Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Знаменский Анатолий Дмитриевич

Через час за Андреем явился квартальный с понятым, и в тот же день под конвоем его везли на лодке вниз по Вычегде, к новому месту ссылки.

Местный исправник своею властью ссылал Новикова в деревню, что почиталось в здешних условиях штрафом.

Как бы то ни было, но Андрея везли ближе к Яренску, и он не особенно сетовал на судьбу.

Лодка шла по течению. На корме сидел стражник, придерживая на коленях давно не чищенную винтовку. Гребли два мужика из местных, которые, по всей вероятности, отбывали какую-то

повинность.

День, светлый и погожий, заметно клонился к вечеру. Солнце висело над берегом, в реке отражались розовые облака. Леса с обоих берегов подступали к самой воде и двоились в зеленом стекле. Этап походил на увеселительную прогулку, и Андрею не хотелось ни о чем думать. Административные условности не позволяли сколько-нибудь располагать собой, поэтому оставалось созерцать эти немые, безлюдные берега, по-настоящему оценив минуту покоя.

Лодка вышла из подгорной синевы, огибала остров. На берегу, чуть выше золотистой песчаной отмели, буйствовали травы, пересыпанные июньским многоцветьем. Весь остров напоминал огромную цветочную корзину.

— Какова деревушка-то? — неожиданно для самого себя спросил Андрей гребца.

— Дак деревня ж… Волостное правление есть, само собой.

— Разговаривать запрещено! — предупредил стражник и пошевелил винтовкой.

Андрей устало глянул на волосатое тупое лицо стража и, вытянув ногу, полез в карман штанов за табаком.

Скоро пришлось завернуть в устье какой-то гнилой речушки и подниматься вверх по течению. В деревню прибыли вечером. Лай собак, запах дыма и рыбной чешуи да горящий неподалеку костер означали конец пути. Лодка, шурша днищем, выползла на пологий берег, гребцы с облегчением вскинули весла на плечи и тут же исчезли в крайних дворах. Стражник поднял дуло винтовки, спрыгнул на сушу и велел идти.

В волостном правлении — большой избе, срубленной из обхватных сосен, почерневших от времени, — горела тусклая лампа с мутным, засиженным мухами стеклом.

У стола Андрей увидел Полупанова, который сидел в переднем углу и в присутствии волостного старшины и урядника чинил допрос молодому низкорослому парню с всклокоченной головой и испуганными глазами.

— Ага, доставили? — глянув на вошедших и на минуту оставив в покое прежнюю жертву, властно спросил Полупанов. — Живо, квартиру ему! Да чтобы у русского! К инородцам ставить запрещаю!

Урядник исчез, а Полупанов сразу же забыл о ссыльном и вновь взялся за парня. Андрей слушал, присев на широкую скамью у дверей.

— Значит, не знаешь? — нажимал становой и совал на край стола ближе к ответчику лист пожелтевшей бумаги. — Читать умеешь? Так вот, гляди: «Е-гор О-парин…» Видишь, крестом руку приложил? Понятно, зырянская твоя голова?

Парень ясно видел на бумаге жирный лиловый крест в каком-то списке и крутил головой: как видно, ему не хотелось ничего понимать из того, что говорил становой.

— Я

тебя спрашиваю: Егор Опарин — твой отец или нет? Или, может, вот его или этого?

Парень потерянно переступил с ноги на ногу.

— Мой отец…

— Так я тебе говорю, что за его поручительство мы обязаны взыскать неустойку с его, сиречь твоего, дома. Понимаешь или нет?

Этого-то ответчик как раз и не хотел уяснить. Становой, как показалось Андрею, проявлял поразительное терпение в этом допросе. Он прислушался со вниманием.

— Эх ты! — возмущенно продолжил Полупанов. — Деревня Подор — твоя?

— Ну, моя…

Егор Опарин — твой отец?

Парень снова утвердительно кивнул головой.

— За купца Прокушева он давал поручительство на пятнадцать целковых?

— Не знаю…

Полупанов вдруг вскочил, грохнул кулаком так, что подскочила утлая лампочка и огонь взвился во все стекло узким коптящим языком.

— В холодную его! С-сукин сын!

Когда парня толкнули к выходу, Андрей встретился с ним глазами. Лицо показалось знакомым, но Андрей никак не мог припомнить, где он мог встретить этого человека.

Полупанов гневно расхаживал из угла в угол, и под ним жалобно поскрипывали серые половицы.

— Скоты! — бормотал он, изливая накипь недавней сдержанности, — Сволочь земляная! Уму непостижимо — лесное зверье, отказывается платить долги! За деревней глядеть в оба! — обернулся он к старшине. — Ссыльного караулить пуще глаз!

Полупанов круто повернулся к Андрею, собрался было и его предупредить о чем-то, но тут проскрипели порожки, урядник ввел долговязого детину в потрепанном городском пиджаке и поставил перед приставом.

— Вот, ваше благородие, Батайкин. У него хата пустует. Одним словом, старуха в одиночестве проживает дома, а сам он зимогор.

— А, черт с ним, кто он там у вас… За постой волостное правление будет платить, слышишь?

Батайкин кивнул головой, потом сбочил голову и внимательно оглядел ссыльного.

— Берешь? — спросил его волостной.

— А чего не взять? Все люди… — спокойно ответил долговязый и, заботливо подхватив тощий мешок Андрея, пошел к двери.

Урядник проводил ссыльного до новой квартиры. У покосившегося крыльца остановился и придержал Андрея за рукав:

— Вот тут, значит, и жить будешь. А насчет драла не балуй: у нас строго. Чтоб, значит, без непорядков. Народ, то же самое, — не моги смущать. Понял?..

Темная камера при волостном правлении, провонявшая мышами и лежалой трухой, в которую случайные постояльцы перетерли сенную подстилку на полу, в зимние холода именовалась «темной», хотя тогда-то в ней и было способно морозить бродячих собак. Летом же ее для устрашения называли «холодной».

Яков еще не успел как следует оглядеться, как урядник захлопнул за ним толстую дверь и громыхнул железным засовом.