобиться. Надо бы князя упредить… А мужиков надлежит из лесу возвратить. Неча им без дела сидеть. Мало ли страдйой работы в вотчине! Да и порядные грамотки пора на новых крестьян записать.

Калистрат Егорыч кинул взгляд на сундучок под киотом да так и обомлел. Сундучка на месте не оказалось. Ткнул кулаком густо храпевшую Авдотью по боку. Та и ухом не повела. Калистрат Егорыч больно дернул бабу за космы. Авдотья подняла на супруга заспанные глаза.

– Где сундучок, Авдотья? – вскричал приказчик.

Баба потянулась, шумно зевнула, свесила ноги с лежанки.

– Чево тебе, осударь мой?

– Где, говорю, сундучок с грамотками, неразумная?

– Да под киотом, где ж ему больше быть, батюшка, – вымолвила Авдотья и вновь повалилась на пуховики.

У приказчика даже руки затряслись. Снял со стены плеть, огрел сонную бабу по широкой дебелой спине и заметался по горнице.

И вскоре вся изба ходуном заходила. По сеням и чуланам забегали сенные девки, по амбарам и конюшне – дворовые холопы.

Мало погодя, насмерть перепуганный приказчик повалился перед божницей на колени и заголосил тонко, по-бабьи:

– Пришел мой смертный час. За какие грехи меня наказуешь, осподи? Верой и правдой тебе и господину служил, живота своего не щадя…

На шум прибежал Мокей. Глянул на хозяина и ахнул: валяется на полу Калистрат Егорыч и горькими слезами заливается.

– Ох, беда приключилась, Мокеюшка. Выкрали грамотки с мужичьей кабалой. Кинет теперь меня князь в темницу.

Челядинец растерянно заходил по горнице, глазами изумленно захлопал.

Пришел в себя приказчик не скоро. Битый час пытливо выспрашивал Авдотью и дворовых, но те ничего толком сказать не могли и лишь руками разводили.

И тогда Калистрат Егорыч приказал Мокею:

– Девок и холопей моих сведи в княжий застенок. Подвесь на дыбу и огнем пытай, покуда правду не скажут.

Глава 8 МАМОН

Вернулся Мамон в вотчину злой и недовольный: две недели в лесах обитал, а проку мало. В последний день, как отбыть в село, изловил пятидесятник ободранного заморенного мужичонку. Но тот оказался из чужого поместья. Один черт – привел его

к приказчику, крестьяне нонче в почете, на них велик спрос.

И на заимке тихо. Либо бортник хитер, либо и в самом деле живет Матвей без греха. Однако все равно ему веры нет. И с Василисой все время старик темнит, прячет ее от княжьих людей. Ух, смачная девка!..

Калистрат был так же не в духе. На чем свет бранил во дворе свою иридурковатую бабу.

Завидев дружинника, Калистрат спровадил Авдотью в избу и, удрученно вздохнув, посетовал:

– Вконец сдурела моя баба, сердешный. Я своих девок в пыточную спровадил, а Дунька по ним слезами убивается. За кошачьим двором-де некому досматривать и убираться. Вот уж дите неразумное, глупа до самого пупа… С толком ли по лесу бродил?

– Впустую, Егорыч. Как сквозь землю провалились мужики, – проводив дородную приказчикову бабу масленым взглядом, невесело проронил Мамон, а про себя подумал: «Добрые телеса у Авдотьи. Эк, ягодицами крутит. Чай, надоел ей свой захудалый мужичонка». Затем кивнул на связанного беглого страдника и добавил: – На Нелидовские озера забрел. Должно, ушицы захотел. Тут мы его прихватили. Определи в вотчину, Егорыч.

Взглянув на мужика, Калистрат махнул рукой.

– Напрасны твои труды, сердешный. Это Карпушка – из нашей вотчины, – усмехнулся приказчик и поведал Мамону о подушкинских новоподрядчиках.

Поняв, в чем дело, пятидесятник отпустил мужика с Миром и обратился к приказчику:

– Пошто своих девок в княжий застенок отправил?

Калистрат замялся. Стоит ли рассказывать о пропаже дружиннику? Еще донесет князю раньше времени. А сундучок, может, и найдется… А впрочем, – все равно Мамон проведает. Человек он хитрый, пронырливый. Такое дело ему доверить можно. Глядишь, и сыщется следок.

И приказчик, поминутно вздыхая и сердобольно кашляя в жидкую бороденку, рассказал о своей беде.

– Девок-то когда пытать указал, Егорыч? – выслушав приказчика, спросил Мамон.

– После всенощной.

– Пожалуй, я сам с ними займусь. У меня не отвертятся. А Мокей твой пущай избу охраняет. Время нонче неспокойное. В других-то поместьях мужики красного петуха господам пускают. И наши волком смотрят.

– И то верно, сердешный. Помоги моему горю. Холопы мои на пытках ничего не поведали. В ямы приказал их кинуть. А седни девкам черед.

Сразу же от приказчика Мамон заявился в свою просторную избу. Жил пятидесятник бобылем, отродясь женатым не был. Однако держал при себе статную сенную девку Ксюшу для присмотра за хозяйством.

Помолившись перед киотом, Мамон осушил три чарки кряду хмельной браги, вволю поужинал и повалился на спальную лавку. Сенная девка прибрала на столе и молча повернулась к хозяину.

– Чего стоишь, дуреха?

– Сичас, батюшка… Грешно так… Божницу завешу, – засмущалась девка, расстегивая застежки на льняном сарафане.