Иван Кондарев

Станев Эмилиян

Сотиров шел медленно, задумчиво глядя себе под ноги, словно возвращался с похорон.

Райна взглянула на него раз, другой. Сердце резко сжалось, горячая волна обдала тело. Замирающим голосом она спросила:

— Когда нужно внести деньги и сколько, господин Сотиров?

— О, порядочно. В этом-то все и дело. Восемь тысяч… Срок три дня.

— Господин Сотиров, — сказала Райна, помолчав, чтобы справиться с волнением. — Вы его самый лучший друг. Со своей стороны я тоже вам очень доверяю. Могу ли я… могу ли я попросить вас? Возьмите у меня эти деньги… восемь тысяч… но так, чтоб он не знал, разумеется.

Сотиров

поглядел на нее широко открытыми глазами.

— Что? Извините, я не понял. Вы предлагаете… вы предлагаете столько денег? Это серьезно? Вы не шутите?

— Я предлагаю их вам как бы взаймы. У меня есть сбережения от жалованья. Кроме того, братья, когда я кончила гимназию, положили на мое имя некоторую сумму в сберегательную кассу… Деньги мне сейчас не нужны, замуж я не тороплкхгь.

— Но, госпожица Джупунова, это чрезвычайно благородный жест с вашей стороны! — воскликнул Сотиров. — Вы его спасаете от тюрьмы. Ах, простите, я никак не ожидал этого от вас… Вы меня поражаете, я просто не знаю, что сказать!

Он посмотрел на нее с восхищением и добавил:

— Да, я понимаю ваше благородство.

Они свернули в переулок, выходящий на площадь.

— Он горд и, если узнает, не возьмет. Вы не должны говорить, откуда деньги, — сказала Райна с болью и в то же время с надеждой, что если не сразу, то хоть когда-нибудь Сотиров выдаст ее тайну.

— Такой поступок незачем скрывать, госпожица Джупунова, но если вы настаиваете… Я подпишу вексель, чтобы гарантировать вам уплату. Все будет в порядке, как полагается, на срок…

— Нет, нет, не нужно. Я знаю, что вы вернете. Я могу взять их уже сегодня, чтобы вы их тут же внесли. Вы ведь знаете, как это делается, куда можно их передать?

— Разумеется. О, это очень легко и просто можно устроить в банке… Вашу руку, госпожица Джупунова. От души, от всего сердца поздравляю вас! Вы дожны вступить в наши ряды! — восторженно воскликнул Сотиров и крепко пожал Райне руку, не обращая внимания на прохожих, которые уже начали на них поглядывать.

— Где мы встретимся, чтобы я могла передать вам деньги?

— Где хотите. Я подготовлю вексель. Нет, нет, иначе я не возьму… Если хотите, можно в городском саду часа в четыре, если вам удобно. Уйду пораньше с работы и буду вас ждать. Это всего на пять минут.

Райна кивнула.

— Он непременно оценит ваш поступок, не может не оценить! — все так же горячо продолжал Сотиров, быстро шагая по узкому тротуару и не замечая, что Райна едва поспевает за ним. — Вы, женщины, изумительно благородны и не такие эгоисты, как мы… Я всегда верил в женщин и высоко ценю их, не то что некоторые мужчины, которые не умеют их понять…

Надежда, что Сотиров сообщит Кондареву, кто дал деньги, то наполняла сердце Райны радостным волнением, то вновь будила прежние тревоги и сомнения.

Они расстались на главной улице, и Райна вернулась домой, удовлетворенная проявленным благородством, хотя далеко не уверенная, что поступила умно. Сумма была все — таки очень большой, и не жалеть о ней было не так легко; кроме того, Райна боялась, что братья могут узнать об изъятом вкладе. Но, несмотря ни на что, она в тот же день передала восемь тысяч левов Сотирову, который насильно сунул ей в руки подписанный им вексель.

28

Все

это время Костадин находился в радостном возбуждении и с нетерпением ждал дня помолвки…

После того как брат дал согласие на женитьбу и они договорились с ним насчет мельницы, Костадин сразу же побежал к Христине, торопясь сообщить о благополучном окончании домашних раздоров, которые так долго мучили и держали в неизвестности их обоих. Манол уверил его, что на мельницу не будет истрачено ни гроша из общего капитала, что все будет сделано наиболее экономным образом и, самое главное, с помощью ссуды, которую он и Мирян возьмут в банке. Костадин поверил. Спроси его, где гарантия, что Манол поступит именно так, он наверняка бы задумался и вряд ли смог бы сразу найти ответ, но рядом с переполнявшей его огромной радостью этот, еще недавно такой важный, вопрос отошел на второй план.

Он ворвался в дом к Христине, словно за ним гнались, с треском захлопнул калитку и до смерти напугал ее мать внезапным появлением и взволнованным видом. Старуха притворилась, что только сейчас поняла, каковы отношения между Костадином и ее дочерью, заплакала и пошла к мужу в мастерскую, чтобы поделиться с ним радостью. Костадин сообщил им свои пожелания относительно того, когда и как должна произойти помолвка, в следующие несколько дней закупил все необходимое и, предоставив женщинам распоряжаться, целиком отдался своему счастью. Целых два месяца мучили его домашние неурядицы и особенно опасение, что жениться ему придется совсем не так, как он мечтал. Ему было чрезвычайно важно, чтобы свадьба прошла торжественно, с соблюдением старинных обрядов и обычаев, как это принято у людей, уважающих таинство и чистоту брака. Жениться как попало, без родных, и не привести жену к себе, в дом своего отца, а пойти жить к ней было бы для него позором и несчастьем. Он хотел пережить все, что переживали в такие вот решающие моменты его деды, для которых торжественность и святость брачного обряда были прочной основой всей их семейной жизни.

— Давай поедем со мной в горы. Мне все равно нужно побывать у наших испольщиков в селе Равни-Рьгт. Да и поохотиться можно будет, — предложил он как-то Христине, когда та выразила желание погулять за городом.

Христина согласилась, и на следующий день, часов около пяти утра, Янаки остановил коляску у ворот Христининого дома.

Христина вышла в высоких ботинках, в стареньком пальто и с зонтиком. Костадин сидел в коляске, зажав в ногах двух черных гончих с рыжими подпалинами над глазами. Поводки их были привязаны к железной раме облучка.

Увидев в утреннем свете ее порозовевшее от удовольствия лицо, радостную улыбку и веселый блеск глаз, Костадин передал Янаки лежавшее у него на коленях ружье и стал усаживать Христину в высокой неудобной коляске с такой озабоченностью, словно это было невообразимо трудной работой.

Сиявшие от гордости бондарь и его жена проводили их до ворот. Коляска тронулась, и две лошади, убранные бубенцами и лентами, наполнили улицу звонким цоканьем подков.

— Отодвинься немного, чтобы собаки не путались у тебя в ногах. И держи ружье между нами — пусть тебя охраняет, — сказал он, подавая Христине свою двустволку с блестящими, словно серебро, стволами.