Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
— Та-ак… Сопротивление властям припишется… — вслух рассуждал урядник. — Два года не плачено жалованья зимогорам — раз, двухмесячный харч из чудовской лавки бесплатно — два, иск господина Гансберга — три. Окромя протчего неподчинение…
Часом позже связанного Альбертини уложили в лодку, и Попов отбыл в Усть-Ухту.
Яков остался один. Делать здесь было нечего. Опустевшие избушки на заброшенной стоянке живо напоминали о голодных неделях прокушевской рубки.
На второй день от случайного рубщика, задержавшегося в ближней деревне, Яков узнал, что какой-то
Можно было подумать, что Ухта доживает последние дни.
Промышленники покидали ее один за другим, точно испугавшись некоего призрака, посещавшего по ночам глухие промыслы. Вслед за штабс-капитаном Вороновым смотал удочки инженер Бацевич, за ними — слабохарактерные столбопромышленники. Полусумасшедшего Альбертини приводила в чувство грязная бревенчатая камера при волостном правлении… Оставался один Гансберг. Но и с ним произошло что-то такое, чего пока что не мог понять урядник Попов, вторично высаживаясь на ухтинский берег вблизи Варваринского промысла.
Его поездка на этот раз выглядела по-иному: он был сопровождающим при более высоком представителе власти и поэтому имел возможность раздумывать о происходящем…
Помощник следователя Архангельского губернского суда, молодой остроносый человек в фуражке с белым верхом, всю дорогу опасливо косился на воду и крепко держался тонкими пальцами за край посудины, не особенно доверяя утлому челну и бурливой, порожистой реке.
«Трусоват, — отметил про себя Попов, рассматривая бледное и нервное лицо чиновника. Тот по-прежнему вздрагивал от каждого толчка. Урядник заметил еще, что у чиновника были огромные, лошадиные зубы, выпиравшие из-под верхней губы. — Трусоват. Однако попади на такие клыки — в два счета перекусит горло…»
Едва лодка пристала к берегу, помощник следователя преобразился. Он торопливо выскочил на сушу, встряхнулся и повелительно глянул на урядника:
— Ведите!
Пути господни и впрямь были неисповедимы на ухтинских берегах. Попов мог еще ясно различить место, где не так давно стояла палатка вологодского губернатора, а сейчас на Ухте каким-то чудом оказался архангельский чиновник и, по всему видно, чувствовал себя тут хозяином.
— Дом для приезжающих, — указал Попов на аккуратное строение с шатровым крыльцом, что стояло у самой воды.
— Мне нужен Гансберг!
Гансберга нашли в своем доме. Он стоял у окна, засунув большие пальцы рук в проймы жилета, и невесело поглядывал на буровую вышку, которая по-прежнему укоряюще смотрела в небо и бездействовала.
Посетителей он не ждал. Белая тулья чиновничьей фуражки не предвещала ничего хорошего, поэтому Александр Георгиевич снисходительно оглядел вошедших и, кивнув в ответ на приветствие, позабыл даже пригласить их сесть.
— Чем могу служить? — суховато спросил он, а Попов понял: «О, как вы все мне надоели!»
Чиновник, не дождавшись приглашения, сел на табурет к столу. Его несколько
Тонкие пальцы извлекли из кармана форменной тужурки аккуратно сложенные бумажки.
— Я уполномочен вручить вам, господин Гансберг, повестку в суд.
У Александра Георгиевича вытянулось лицо.
— В Архангельский губернский суд. По иску вашей артели. Дело весьма серьезно.
— Напрасно трудились. Можно было бы выслать по-весточку почтою, мы живем в век цивилизации.
— Это не все, — с каменной твердостью возразил чиновник. — Я должен наложить арест на ваше предприятие и описать буровые машины. Вот постановление, прошу взглянуть.
Александр Георгиевич медленно опустился на стул и впился взглядом в казенную бумажку.
Тут, в этом бисерном сплетении лиловых крючков и хвостиков, все было фальшиво и грязно, запутано до крайности, но это был форменный документ, его вручало официальное лицо, и поэтому с ним невозможно было спорить.
— Насчет вызова в суд я ничего не мог бы возразить, — заметил Гансберг, — Возможно, недавние события научили вас блюсти элементарную законность в отношении рабочих… — Он желчно усмехнулся.
— Я запрещаю! — резко прервал чиновник.
— Почему же? Пока еще я здесь хозяин, мне позволительно высказывать собственную точку зрения. И я не возражаю против защиты пролетариев. Но тем не менее случай этот беспрецедентен. Я никогда не слышал, чтобы эти дела рассматривались с подобной скоропалительностью. Отсюда легко сделать вывод, что не обошлось без внушительной компенсации судебных издержек…
— Милостивый государь! Если вы не прекратите…
Гансберг откровенно усмехнулся:
— Что? Худшего, по всей вероятности, уже ничего нельзя сделать. Арест промысла — это та последняя капля, которая ломает спину верблюда…
Вечером все было кончено. А на следующий день Гансберг получил еще одно письмо, из Москвы. В нем оказалось всего несколько строк.
«Уважаемый г-н Гансберг!
Хотя Ваши дела идут успешно, компания Великой княгини Марии Павловны вторично предлагает Вам деловой контакт.
Мы связаны отсутствием подходящих отводов, но располагаем достаточными средствами. Фирма Гансберга и К° могла бы преуспеть на Ухте: для этого необходимо лишь Ваше желание. Если Вы имеете возможность посетить Москву, приглашаем Вас для деловой беседы по адресу: Биржевой проезд, 13…»
— В старой, доброй Англии… это называлось конкуренцией, черт возьми! — вскричал Гансберг, потрясая кулаками. — Но разве это конкуренция? Это — грабеж, вероломство, уголовщина, все то, чем пользовались они во времена колонизации Африки и Австралии! Это — Конго, Нигер, черт возьми, но ведь все это вытворяют в Европейской России! И совсем неудивительно, что один из умных русских заводчиков, Савва Морозов, недавно ссужал большие деньги социал-демократам на революцию! Нечему удивляться!
Люция Францевна, верная спутница его, сидела молча и, уйдя в себя, как бы не слышала этих слов.