Иван Болотников
Шрифт:
– Самая пора сенокос зачинать. Я уже косы наладил, – невесело протянул один из страдников.
– Травы нонче добрые после дождей вымахали. По пять-шесть стогов сметать можно с десятины, – поддержал селянина другой мужик.
– Кабы не стоптали наши луга кони басурманские, – озабоченно сказал третий.
– Вот то-то и оно, хрещеные. У них орда несметная. Загубят нивы и село изведут.
Возле Иванки беззаботно, вполголоса напевал Афоня Шмоток. Болотников тронул его за плечо.
– Чего тебе, парень?
– Редкая
Бобыль шмыгнул носом, сдвинул колпак набекрень и улыбнулся простодушно:
– Эх, Иванка. Свою беду я за словом прячу. Так-то на белом свете жить легче. Отродясь не унывал. Все горе не выстрадаешь. Его вон сколько на Руси.
– Легко мне с тобой, Афоня. Бесхитростный ты и добрый. Будем в рати вместе ходить, – обнял бобыля за плечи Иванка.
– С таким богатырем-молодцем я хоть куда снаряжусь. А то какой я без тебя ратник. Весь-то я с рукавичку, – рассмеялся Шмоток.
Холопий подклет – возле деревянного тына, недалеко от ворот. Мужики услыхали, как с улицы кто-то громко застучал в калитку.
Из сторожки вышел привратник. Раскрыл оконце в калитке. Признав в сумерках княжьего холопа, пропустил его во двор.
Дворовый, едва отдышавшись, подсел к ратникам и, вытирая шапкой потное лицо, возбужденно и словоохотливо заговорил.
– Ну и дела, братцы. В полдень все погорельцы на Троицкую улицу высыпали. Яблоку негде упасть. Царя Федора Ивановича поджидали. А государь, сказывают, в святой лавре остался. Дальше Троицкой людей не пропустили. Навстречу посадским Борис Годунов стрелецкий полк выслал. Слобожане зашумели, на служивых, было, наперли, а те из пищалей поверх толпы пальнули. Посадские не оробели. Чудотворную икону вынесли и снова на стрельцов двинулись. Закричали: «Пропускайте нас к царю-батюшке. Будем его милости просить». Вышел тогда к народу ближний царев боярин. Шапку снял, крестное знамение сотворил и руку к сердцу приложил. Выступили тут из толпы челобитчики, упали на колени, нужду посадскую высказали. Борис Федорович всех со смирением выслушал и великие милости обещал народу даровать…
Из терема вышел Якушка. Увидел в темноте ратников, недовольно покачал головой.
– Ступайте в подклет, полуношники. Завтра с петухами подниму.
Мужики побрели на ночлег.
Челядинец как сказал, так и сделал. Разбудил рано. Накормив и напоив лошадей, ратники выехали на Никольскую, а затем Богоявленским переулком пересекли Ильинку, свернули в Ипатьевскую слободку и выбрались к Варварским воротам.
Возле часовни Боголюбской божьей матери позевывали, крестя рот, воротные сторожа с рогатинами.
– Поднимите решетку, ребята, – попросил караульных Якушка.
– Подорожну кажи, человече, – нехотя и сонно проворчал один из сторожей.
– Протри глаза, борода. Из Китая едем, а не в город ломимся. Какая тебе еще грамота понадобилась?
– Десятником
– Одинец, сказываешь? Вот дьявол! Привык с проезжих деньгу вымогать, – осерчал Якушка и, подъехав к сторожке, застучал кулаком, – Эгей, Демидка! Вылазь на свет божий!
Вскоре из караульной избы вышел заспанный десятник в лазоревом кафтане и шапке с малиновым верхом. Потянулся, звякнул бердышом по стене.
«Эге, старый знакомый. Тот самый стрельче, что торговый обоз из Ярославля не пропускал», – признал служивого Иванка.
– Худо государеву службу справляешь, Одинец. Сам спать завалился, а дружков у ворот томишь, – произнес Якушка.
Десятник поднял на всадника глаза, усмехнулся.
– А это ты, Якушка… Пропустите его, ребятушки. Приятель мой.
Когда ратники проехали через ворота, Одинец зевнул, забормотал:
– Не спится людям. Экую рань поднялись… А чернявого пария я, кажись, где-то встречал.
Силился вспомнить, по махнул рукой и снова побрел в сторожку.
Миновав выжженный Белый город и Яузские ворота, Якушка повел свой отряд вдоль каменной стены, а вскоре свернул к Воронцову полю.
Мужики слезли с копей. Иванка окинул взглядом обширное зеленое угодье. Вокруг – дикое разнотравье: мятлик, столбунец, лисохвост… Самая пора с косой пройтись. Сказал Якушке:
– Жаль угодье мять. Знатные травы выросли.
– Верно, парень. В прошлое лето здесь большие стога государевы конюхи ставили. Нонче боярин Годунов не велел трогать травы.
– Отчего так, милок? – спросил Афоня Шмоток.
– В степях басурмаиы умело бьются. Там в иных местах травы в добрую сажень. А мы привыкли в чистом поле на брань выходить. Вот и указал Борис Федорович посошных людей к ратным поединкам на лугах готовить. О том мне князь Андрей Андреевич поведал, – пояснил Якушка.
– Поесть бы не мешало. В животе урчит, – невесело протянул Тимоха Шалый.
– После еды ко сну клонит. На голодное брюхо спорее ратное дело постигнете. А ну, становись в ряд! – весело прокричал Якушка.
И началось ученье!
Вначале Якушка разбил мужиков на десятки, потом проверил их умение держаться на полном скаку в седлах. Сердито кричал, сверкая белыми зубами. Особенно доставалось Афоне.
– Чего сидишь, как истукан? Эдак тебя мигом копьем собьют. Припадай к коню!
– Уж больно княжий конь шальной, милок, – подпрыгивая в седле, отзывался Шмоток, уже трижды побывавший на земле.
– Ух, тоже мне ратник! – грозил кулаком Якушка.
Часа через три он повел свой отряд обратно в Китай-
город. Мужики взмокли, устали с непривычки. Ворчали на Якушку:
– Замаял, парень. На загоне так не доставалось. За сохой ходить куды легче. Нешто мы скоморохи какие? И с коня на бегу прыгай, и стрелу на ходу кидай, и кулачный бой с вывертами кажи…