Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Знаменский Анатолий Дмитриевич

Он вздохнул, глуповато улыбнулся.

— Ты просто невозможен! — с обидой сказала Ирина и сунула ему в руки недавний номер «Губернских ведомостей».

Коротенькая статейка, извещая о новых доказательствах нефтеносности Ухты, между прочим указывала, что число заявок в настоящее время достигло сотни и это обещает скорое избавление от нефтяного голода.

Стоило почитать. Как-никак Григорий не имел права полностью отрешаться от своего замысла. Следовало сказать об этом хотя бы Сорокину. Уж не просидели ли они зря в уезде, пока где-то делили шкуру медведя?

— Сто

заявок! — встревоженно воскликнул Григорий и вскочил с тахты, — Какое-то дикое нашествие! Прости, Ира, но мне надо сообщить об этом своим друзьям…

Наконец-то ты понял! Иди, иди… Я очень рада за тебя.

Ирина взяла в ладони его голову и пристально посмотрела в глаза. Григорий доверчиво потянулся к ней, но тут же отшатнулся — постучали в дверь.

Сорокин недружелюбно оглядел с порога комнату Ирины и сказал, что Григория просит к себе хозяин.

Фон Трейлинг в Усть-Сысольске не сидел без дела. Мнение о его бездеятельности могло сложиться у окружающих лишь потому, что он легко обходился без посторонней помощи. Доверенный нефтяной компании регулярно получал и отправлял письма, причем в одном из них сообщил в Москву о крайне затруднительном положении Гансберга с деньгами. Управляющий компании имел возможность влиять на компаньонов ухтинского инженера.

Фон Трейлинг не забывал прочитывать опаздывающие на две недели газеты и заводил знакомства с местными купцами. При всей своей кажущейся неповоротливости он отлично знал, каковы дела на Ухте, случались ли аварии в бурении, сколько десятин нефтеносной земли уже обеспечено охранными свидетельствами, что намеревается делать один из активных ухтинцев — капитан Воронов и будет ли на его отводе добыта нефть. Он знал также, что промышленник Гарий, сын екатеринбургского купца, разорившегося некогда на Ухте, уже прибыл на пароходе «Надежда» в Усть-Вымь и имеет серьезные намерения относительно нефти.

Усть-сысольский комиссионер был прекрасно осведомлен о биржевом ажиотаже вокруг нефтяных акций и, хотя не держал контрольного пакета своей фирмы, внимательно следил за игрой.

Он лучше других знал, что девяносто девять заявок из ста не представляют ничего делового: они были плодом азарта обывателей и могли иметь значение лишь в случае крупного успеха счастливого соседа. Этого единичного успеха и не следовало допускать. Фон Трейлинг ждал, кроме того, возможности с большей пользой для себя воспользоваться азартностью столбопромышленников.

Теперь, кажется, момент настал.

Сорокин и Запорожцев явились. Он пригласил обоих к столу и с деловым видом, потирая руки, оглядел каждого, как будто хотел еще раз определить их способности.

— Ну-с, пора и за работу, господа. Прошу считать проведенные здесь дни отпуском, который практикуется теперь в каждом цивилизованном государстве… Не мешает перед серьезной работой нагулять жирок, не так ли?

Гриша усмехнулся. Сорокин хмуро кивнул головой.

Трейлинг прохаживался по кабинету, обдумывая, как лучше начать разговор.

— Итак… Ситуация следующая. На Ухту уже съехались все наиболее серьезные конкуренты. Пора задать им головоломку. Надо

иметь в виду, что единственно опасным предпринимателем для нас может быть господин Гансберг. Остальные, так сказать, выжидают, что получится у этого предприимчивого инженера… — Тут внимательные глазки снова зашарили по лицам служащих. — Вам, господин Сорокин, и придется выехать с моим письмом к Гансбергу. Возможно, он согласится на кооперирование с нами. Это было бы чрезвычайно выгодно. Кроме того, я предполагаю, что к моменту вашего приезда на Ухте подешевеют участки, и надо как можно больше их перекупить по сходной цене. Потом мы рассудим, как поступить с ними. Кроме того, в Усть-Выми надо выполнить одно небольшое поручение…

Хозяин не договорил. Внезапно на улице раздался отчаянный вопль, и все трое бросились к окну. Их взорам предстала интересная сцена.

Внизу, у крыльца, ворочался в пыли купец Сямтомов и ошалело призывал на помощь.

Сбегался народ. Словно из-под земли явился Полупанов и, схватив купца, разом поставил на ноги.

— Р-разойдись! — хрипло скомандовал становой и резко шагнул в дом.

— Кто это его? — свесившись из окна, спросил Запорожцев дворника, который заботливо отряхивал с пострадавшего пыль.

— Политический безобразит…

— Типичная уездная картина! — брезгливо заметил Трейлинг и отошел к столу, — Продолжим нашу беседу…

Разговор длился недолго. Фон Трейлинг хотел только, чтобы служащие понимали общую обстановку и могли быстро и точно выполнять его указания. О своих истинных замыслах он ничего не собирался говорить.

Запорожцеву предстояло на днях выехать в Вологду к редактору «Губернских ведомостей».

Два других запечатанных конверта он должен был направить в Пермь и в московскую «Биржевую газету». '<

— Если в Вологде будут упираться, передадите редактору вот это, — Трейлинг подал Запорожцеву чек.

Фирма великой княгини приступала к действиям.

Гансберг резко отодвинул на середину стола испещренный цифрами лист бумаги и отшвырнул карандаш. Утомленно закрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

Итоги выкладок были неутешительными. Длительная остановка буровой требовала новых бессмысленных расходов, которые никогда не смогли бы себя оправдать. По логике событий, Александр Георгиевич должен был рассчитать рабочих, но и этого сделать было нельзя: трубы и канаты ожидались со дня на день, а с их прибытием он не смог бы пополнить артель новыми людьми. Здесь, в глубине северной тайги, каждый буровой рабочий ценился на вес золота, каждому следовало платить договорную сумму даже за безделье.

Сначала Гансберг занимал артель разделкой дров для парового котла впрок, но гора чурок выросла очень быстро, дров было достаточно на всю зиму — пришлось оставить и это занятие. Теперь на промысле стояла выморочная, опасная тишина, которая и побуждала Гансберга в который раз браться за карандаш.

Александр Георгиевич невесело посмотрел в окно на фонарь безмолвствующей вышки и опять обратился к своим расчетам. Молчание буровой зримо выразилось в четырехзначной цифре — 5372 рубля, а покрыть ее было нечем.