Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
Такой душераздирающий вопль резанул волосатые уши купца, что он готов был утроить обещанную сумму, лишь бы уладить дело.
Он участливо похлопывал ее по спине, басил в ухо:
— Сама подумай. Нешто можно так убиваться? Ну, помер человек — царство ему небесное, а при чем же тут убиваться? Все так: живем шутя, а помрем взаправду…
Слова грохотали где-то в стороне и не затрагивали ее души. Никит-Паш и сам чувствовал, что несет пустое, вздор, и не мог сдержать потока нелепых слов. Как ни говори,
— Помолчи, помолчи, дочка! Побереги себя-то! Красу-то свою сохрани, господь с тобой. Что уж ты так?
Через полчаса Ирина выходила от Козлова, получив на первый раз триста рублей.
Сын Никит-Паша Васька, окончивший в этом году гимназию, веснушчатый и долговязый парняга, держал у крыльца под уздцы каракового жеребца, нервно перебиравшего ногами. Пролетка ходила ходуном от упругой порывистости рысака, готовая затарахтеть по дороге на пристань.
Хозяин сам вышел на крыльцо, махнул рукой:
— Василь, скажешь, чтобы лучшую каюту!
Ирина отправлялась на могилу отца, и до Веслян Павел Никитич предоставлял ей первоклассную каюту на пароходе.
Молодой Козлов прыгнул следом за ней в пролетку, натянул вожжи. Ветер пахнул в лицо, высушил слезы Ирины. Страшная сила подхватила ее и несла, уже одну-одинокую, в неведомую, тревожную даль. Молодой купчик держался умело. Лихостью его бог не обидел, — как видно, в отца угодил. Сдерживая вожжи своими красными, толстыми руками, он мельком оборачивал к пассажирке веснушки, гудел сквозь цокот копыт:
— Эх, плачете вы, Ирина Ефимовна, плачете все и не знаете, что я вас на руках от горя унес бы! Вот так всю жизнь летели бы… чтоб дух перехватывало!
Молод еще сын у Козлова, зелен.
— Табань к берегу!
Днище лодки зашуршало по галечнику, кто-то уже спрыгнул на берег, загремел цепью. Яков шагнул через банку, выскочил следом. Рядом причаливали другие посудины.
— С лодки на берег выйдешь — все одно земля под ногами ходуном ходит, — весело бормотал спутник Якова, вскидывая на плечи грязную торбу. — Приехали! Вот они, Половники.
— Отвяжись, худая жизнь, привяжись, хорошая!
Толпа рубщиков повалила вверх по берегу. Все спешили так, будто могли опоздать к новому подрядчику, но странная картина открылась им у земской избы.
Сотни полторы незнакомых мужиков с кольями и топорами напирали на крыльцо, лезли в открытые двери.
Возбужденный гомон взрывался яростными криками, руганью и каким-то осиротелым воем.
Путники насторожились, укоротили шаг.
— Убивца, что ли, поймали? — спросил кто-то.
— Тащи ямского старосту сюда! Пускай сказывает! — орал хриплый голос у крыльца.
— Пускай розыск дают!
— Сыщешь его, дьявола,
— Сроду не видали такого барина…
Яков втиснулся в толпу, спросил наугад безбрового мужичка:
— Кого упустили?
— Барина.
— Толком говори!
— Заглавного барина, у кого работали.
— Удрал… — подтвердили из-за плеча Якова. — Заячью скидку, значит, исделал и дал стрекача с нашими деньгами!
Яков вспотел.
— Как так? Тут земство. Тут на бумаге записывают, по закону!
— А черт его знает как! Смылся, словно базарный жулик, — и все… На всякую гадину не припасешь рогатину.
Из дверей вывалилась куча народа. На верхнем порожке поставили дрожавшего всем телом ямского старосту.
— Когда улизнул Парадыцкин, говори! — хлестнуло яростью со всех сторон. — Куда направился?
Староста мялся на пороге, опасаясь слепой расправы.
— Проглотил язык, так твою… Говори! — наступала толпа.
Мужик бессильно развел руками:
— Позавчера еще… Лошади давно вернулись. Да он не впервой до Вологды…
— Трепись больше! Купленный ты, вот что!
Староста упал на колени.
— Перед богом — ничего не знаю! Забрал коней и уехал. За ночь полведра водки высосал, ирод…
Яков вздохнул и попятился из толпы. Делать тут больше было нечего.
На приклети амбара сидел какой-то вычегодский охотник в рваном лазе. Яков подсел к нему:
— Значит, и тут жулье?
Охотник досадливо кивнул головой.
Толпа рассеивалась. Яков собирался уже возвратиться на берег, к лодкам, и тут увидел Пантю.
17. Куда теперь?
Батайкин стоял у крыльца ямской избы и угрюмо оглядывался по сторонам. Он остался один и не знал, куда теперь девать себя.
— Пантя!
Он обернулся и не спеша подошел к амбару. Безучастно пожал руку Якова, присел рядом. Не хотелось даже заводить разговор.
— Когда пришел? — спросил, не поворачивая головы.
— Сей день.
— Все видел?
— Пришлось…
— Вышло, что твой Никит-Паш и в самом деле честнее? Надули нас земцы!
— Кой черт! Все одинаковые, — с жаром возразил Яков. — Сын в отца, отец во пса, а вся родня в бешеную собаку!
— Тоже обманули?
Яков рассказал о Прокушеве.
Опять помолчали. Пантя, склонив подбородок к самым коленям, по привычке чертил палочкой на земле, сосредоточенно думал.
Но что же можно было придумать в его положении? Деньги, заработанные десятинедельным тяжелым трудом, вдруг растаяли как дым. Возвращаться домой было не с чем, предстоящая судебная волокита с земской управой не предвещала пока ничего хорошего. Многие верили в справедливое решение суда — Пантя не верил.